– Зачем ты трогаешь застежки своей грязной ручищей? – сердилась старушка.
– Любопытно… потому – работа очень уж тонкая. А я это понимаю – слесарное дело мне известно… Вот я и пощупал.
– Слушай! – сухо приказала старушка. – Скажи мне, о чем я тебе читала?
– Это – извольте. Я ведь понимаю…
– Ну, говори…
– Проповедь… стало быть, поучение насчет веры, а также и нечестия… Очень просто и… все верно! Так за душу и щиплет!
Старушка печально потрясла головой и оглядела всех нас с укором.
– Погибшие… Камни вы… Ступайте работать!
– Она тово… рассердилась будто бы? – виновато улыбаясь, заявил Мишка.
А Семка почесался, зевнул и, посмотрев вслед хозяйке, не оборачиваясь удалявшейся по узкой дорожке сада, раздумчиво произнес:
– А застежки-то у книжицы серебряные…
И он улыбнулся во всю рожу, как бы предвкушая что-то.
Переночевав в саду около развалин бани, уже совершенно разрушенной нами за день, к полудню другого дня мы вычистили колодец, вымочились в воде, выпачкались в грязи и, в ожидании расчета, сидели на дворе у крыльца, разговаривая друг с другом и рисуя себе сытный обед и ужин в близком будущем; заглядывать же в более отдаленное никто из нас не имел охоты…
– Ну, какого черта старая ведьма не идет еще, – нетерпеливо, но вполголоса возмущался Семка. – Подохла, что ли?
– Эк он ругается! – укоризненно покачал головой Мишка. – И чего, например, ругается? Старушка – настоящая, божья. И он ее ругает. Этакий характер у человека…
– Рассудил… – усмехнулся его товарищ. – Пугало… огородное…
Приятная беседа друзей была прервана появлением хозяйки. Она подошла к нам и, протягивая руку с деньгами, презрительно сказала:
– Получите и… убирайтесь. Хотела я вам отдать баню распилить на дрова, да вы не стоите этого.
Не удостоенные чести распилить баню, в чем, впрочем, мы и не нуждались теперь, мы молча взяли деньги и пошли.
– Ах ты, старая кикимора! – начал Семка, чуть только мы вышли за ворота. – На-ко-ся! Не стоим! Жаба дохлая! Ну-ка, вот скрипи теперь над своей книгой…
Сунув руку в карман, он выдернул из него две блестящие металлические штучки и, торжествуя, показал их нам.
Мишка остановился, любопытно вытягивая голову вперед и вверх к поднятой руке Семки.
– Застежки отломал? – спросил он удивленно.
– Они самые… Серебряные!.. Кому не надо – рубль даст.
– Ах ты! Когда это ты? Спрячь… от греха…
– И спрячу…
Мы молча пошли дальше по улице.
– Ловко… – задумчиво говорил Мишка сам себе. – Взял да и отломил… Н-да… А книга-то хорошая… Старуха… обидится, чай, на нас…
– Нет… что ты! Вот она нас позовет назад да на чай даст… – трунил Семка.
– А сколько ты за них хошь?
– Последняя цена – девять гривен. Ни гроша не уступлю… себе дороже… Видишь – ноготь сломал!
– Продай мне… – робко попросил Мишка.
– Тебе? Ты что – запонки хочешь завести себе?.. Купи, ха-арошие запонки выйдут… как раз к твоей харе.
– Нет, право, продай! – И Мишка понизил тон просьбы…
– Купи, говорю… Сколько дашь?
– Бери… сколько там есть на мою долю?
– Рубль двадцать…
– А тебе сколь за них?..
– Рубль!
– Чай, уступи… для друга!..
– Дура нетрепаная! На кой те их дьявол?
– Да ты уж продавай знай…
Наконец торг был заключен, и застежки перешли за девяносто копеек в руки Мишки.
Он остановился и стал вертеть их в руках, наклонив кудластую голову, и наморщив брови, и пристально рассматривая два кусочка серебра.
– Нацепи их на нос себе… – посоветовал ему Семка.
– Зачем? – серьезно возразил Мишка. – Не надо. Я их старушке стащу. Вот, мол, мы, старушка, нечаянно захватили эти штуковины, так ты их… опять пристрой к месту… к книге этой самой… Только вот ты их с мясом выдрал… это как теперь?
– Да ты, черт, взаправду понесешь? – разинул рот Семка.
– А как?.. Видишь ты, такая книга… нужно, чтоб она в полной целости была… ломать от нее куски разные не годится… И старушка тоже… обидится… А ей умирать надо… Вот я и того… Вы меня, братцы, подождите с минутку… а я побегу назад…
И раньше, чем мы успели удержать его, он крупными шагами исчез за поворотом улицы…
– Ну и мокрица-человек! Жиделяга грязная! – возмутился Семка, поняв суть факта и его возможные последствия.