Читательский билет: Литературное путешествие по миру отечественных буквоедов, книготорговцев и библиофилов

И, отчаянно ругаясь через два слова в третье, он начал убеждать меня:

– Айда, скорей! Провалит он нас… Теперь сидит, чай, поди, руки у него назад… А старая карга уж и за будочником послала!.. Вот те и водись с этаким пакостником! Да он ни за сизо перышко в тюрьму тебя вопрет! Нет, каков мерзавец-человек?! Какая подлой души тварь с товарищем так поступить может?! Ах ты, господи! Ну и люди стали! Айда, черт, чего ты растяпился! Ждешь? Жди, черт вас всех, мошенников, возьми! Тьфу, анафемы! Не идешь? Ну так…

Посулив мне нечто невероятно скверное, Семка ожесточенно ткнул меня кулаком в бок и быстро пошел прочь…

* * *

Мне хотелось знать, что делает Мишка с нашей бывшей хозяйкой, и я тихонько отправился к ее дому. Мне не думалось, что я подвергаюсь какой-либо опасности или неприятности.

И я не ошибся.

Подойдя к дому и приложившись глазом к щели в заборе, я увидел и услышал только следующее: старуха сидела на ступеньках крыльца, держала в руках «выдранные с мясом» застежки своей Библии и через очки пытливо и строго смотрела в лицо Мишки, стоявшего ко мне задом…

Несмотря на строгий и сухой блеск ее острых глаз, по углам губ у нее образовалась мягкая складка кожи; видно было, что старушка хочет скрыть добрую улыбку – улыбку прощения.

Из-за спины старухи смотрели какие-то три рожи: две женские, одна красная и повязанная пестрым платком, другая простоволосая, с бельмом на левом глазу, а из-за ее плеч высовывалась физиономия мужчины, клинообразная, в седых бачках и с вихром на лбу… Она то и дело странно подмаргивала обоими глазами, как бы говоря Мишке:

«Утекай, брат, скорей!»

Мишка мямлил, пытаясь объясниться:

– …Такая редкостная книга. Вы, говорит, все – скоты и псы… собаки. Я и думаю… Господи – верно! Так надо говорить по правде… сволочи мы и окаянные люди… подлецы! И опять же, думаю: барыня – старушка, может, у ней и утеха одна, что вот книга – да и все тут… Теперь застежки… много ли за них дадут? А ежели при книге, то они – вещь! Я и помыслил… дай-ка, мол, я обрадую старушку божию, отнесу ей вещь назад… К тому же мы, слава те господи, заработали малу толику на пропитание. Счастливо оставаться! Я уж пойду.

– Погоди! – остановила его старуха. – Понял ты, что я вчера читала?..

– Я-то? Где мне понять! Слышу – это так… да и то – как слышу? Разве у нас уши для слова божия? Нам оно непонятно… Прощевайте…

– Та-ак! – протянула старуха. – Нет, ты погоди…

Мишка тоскливо вздохнул на весь двор и по-медвежьи затоптался на месте.

Его уже, очевидно, тяготило это объяснение…

– А хочешь ты, чтоб я еще почитала тебе?

– М-м… товарищи ждут…

– Ты плюнь на них… Ты хороший малый… брось их.

– Хорошо… – тихо согласился Мишка.

– Бросишь? Да?

– Брошу…

– Ну вот… умница!.. Совсем ты дитя… а борода вон какая… до пояса почти… Женат ты?..

– Вдовый… померла жена-то…

– А зачем ты пьешь? Ведь ты пьяница?

– Пьяница… пью.

– Зачем?

– Пью-то? По глупости пью. Глуп, ну и пью. Конечно, ежели бы человеку ум… да рази бы он сам себя портил? – уныло говорил Мишка.

– Верно рассудил… Ну вот, ты и копи ум… накопи да и поправься… ходи в церковь… слушай божие слово… в нем вся мудрость.

– Оно, конечно… – почти простонал Мишка.

– А я еще почитаю тебе… хочешь?..

– Извольте…

Старуха достала откуда-то из-за себя Библию, порылась в ней, и двор огласился ее дрожащим голосом:

– «Итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого, ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же»

Мишка тряхнул головой и почесал себе левое плечо.

– «…Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда божия?»

– Барыня! – плачевно заговорил Мишка. – Отпустите меня для Бога… Я вдругорядь лучше приду послушаю… а теперь больно мне есть хочется… так те вот и пучит живот-от… С вечера мы не емши…

Барыня сильно хлопнула книгой.

– Ступай! Иди! – отрывисто и резко прозвучало на дворе…

– Покорнейше благодарим!.. – И он чуть не бегом направился к воротам…

– Нераскаянные души… Звериные сердца, – шипело по двору вслед ему…

Через полчаса мы с ним сидели в трактире и пили чай с калачом.

– Как буравом она меня сверлила… – говорил Мишка, ласково улыбаясь мне своими милыми глазами. – Стою я и думаю… Ах ты, господи! И зачем только пошел я! На муку пошел… Где бы ей взять у меня эти застежки, да и отпустить меня, – она разговор затеяла. Экий народ-чудак! С ними хочешь по совести поступать, а они свое гнут… Я по простоте души говорю ей: вот те, барыня, твои застежки, не жалуйся на меня… а она говорит: нет, погоди, ты расскажи, зачем ты их мне принес? И пошла жилы из меня тянуть… Я даже взопрел от ее разговору… право, ей-богу.

И он все улыбался своей бесконечно кроткой улыбкой…

Семка, надутый, взъерошенный и угрюмый, серьезно сказал ему:

– Умри ты лучше, пень милый! А то завтра тебя с такими твоими выкрутасами мухи али тараканы съедят…

– Ну уж! Ты скажешь слово. Давай-ко выпьемте по стакашку… за окончание дела!

И мы дружно выпили по стакашку за окончание этого курьезного дела.

    1895