Пуд соли, или 12 Шагов в «Северном сиянии»

А с любовью ребята завязали только после совместных усилий руководства Центра и группы. Булку как старшую в этой паре запугали уничтожением Шага и запретом на возможный выезд в город. А на Мороза на очередной опостылевшей уже всем ночной писанине грубо и жёстко наехал вернувшийся в деревню со срыва в конце января тридцатишестилетний Евся. Евсик был некогда призёром Всероссийских соревнований по греко-римской борьбе, а теперь числился постоянным клиентом «Северного сияния» побывав здесь во всех ипостасях от резидента до консультанта. Последний раз он покинул братьев около полугода назад, и Доктор ещё полупьяный по приезду даже повалялся на его последней читке. Булка попыталась было встать на защиту возлюбленного от не отошедшего ещё от синтетики борца, но он и ей пообещал всего хорошего и правда чуть не приступил к выполнению обещаний немедля, немало испугав девочку. В общем этот роман начал сходить на нет, но его отголоски в лице неугомонного Мороза ещё долгое время вносили свою лепту в неспокойную жизнь группы Первого дома.

Бек (двадцать с половиной пальцев)

Отличительной особенностью реабилитационного центра «Северное сияние» была динамично сменяющаяся обстановка вокруг реабилитанта при постоянстве и незыблемости его основного местопребывания. То есть находясь безвылазно месяцами, а то и годами в одной и той же Богом забытой дыре среди болот на бескрайней Сибирской равнине выздоравливающий от химической зависимости мог пообщаться с двумя, а то тремя сотнями совершенно незнакомых ему до этого людей и пожить в трёх – четырёх разных домах с разными внутренними укладами и различными традициями. И даже находясь на одном доме практически каждую неделю приходилось с кем-то прощаться, а кого-то встречать.

Бек приехал через несколько дней после Нового года. Этот тридцати с небольшим летний солевик представлял собою настолько ущербное зрелище, что по бомжеподобности перещеголял даже некогда неповторимого Узла. Когда Фага заявил, что знаком с этим пацанёнком и когда-то двигался с ним по разным делишкам и не только за дурью мозаика не складывалась в голове у Доктора. По каким таким делам можно было двигаться с этим беспробудно спящим уже вторые сутки вонючим, год не стриженным чучелом с грязными сосульками вместо волос и проплешиной как у Михал Сергеича Горбачёва, наряженным только в кальсоны с характерными жёлто-коричневыми пятнами от мочи и кала, грязное бесформенное подобие футболки и рабочую фуфайку? Ответом на данный вопрос был мудрый совет Фагундеса вспомнить себя по приезду в санаторий.

Бек был выходцем из вполне приличной семьи, у него некогда были и спортивные достижения в вольной борьбе, и престижная работа на государственной службе, и любящая его с детства красавица жена. Но природный авантюризм, страсть к красивой жизни и конечно же Зависимость обесценили все эти составляющие простого человеческого счастья и толкнули его в омут и водоворот блатной романтики. В местах лишения свободы он познакомился и с Казахом, и с Зёмиком и с Городком. В реабилитационных центрах он также побывал изрядно и умудрился даже поконсультировать в каком-то из них. Он, кстати, впоследствии любил упомянуть в разговорах, что отдыхал уже в «Сиянии» давно ещё при прежних хозяевах. Но последний его наркозабег был, по всей вероятности, шибко затяжным и с очень глубоким погружением в нирвану, так что консультант по вопросам химической зависимости не проглядывался в этом туловище даже после того, как его помыли, побрили, постригли и нарядили в оперативно переданные ему вещи любящей мамой.

Кстати сказать, мама действительно его очень сильно любила какой-то прямо скажем ненормальной любовью. Перед отправкой сюда Бек «выставил»[298 - «Выставил», «обнёс» – (жарг.) обокрал, обобрал.] родительскую хату и «скинул»[299 - «Скинул» – (жарг.) сбыл, продал, избавился.] за бесценок какие-то раритетные семейные реликвии. А она регулярно засылала сыночку таких «жирных кабанчиков»[300 - «Кабанчик» – (жарг.) посылка, из лагерного лексикона.], что у многих домочадцев просто зубы сводило от зависти. Ему заходили шикарные новые вещи, которыми он охотно делился с новыми соседями. Ему присылали много сладостей, которые он не в полном объёме сдавал на кухню, а раскидывал после отбоя по шконарям. Регулярно блоками приходили хорошие американские сигареты, из которых по пачке в обязательном порядке доставалось Боцману, объявленному его старшим братом и Доктору, как другу старшего брата.

Короче этот «матёрый типок» сразу принялся «покупать» признание внутри коллектива, что было вполне понятным, так как отношения с лечебной командой на первых порах складывались весьма напряжённо. И Борода, и специально приезжавший для этого Татуированный Духовный Лидер Городок жёстко выпытывали у него кому тот реализовал родительские ценности. Бек попробовал было поупираться то ли от того, что не помнил всех деталей своей сделки, то ли боялся будущих осложнений со скупщиком, но его так припёрли к стенке, что, боясь полностью лишиться оперативного простора для осуществления своих планов он выдал все явки и пароли. А планов как покажут следующие события было громадьё…

Итогом самозабвенного употребления Беком веществ из передовых достижений Китайской химической промышленности были глубочайшие поражения головного мозга выражавшиеся в стойкой утрате памяти и способности к логическому мышлению, да и просто в отсутствии концентрации внимания. Кстати, трагикомичное обстоятельство, когда бывший консультант путался в элементарных чувствах и дефектах характера при написании своих первых анализов чувств вероятно и повлияло на решение Глеба Валерьевича отдать того под начало умудрённого Боцмана. Тогда на Первом доме было два крайне тяжёлых пациента «просравших» свои мозги: Бека воспитывал Боцман, а Полуродственника тренировали Фага с Доктором, о чём было рассказано ранее и все трое товарищей находились в весьма затруднительном положении.

Великий Магистр в случае с Беком сразу взял быка за рога. Новобранец переписывал свой АЧ каждый вечер, его письменные работы стабильно летели в печку, а на их «переиздание» ему давались считанные дни, а то порою и часы. Как срывник и для преодоления крайне сильного тягового состояния Бек очень быстро попал на кухню, где его напарником вскоре стал Евся, «загремевший» на поварство на второй день после возвращения в ребу. И вот в результате сплава факторов: нестерпимой солевой тяги; страха публичного унижения, поскольку Квагу и Аслана «роняли» уже при нём и эти события очень сильно его взбудоражили; ненависти и страха перед непредсказуемостью Подснежника; нежелания находиться в деревне и заниматься всякой «хернёй» и конкретного безумия, признаки которого Доктор ещё не раз будет отмечать в этом молодом человеке, Бек отважился провернуть совершенно немыслимый с точки зрения нормального человека план.

В замечательный тёплый пасмурный февральский день Док с Евсей, Морозом и Французом на хозах долбили лёд в обливалке. В свете применяемой в последнее время трудотерапии это было далеко не самое худшее времяпрепровождение. После того как Япончик перевёлся в волонтёры Пятого и с первого же выезда в город помахал «Северному сиянию» ручкой, ответственным за откачку выгребных ям стал Фагундес совершенно не пригодный для обслуживания в зимнее время сложного технического устройства, коим являлся погружной насос. Фага был хорошим товарищем, замечательным собеседником, надёжным подельником и с ним было прикольно погонять тяги, но в «рейтинге рукожопости» они делили с Котом почётную первую строчку. В силу этой своей одарённости он по быстренькому ушатал дешёвый китайский насосик и черпать три вонючих выгребных ямы приходилось врукопашную вёдрами. И если две банных ямы воняли ещё более-менее терпимо, то кухонная смердела так, что от запаха рук и одежды потом было невозможно избавиться.

Поэтому долбёжка и перетаскивание льда с обливалки, переброска снега за забор на огороде, наряду с колкой дров считались престижнейшими занятиями и одними из лучших инструментов для качественной проработки задавленных чувств и тягового состояния. По сему в тот день на обливалке и компания подобралась соответствующая – всю дорогу двигающийся «на давлюхе»[301 - Двигаться «на давлюхе» – (жарг.) подавлять чувства, не позволять эмоциональных всплесков, не показывать, что происходит внутри на самом деле.] главный герой, ещё «свистящие»[302 - «Свистеть» – (жарг.) быть не в себе, как правило в состоянии острой абстиненции или на тяге.] солевики Евся с Дугою «шевелящиеся» исключительно на тяге[303 - «Шевелиться» на тяге – (жарг.) в данном контексте поддерживать нормальное эмоциональное состояние и как следствие обеспечивать текущую жизнедеятельность за счёт приятных чувств, порождаемых тяговыми процессами.], и несчастный, отвергнутый Ромео-Морозка с целым боекомплектом задавленных обид и разочарований. Всё шло своим обычным чередом как вдруг во дворе начался какой-то кипиш. По итогу Боцман, которого зачем-то дёрнули в дом к своему брату-повару, стал перемещаться по двору от одной группы реабилитян к другой показывая им что-то в полиэтиленовом пакетике, от которого все почему-то воротили нос.

Когда Боцман добежал до обливалки, то причина брезгливой неприязни, вызываемой пакетиком у всех, стала сразу ясна, понятна и вполне оправдана, так как в нём находился самый ненужный по мнению Бека безымянный палец его левой руки. Нет, конечно же горе-повар рассказывал потом всем, что отхватил две третьих от своего не крайнего пальца топориком совершенно нечаянно и случайно без всякого заранее рождённого умысла, но Доктор не поверил в это тогда и нашёл подтверждение своей правоте в будущем. А пока в текущей ситуации Бек сидел в кресле в зале бледный от болевого шока и ждал следующий ход команды противника, Боцман бегал по ограде с отрубленным пальцем и по его собственной дальнейшей оценке ситуации сам не понимал зачем он это тогда делал, а Малина в абсолютном ахере доготавливала обед. Дело в том, что она находилась на дежурстве в доме, когда Бек позвал её первой после случившегося происшествия демонстрируя в одной руке отрубленную куриную ножку, а в другой – отчекрыженный человеческий палец. Молоденькая девчонка опешила несмотря на всю свою прожжённость и беспринципность.

Нездоровое оживление заполонило всё пространство ограды Первого дома, а новоявленные Чумаки и Кашпировские наперебой давали друг другу прогнозы развития ситуации. Опытные завсегдатаи заведения в свою очередь приводили аналогии из прошлых лет, короче с хозяйственными работами на текущий день было покончено. Когда Доктор по завершению хозработ зашёл в дом на кухню, то там Боцман с Малиной наперебой поведали им с Булкой как всё происходило. Посмеявшись дружно с подтянувшимся Гембой над нелепыми моментами в случившемся происшествии, они вызвали крайнее недовольство у потерпевшего, случайно увидавшего их весёлые оживлённые лица.

К великому разочарованию Бека никто не кинулся как он ожидал немедленно решать вопросы о его транспортировке в областной центр для пришивания ампутированного пальца обратно. Более того пальцу даже не нашлось места для хранения, так как холодильник на зиму отключался, а в морозилке, как и на улице он бы просто замёрз. По итогу пострадавшего обкололи обезболивающими, пришедшая по вызову фельдшерица сделала ему перевязку, а почерневший через день палец скормили Бублику.

Через день-другой в сопровождении усиленного эскорта из видных деятелей AN непутёвого «пальцеруба» свозили всё же в районную больничку, где прикормленный хирург укоротил ему косточку фаланги и стянув за счёт этого кожицу на обрубленном торце пальца закрыл рану. Ни о каком ловком освобождении из-под стражи в райцентре не могло быть и речи, так как противник, грамотно использовав выигранное время тщательнейшим образом подготовился к операции заранее сведя все возможные риски на нет. А по возвращению Бека под гостеприимную крышу с братьями и сёстрами Главный Терапевт по телефону из города отдал приказ озадачить того рисованием полномасштабного транспаранта с очередной изречённой человеческой мудростью. Асланчик помог раненому разметить буквы на листах ватмана, а уж рисовать и раскрашивать их предстояло ему самому. Именно таким образом Великий Магистр подвёл итог этого поединка, ведь Бек относился к этому противостоянию как к бою, который он проиграл и вынужден был теперь затаиться на многие месяцы, чтобы в будущем попытаться взять реванш.

Возможно ли представить внутренние ощущения человека пошедшего на заведомый риск с коим непременно связано умышленное членовредительство, которому оказали медицинскую помощь совсем не того уровня и качества которого ожидала его больная голова, рисующего на следующий день после операции по подрезанию косточки фаланги агитационный плакат посвящённый трезвости и которому говорили при этом, что это изобразительное искусство обязательно поможет ему победить собственную жалость, ставшую всему виной и толкнувшую его на безумный поступок?!

Да Беку бесспорно было нелегко, но он ещё только начинал своё хождение по мукам в «Северном сиянии», а Доктор уже без малого полгода маялся в этом концлагере и никаких радужных перспектив на горизонте совсем не маячило. Даже, пожалуй, наоборот «ожиданчики» вырисовывались ох какие невесёлые… Дело в том, что после его последней читки и обозначенной им в её ходе своей оппозиции Великому Магистру к нему по очереди обратились с разговором два его самых близких на тот момент товарища это Боцман и Фагундес. И оба говорили ему об одном и том же, а именно что ему следовало бы остеречься и завязывать бунтовать пока всё не закончилось «занозотерапией».

А это был безусловно тревожный звонок, поскольку информация исходила от самого Глеба, и неглупый Доктор прекрасно понимал, что если не изменить тактику, то столкновения с Консулом Занозой славящимся своим рукоприкладством не избежать, а там сплошная неизвестность, ведь умудрился же этот малый пусть и с помощниками уронить и Квагу и Узла, и если в боевом духе Док бы запросто посостязался с этими ребятами, то по поводу своей убогой физической формы после раздутой аорты и деревянных коленей у него не было никаких иллюзий. А как уже говорилось ранее прилюдно получать по морде уж точно не было его слабостью. Одна и та же навязчивая мысль крутилась теперь изо дня в день в Докторских извилинах: «Надо что-то делать!» …

Лёжка и Малина (конец первого акта)

К середине февраля некая безысходность овладела целиком и полностью разумом главного героя. Целыми днями он стойко «на зубах»[304 - «На зубах» – (жарг.) волевое преодоление трудностей с жёстким подавлением чувств, скрывая от всех истинные эмоции.] выносил тяготы выздоровления от химической зависимости, а после отбоя предавался сладостным мечтам о свободе, синьке, соли и прочим составляющим распутной жизни. Не решаясь на отчаянные поступки для своего освобождения Док жил в режиме ожидания по принципу «Нам бы день простоять, да ночь продержаться!». Приближалось полугодие нахождения его в реабилитации, и он лелеял надежду о том, что, а вдруг паханы опомнятся, а вдруг у них кончатся деньги. Тем более он недавно через «не хочу» по настоянию Глеба по телефону поздравлял мать с юбилеем, и она при этом навзрыд ревела, подпитав в его гнилой душонке эту призрачную надежду о досрочном освобождении. А с другой стороны, до весны оставалось рукой подать, он уже многих здесь узнал, понимал кто и что из себя представляет, так что как только сойдёт снег и просохнет земля можно отправляться в путь. Далековато, конечно, до города, но «Не такие шали рвали!», как любил поговаривать Фагундес.

В качестве поощрения за совершённый телефонный звонок ему позволили на ура прочитать Предшаговую работу. Дело в том, что подобные звонки родителям от пациентов давали устроителям этого коммерческого предприятия весомый повод поговорить с родственниками о несомненной пользе проводимой терапии, о прогрессе в борьбе с заболеванием и о необходимости закрепить наметившийся успех ещё каким-нибудь полугодиком в деревенской тишине. Настойчивые призывы со стороны руководства Центра позвонить домой, и отправка фотографий счастливых и улыбающихся узников всегда волшебным образом были приурочены к сроку кратному трёхмесячному заточению в этой глуши. Задание на написание Первого Шага должен был выдать лично Главный Консультант и Док терпеливо ожидал его приезда, тем более что до него оставалась пара дней.

По своему прибытию в обитель трезвости Гуру Двенадцати Шаговой Программы незабвенный Глеб Валерьевич Самохвалов вдоволь поглумившись над Доктором интересуясь зачем тому нужен Шаг при его полном неверии в возможность выздоровления, своим профессиональным взглядом определил у него все признаки зависимого поведения с одержимостью написанием Первого Шага и со своей неподражаемой иезуитской улыбкой отправил главного героя исцеляться от этих недугов удачно вспомнив про накопившиеся у него аж целых восемь штрафных дежурств. Док был готов голыми руками порвать на куски Бородатого Прохвоста и довольно внятно выразив своё негодование по поводу только что провёрнутой тем комбинации покинул консультантскую на взвинченных чувствах. Поддавшись порыву этих самых чувств, он продолжал весь оставшийся день не скрывая выражать своё мнение относительно произошедшего с ним беспредела.

Но, как ни странно, дежурства настигли главного героя только во второй половине Бородовской недели, так как в её начале кто-то из пациентов гораздо острее нуждался в подобной терапевтической помощи. Штрафные дежурства вообще проходили как-то необычно. С одной стороны, Великий Магистр «подсыпал» терапии, прямо не жалея немолодого уже дежурного заставляя того мыть пол с добавлением моющих средств и тремя сменами воды, на что требовалось гораздо больше времени и что неминуемо влекло за собою групповой вылет с коллективными последствиями. Но услышав немедленное возмущение и обоснованную аргументацию со стороны обалдевшего от такого внимания к себе пациента вопреки своим обычаям Глеб не усложнил условия задачи, а отправил ему в помощь всех трёх девчонок. Причём изо дня в день ему и в дальнейшем кто-то то помогал то с уборкой комнат, то с мытьём посуды. Чаще всего это была Малина, которая за добрые дела брала с него конфетками не только для себя, но и для своих подружек ещё с тех пор, когда он был старшим поваром.

Пришло удачное время немного отвлечься от хода повествования и поподробнее рассказать об этой занимательной девушке. В городе у молоденькой, но уже закоренелой всеядной наркоманки оставались любящие мама с сестрой и маленькой дочкой якобы к которой она очень рвалась из деревни. Далеко не впервые оказавшись в реабилитационном центре, будучи и наслышана про безумные сроки пребывания в «Северном сиянии» и видя теперь всё сама воочию Малина прекрасно понимала, что «прилипла»[305 - «Прилипла» – (жарг.) в этом контексте застряла, задержалась.] здесь всерьёз и надолго, а история с её обриванием налысо ясно ей показала, что «проскочить на арбузной корке»[306 - «Проскочить на арбузной корке» – (жарг.) удачно преодолеть препятствие, сложную ситуацию налегке.] в этом месте не получится. Она являла собой яркий пример представительницы «поколения Пепси», как именовал главный герой «выкидышей девяностых» к коим причислял и собственного пасынка с Читиной сестрой. Это человечество нового образца, абсолютно не обременённого такими рудиментами как честь, совесть и принципы с главенством пред всем остальным собственного блага, как оно себе это представляло. Малина фальшиво приняла навязанные ей здесь правила с одной лишь заветной целью – как можно скорей выбраться отсюда. При этом она наглухо загримировалась в выздоровленку говоря правильные речи и пытаясь совершать правильные поступки, но опытных людей, каковых на Первом было куда поболее чем на Пятом было не просто провести этими наивными штучками, тем более что тщательно скрываемая ею привычная наркоманская модель поведения периодически выскакивала наружу.

Занимая продолжительное время на Тортуге пост «заведующей столовой» и уже привыкнув вкусно кушать и оплачивать всевозможные услуги вкусняшками с общего, она сразу же после перевода на Первый подключилась к противостоянию старшего повара Доктора с лечебной командой естественно приняв сторону лекарей с прицелом самой порулить на здешней кухне. Выдавала она себя и свои намерения с потрохами, когда шибко активно начала делиться кухонным опытом, суетливо критиковать кухонных и опрометчиво давать поварские советы неглупому мужику по возрасту, годящемуся ей в отцы. У Доктора был богатый семейный опыт общения с подобными ей субъектами, и он знал, что рождённые под знаком «Пепси» уважают только непреодолимую силу, а из чувств понимают только животный страх. Поэтому он не стал церемониться с наглой курицей и пару раз припожарив ту за невообразимым нарушением правил внутреннего распорядка не «сливая» её проделок в консультантскую дал ей однозначно понять, что такое хорошо и что такое плохо.

С этого момента ровно так же, как когда-то и у себя в семье со своими домочадцами, жили они с Малиной под одной крышей душа в душу помогая и поддерживая друг друга во всём. Она назначенная ответственной за письменные работы помогала Доку в махинациях со сроками их написания и не только для самого Доктора. Он же держал язык за зубами по поводу её любовных похождений порой даже помогая скрывать улики, свидетельствовавшие о случившемся грехопадении, тем более что её поклонники значились в его добрых приятелях. В рамках применяемой в данном заведении терминологии почтенный Доктор и юная Малина были соупотребушниками и вместе тяжело болели обострением хронической Зависимости совместными усилиями скрывая этот факт от окружающих.

Многодневное дежурство Доктора продолжалось с переменным успехом. Подводила физическая форма потрёпанного жизнью реабилитянина: ныла поясница, не гнулись колени, к вечеру начинала болеть голова. Сил на вечерние тяговые фантазии не оставалось совсем. После консультантской пересменки и приезда Зефира лояльность со стороны руководства снизилась, и ответственная за дисциплину Булка записала его в «Илай» за «не кормленных птичек». Старый нарк понимал, что за уши притянутое выявленное нарушение за задним числом пришпандоренной к обязанностям дежурного ответственностью накормить воробьёв и синичек крошками с обеденного стола не было Булкиной инициативой, но он так обиделся на «сестру», как постоянно называл девочку, что поставил ей на нос качественную «сливу» насыщенного лилово-фиолетового цвета.

Худо ли бедно дежурство закончилось, но прямо в первый же свободный вечер его поджидала следующая напасть. Кто-то из ребят ещё на дежурстве предупреждал Доктора о подслушанном телефонном разговоре местных Духовных Наставников с Высшими Духовными Лидерами о том, что кого-то предстоит «ронять». Обычно под этим термином в этом месте подразумевалось применение грубой физической силы и Док вполне подходил под признаки нуждающегося в подобной терапии. И когда на вечернем анализе чувств юный Консул Зефир в пух и прах разнёс Докторское сочинение, то у главного героя возникла очевидная мысль: «Ну вот оно и началось!». Он закрыл свою тетрадку и незаметно расстегнул замок на кармане треников, в котором аккуратно завёрнутым в носовой платок ещё со времён избиения Китайца покоился канолевый сто пятидесятый гвоздик, заблаговременно припасённый как раз по такому случаю. Бодаться на равных против в два раза младшего спортивного и превосходящего его в весе Зефира и наверняка окажущего Консулу содействие Подробного было ему не по плечу.

Но к его великому удивлению, облегчению и полному удовлетворению Зефир отправил или «уронил» Доктора в «лежачий тренинг». С опаской пройдя мимо консультантского кресла, не веря до конца в происходящее он проследовал к своей кровати и устроившись на ней поудобней пребывал в восторге и душа его ликовала! Вместо категорически не нравящегося ему из-за плохо предсказуемых последствий варианта с гвоздиком он просто лежит, кайфует и отдыхает от всего этого балагана!

Первые пару дней лёжки пришлись полностью на Зефировскую смену. Помимо запрета на общение, перемещение и курение его ещё и отлучили от еды. Но в случае с закалённым в борьбе за вещество нарком все эти потуги юного несмышлёного консультантика не представляли ничего серьезного. Сигареты у него были свои и курил он спокойно во время посещения туалета. Подкармливали его все, кому было не лень: повар Февраль принёс простого хлебушка, Булочка конфеток, Боцман с Асланом вообще снабжали его сладостями на регулярной основе. Постоянно что-нибудь «залетало» ему с обеденного стола во время приёмов пищи, да и у него самого были пришкеренные с маминой посылочки конфетки. Но как обычно хлеще всех отличился Фага. Он в честь ежевоскресного утреннего кофепития «подогнал» другу Доктору сухой растворимый кофе, завёрнутый в бумажный листочек. Порцайка там была видать дюже добрая, потому как «плющило и таращило»[307 - «Плющит и таращит» – (жарг.) ощущение определённых физиологических реакций, резко отличающихся от нормального состояния.] старичка закинувшегося «сушнячком» прямо нормально, а возникшая от этого жажда просто сводила его с ума.

Валяясь в приподнятом настроении и наблюдая из своего угла с высоты второго яруса за жизнью группы у Доктора тогда впервые родилась идея описать весь происходящий здесь нестройный кордебалет в книжке наподобие «Республики ШКИД». Ведь на самом деле порою градус комичности в общем то крайне трагичной ситуации, собравшей всех этих разных людей под одной крышей, зашкаливал и при отрешенном созерцании происходящего наблюдающему со стороны было очень интересно следить за переливами этого контраста.

Заступивший к вечеру на смену Великий и Ужасный узнав, что Доктора «морили голодом» картинно посокрушался бестолковости исполнителей своей воли и позволил тому горячее трёхразовое питание отдельно от группы с последующей прогулкой и перекуром под контролем абстинента Евси. Глеб так же добавил, что Док как зрелый человек должен сам определиться, когда заканчивать этот тренинг, а по поводу планов о написании книги, которыми поспешил поделиться с ним главный герой мрачно заметил, что сперва надо хотя бы остаться в живых. То ли новость о книжке пришлась не по душе Великому Магистру, то ли он посчитал, что вполне довольно осыпал лежачего всевозможными благами, но вечерний телевизор он ему смотреть запретил и разозлившемуся бедолаге пришлось перекладываться головой в противоположную сторону и слушать бесконечно стреляющего и всех ломающего «Джона Уика».

У вдоволь належавшегося и отоспавшегося Доктора уже несколько дней в голове свербела идея о досрочном самовольном покидании этого гостеприимного места. Толчком к этому безумию стала прошедшая полугодовая отметка вынужденной трезвости и усиление терапевтического воздействия вместо ожидаемого освобождения домой. Масла в огонь подливал тот факт, что если не сделать этого сейчас на стыке февраля и марта, то потом придётся ждать аж второй половины мая пока всё растает и высохнет. Такое неимоверно долгое ожидание было неприемлемо и отметало все сомнения в целесообразности путешествия по метровым сугробам. Предполагаемый способ покидания этого убогого жилища так же вызвал бы массу вопросов у здравомыслящего человека, но туннель, в котором пребывал Док не позволял ему оценить свой план критически.

И вот в одну из бессонных ночей около трёх часов по полуночи терпеливо дождавшись пока все домочадцы угомонятся, под звуки размеренного храпа, посапывания и попёрдывания своих соседей главный герой тихонечко встал со своей кровати и стал собираться в дальнюю дорогу. Он пододел двое штанишек, свитерок, байковую рубаху и шерстяные носочки, взял несколько пачек курева из своих запасов, конфет и выдвинулся на кухню. Там он, вероятно наслушавшись Боцманских рассказов про побег с комфортом прихватил большую металлическую кружку, хозного чаю и несколько коробков спичек. Распихав всё это добро по вместительным карманам он взял в руки кочергу, которой был намерен провернуть и сломать кольцо цепного звена, на котором висел замок, блокирующий входную дверь. Эту самую сложную операцию на пути к вожделенной свободе он планировал осуществить, находясь в междверном пространстве, в которое уже проникал предыдущей ночью и прикидывал как всё будет происходить в качестве тренировки. Кроме того, кочерга была по мнению Доктора идеальным оружием ближнего боя, в случае если треск разбудит лекарей. На самом деле он не хотел думать о том, что может произойти если кто-нибудь проснётся и «рассказывал»[308 - «Рассказ» – (жарг.) в этом контексте правдоподобное, но не честное объяснение, толкование события, ситуации, факта в угоду зависимости.] себе, что богатырский храп и конский пердёж Бородатого Духовного Лидера о которых складывали легенды, живущие с ним в консультантской, заглушит все остальные звуки.

И вот только было главный герой сделал шаг по направлению к выходу из кухни для продвижения к следующему этапу своего корявого плана как дверь из зала открылась, и заспанный Кот проследовал к мочеточнику для справления малой нужды. У Доктора внутри всё буквально оборвалось, и он застыл в оцепенении держа кочергу по-прежнему в руке. Но Киска, ещё находящийся в плену Морфея[309 - Морфей – Бог сновидений из Древнегреческой мифологии.] даже не сообразил, что не так в этой картинке и удовлетворив свои потребности хлебанув ещё водички на следующее пополнение баков удалился восвояси. У Дока же ступор сменился дрожью и противной слабостью в ногах, а мерзкие липкие ручейки пота начали скатываться со лба и потекли по его спине. Испытав наипоганейшее ощущение страха, он быстро раскидал всё прихваченное обратно по своим местам и отправился на своё спальное место. Только скинув лишнюю одежду и забравшись на своё логово он почувствовал облегчение и у него начало понемногу успокаиваться зашкаливающее сердцебиение. Долго ещё он обдумывал детали несостоявшегося побега и поскольку уязвлённое самолюбие не позволяло признать себя трусишкой, то была рождена байка о Коте перебежавшим дорогу…

На следующий день Малина два раза порадовала Доктора. Солнце по утрам вставало уже достаточно рано и так и не уснувший от перевозбуждения главный герой за несколько минут до подъёма наблюдал через не до конца зашторенную занавеску чилинария в лучах восходящего небесного светила шикарный стриптиз устроенный молодой наркоманкой при подготовке к обливанию и после него. В последующие дни он стал регулярно просыпаться до подъёма чтобы попрактиковать этот весьма действенный инструмент в работе с собственным эмоциональным состоянием.

А вечером Малина, отмечавшая годовщину пребывания в «Северном сиянии» обалденным тортом, ловко подогнала ему здоровый кусок лакомства с чаем прямо в постель. Это видели все без исключения резиденты и как не удивительно его никто не сдал. Не желающая больше, как накануне испытывать лошадиных страхов голова тут же придумала обоснование для отказа от дурацкого плана побега: «Ну как же можно бросать в беде таких замечательных людей?!». И Доктор, отказавшись от своих идиотских намерений повалявшись ещё пару дней для порядка соизволил сообщить Главному Терапевту о своей готовности вернуться в группу. Тот воспринял это нормально и в качестве жеста доброй воли переселил главного героя на почётное место на нижнем ярусе в просторном углу, где всё время до этого обитал Аслан. А Асланчик же перебрался на второй ярус и так они стали соседствовать.

Жизнь в группе шла своим чередом, а вернее била ключом, правда главного героя неприятности пока обходили стороной. За исключением того, что он несколько дней кряду черпал воду из выгребных ям с занятным новобранцем Свистком, которого совсем не просто так обозвали. Свисток по утрам разговаривал с Бубликом и совершенно не вписывался в общий строй и расписание. По его и так своеобразно устроенным мозгам синтетические метамфетамины нанесли очень суровый удар и когда он уже начал средь бела дня самозабвенно предаваться безудержному онанизму в собственном автомобиле нисколько не стесняясь проходящих мимо людей то родственники и определили его пожить в деревеньку для отдыха от солей. Но общение с невменяемым Свистком было просто праздником по сравнению неприятностями, свалившимися на головы Малины и Гембы.

Малина как уже упоминалось ранее очень рвалась на выезд в город, и причина для этого рвения была обозначена очень благородная – соскучилась по любимой доченьке. Хотя Глеб Валерьевич далеко не раз и не два объяснял ей, что не верит в эту любовь вполне внятно обосновывая, что в душе как употребляющего наркомана, так и на ранних сроках чистоты нет места для любви, девушка продолжала его настойчиво терроризировать. На читках своего Первого Шага, который она переписывала и перечитывала несметное количество раз с неё взяли клятвы, расписки и прочую лабуду, как и в примере с Кока-Колой практикуемую в работе с малолетками и на следующий день по утру сказали собираться в город.

Прихорошившись и быстро собравшись, она довольная и счастливая, помахав всем ручкой и насобирав заказов на гостинцы прыгнула в «Газель» и её увезли. Вернулась она меньше, чем через час вся зарёванная и в сильнейшей истерике под издевательский хохот Бороды. Оказывается, её покатали между домами и даже вывезли до границы населённого пункта. Доктору крайне не понравилось это жестокое представление хотя он ничего не просил ему привезти, просто ему стало жалко глупенькую девочку, возомнившую себя самой прошаренной. Они точно так же, как и он видели её насквозь и пока родители не потребуют вернуть ребёнка, Малина была не выездной.

А волонтёру Гембе по совокупности грехов на вечерних последствиях было выписано пятьсот афганов. Да ещё как на удачу вечерок был дюже зябким градусов тридцать с ветерком. Так что у него была блестящая перспектива пристыть где-нибудь на «афганодроме» в огороде и оскалиться. В эту зиму с раздачей афганов отличился Консул Тортуги Хозник «долечивший» безропотного бедолагу Маляра до гнойных волдырей на обмороженных нижних конечностях. Гембу «оторвало» от вопиющей неблагодарности Бородатого Духовного Лидера так своеобразно оценившего его недосыпы и переработки. Гемба был готов взбунтоваться чего в глубине души желал Доктор, так это могло запросто перерасти в полноценное восстание, но главному герою в компании с Боцманом, Фагой, Пиной и Подробным пришлось уговаривать бывшего десантника не пороть горячку. По итогу Гемба открутил не больше сотни кувырков и был амнистирован.

Так и подошла следующая неделя, в начале которой после ужина Зефир внезапно распорядился Доктору собираться с вещами на Второй дом. Своё сожаление ему высказали практически все Перводомники включая бывшего старшего брата волонтёра Подробного. А Док при этом как говорится завис и пребывал в наиполнейшем ахере.

Глава 10. Новый дом и новые «друзья»

Встреча (сам себя)

Доктор брёл по тёмной деревенской улице с пацанами со Второго дома, возвращавшимися с бани угрюмо опустив голову и таща в руках многочисленные накопившиеся за время, проведённое в реабилитации пакеты с вещами. Разумеется, его путь по скользкой обледенелой весенней дороге был не сравним с последним шествием Христа на Голгофу, но тем не менее настроение главного героя было конкретно упадническим. Прежде всего непонятной оставалась цель этого перевода. На текущей неделе на Втором рулил Большой, а вот на следующей должен был подтянуться Заноза и кто его знает, может снова всплывёт тема применения к нему занозотерапии. Но заветный гвоздик был на своём месте в кармашке, на случай если вдруг отступать станет некуда и хоть немного согревал душу.

Конечно беспокоило его и само новое место пребывания с новыми людьми и новыми порядками. Но эта тревога начала рассеиваться, когда по приходу в дом он увидал до боли знакомые лица Вавы, Вмазура, Кока-Колы и Тити с которыми сложились хорошие отношения во время совместного проживания на Первом. Были там и Квага с Альпинистом и Балагуром, но они заняли пока нейтральную позицию, что вполне устраивало главного героя. Вход в дом последовательно проходил через летник и кухню, на которой вполне доброжелательный повар Узел под руководством своего шефа Альпа готовил в духовке какой-то десерт к вечернему чаю. Док пару раз прошёл мимо кулинаров пока размещал свои пожитки в кладовке и на летнике и поддавшись очарованию кухонных запахов отметил наличие духовки как преимущество местной кухни.

Доктор никогда до этого не проходил на Втором доме дальше столовой, следующей после проходной кухни. Столовая тоже была проходная, переходящая в зал, из которого можно было попасть в чилинарий и консультантскую. Спальное место ему определили на втором ярусе в чилинарии, в котором стояло три металлических двухъярусных кровати, но было куда теснее чем в аналогичной комнате на Первом доме. На стене над его ложем улыбался с фотопортрета безвременно зажмурившийся негритянский торчок Тупак Шакур. В зале размещалось три просторных деревянных двухъярусных шконаря подобных его первому и стоял раскладной диван, на котором как позже выяснилось спали по двое.

Волонтёрами на Втором были уже упоминавшиеся ранее в связи с избиением Аслана молокососы Томский и Шайба, а также некто, Бушуй, возрастом поближе к Доку. Но если Томский месяц другой кантовался на Первом и был хорошо знаком Доктору по совместному воспитанию брата Стасика и кухонной эпопее, то Шайба и Бушуй для него были тёмными лошадками. Поскольку на Втором был банный день, то новичок Второго сразу же попал на мероприятие «Группа», в рамках которого все собравшиеся выразили готовность оказать ему содействие и поддержку на новом месте и дружно помолясь в кругу разбрелись по своим местам пообщаться, пописать работы, побыть в одиночестве. Напряжённый вечер подходил к концу и втянув за вечерним чаем добрый кусок очень даже вкусного апельсинового пирога, приготовленного из натуральных апельсинов закарамеленных на сковородке в варенье или джем и разместившись по отбою на новой койке Доктор наконец то выдохнул и расслабившись вскоре уснул.

Ну а утро следующего дня встретило его ярким совсем по-весеннему припекающим солнышком и новыми бедами. Точнее бедами эти мелкие хлопоты и невзгоды с точки зрения нормального человека делала больная Докторская голова с присущим ей, как и любому другому зависимому человеку преобладанием негативного мышления. Негативное мышление в местном учении о зависимости считалось ключевым дефектом характера, следующем по важности после жалости и заключалось в феноменальной способности поражённого мозга цепляться за неприятные факты и события, происходящие вокруг, зацикливаться на них и по итогу раздувать их в пределах собственного разума до масштабов вселенского бедствия.

А началось всё с того, что Большой повелел прицепить Альпинисту к заднице настоящий отрубленный бычий хвост и везде гонять с этим гаджетом! Такого Док ещё не видел даже на Первом доме. Не ограничившись этим унижением, он распорядился притащить здоровую картонную коробку и загнал в неё Затылка, так здесь теперь называли Альпа за характерную треугольную форму задней части черепа, сказав, что тот теперь будет жить как домашний ручной хвостатый грызун в своей коробочке. Альпинюга пытался оправдаться и уговорить передумать разошедшегося Консула, но Гладковыбритый Духовный Наставник был неумолим и постоянно смахивая скатывающиеся слёзы старший повар Второго дома за допущенное крысятничество на кухне расположился в своём новом картонном доме под дружный смех своих собратьев.