Перед ними стаканы чая, а в руках у них четки.
Хозяева и сваты стали разливать вино и говорить тосты.
При этом сваты, нет-нет и выкрикивают «Гейс!», а отец Лейли, уже с пьяной интонацией, раздраженно возражает:
Не отдам! Не отдам!
Гейс тоже сидит со всеми за столом, ничего не ест, но исправно пьёт после каждого тоста.
Реальная, живая, Лейли ходит вокруг стола, иногда останавливается около Гейса, внимательно смотрит на него, и продолжает свою обход.
Потом все, кроме отцов Гейса и Лейли, уходят со сцены. Отцы Гейса и Лейли вдруг становятся седовласыми, седобородыми и очень усталыми.
Отец Лейли:
Не мне красу Лейли хвалить в гордыне:
Она урод и жалкая рабыня.
Но пусть рабыня – человек она,
Ведь и к рабыне жалость быть должна.
Ужели пери с дэвом подружится?
Отец Гейса держит за руку сына, который всё больше напоминает большого страшного дэва, а отец Лейли держит за руку дочь, которая все больше походит на маленькую жалкую рабыню.
Страшный дэв и жалкая рабыня долго смотрят друг на друга.
Выйдя из оперы, Лейли шла по городу и старалась разгадать, о чём шепчутся встречающиеся ей пары, одни из которых стоят у подъезда, другие сидят на скамейке в сквере, третьи куда-то спешат.
Каждый из них в воображении Лейли на миг становился «страшным дэвом» и «жалкой рабыней».
А потом вновь молодыми, девушкой и юношей.
Эпизод третий
ИБН-САЛАМ! ИБН-ХЕЛЛО!
Телевизионный режиссёр Шамседдин, отец Самира, худой, длинноносый, подвижный как ртуть, ни секунды не может усидеть на месте. И создаётся впечатление, что он постоянно взволнован, своим пронзительным голосом, переходящим на фальцет, постоянно пытается что-то доказать.
Кажется, об опере «Лейли и Меджнун» он знает буквально всё и ищет человека, которому может всё это рассказать.
Он посадил реальную, живую Лейли за монитор и началась история Ибн Салама.
Хор гостей поёт:
Будь счастлив! Ибн Салам, будь счастлив!
Пусть будут счастливы твои дни,
Пусть твоя мечта даст плод,
Пусть родится у тебя ребенок.
Лейли поёт:
Ибн Салам, скажу тебе правду, я влюблена в Меджнуна.
Потерпи немножко,
Пусть остынет огонь любви в моей душе.
Ибн-Салам поёт:
Лейли, я готов потерпеть,
Я готов разделить твою боль, я готов!
Шамседдин расчувствовался и тайком вытирает слёзы платком.
– Вам жалко Ибн Салама?
– Да, конечно.
– А кто его заставлял жениться на Лейли?
– Тогда было другое время. И честь была. И люди другие были.
– А что он только краешком глаза увидел и влюбился?
– Какие были люди, какие были люди! А ты обратила внимание, какая красивая музыка. Кто сейчас сможет такую музыку написать. Узеир бек был гений.
– А Ибн-Салам точно умер от любви?
– Можно считать, что умер от любви. Спел свою арию, ушёл, и умер. Какие были люди. Таких людей больше нет.
– Почему вы считаете, что он умер от любви?
– У Физули об этом сказано прямо. Я даже помню эти строки: «От горя пожелтел он как шафран». То есть стал жёлтым-жёлтым. Как яичный желток.
– Но почему следует считать, что если стал жёлтым-жёлтым, как желток, то непременно умер от любви?
– Как ты не понимаешь? Конечно, от любви. Тогда могли умереть от любви, не то, что сейчас.
Шамседдин снова вынул платок и снова готов был расплакаться.
– Но, может быть, он умер не от любви. Заболел, например. Мало ли от чего умирают люди. Может быть, разозлился, что Лейли его не полюбила. От злости и умер. А может быть, просто не то поел и отравился.
– Как ты не понимаешь? Тогда продукты только свежие были.
– Тогда не было холодильников и была ужасная жара.
– От холодильников только болезни. Поэтому сегодня все такие больные.
– А вы хотели бы, чтобы Самир был похож на Ибн Салама, и чтобы умер от любви?
– Не хватало еще, чтобы он от любви умирал.