Благодетель и убийца

– Можно мне заночевать сегодня здесь? После всего случившегося я просто не смогу оставить тебя.

– Конечно. Главное, чтобы за тебя не беспокоились.

– Этого не будет. Я оставила матери твой адрес – мало ли что. Надеюсь, ты не возражаешь. Разговор у нас все-таки состоялся, отделалась легким испугом.

Когда я вернулся из ванной, расслабленный, насколько это было возможно, Вера уже спала. На ночь я уговорил ее укрыться в ту же шерстяную кофту, что спасла нас от холода в первую встречу. Глядя на нее, я испытал тревогу, что однажды не смогу защитить ее, как бы мне ни хотелось. Я помялся немного, бросая взгляд на один ящик комода, где лежала мелкая канцелярия, потом на другой – там у задней стенки были спрятаны скромные сбережения. Но уже мгновение спустя любые дурные мысли было принято решение отмести в сторону. Я лег, обняв талию и мягкий живот Веры, и почти сразу провалился в сон, наполненный беспокойными образами.

Глава 4

– Лев Александрович, думаю, вы осознаете, что вызвал я вас не просто так?

– Вполне.

– Мне поступила коллективная жалоба на вас. Подписался тридцать один человек.

– Разрешите ознакомиться.

Жалобу составили грамотно, слог был мне знаком – очевидно, постаралась одна из медсестер. Мелким, мерзко ровным почерком с завитушками в буквах «а» и «о» меня обвиняли в халатности, некомпетентности, опасности для общества в связи с ненадлежащим лечением и прочей несуразице. Не забыли и сделать сноску на недавнее лечение партийного сотрудника, содержание которого следовало бы проверить. Фамилий было действительно много, и я с облегчением обнаружил, что Жора не подписался под этой околесицей.

– Вы понимаете, что это значит, товарищ Якубов. Поступил сигнал – я не могу не среагировать. Хоть у меня ранее не возникало притязаний относительно вашей работы… – Орлов помедлил, думая, как бы сформулировать то, что и так уже было понятно, – вы осознаете, что я не могу проверить чистоплотность каждого медицинского работника.

Я молчал, не сводя с него глаз.

– По меньшей мере я должен вас уволить. Большая моя к вам просьба – не чините скандала. В вашем положении создавать вокруг себя лишний шум пойдет вам же в ущерб.

– Я понимаю.

– Это даже хорошо, что все разрешается сейчас, пока в больницу не нагрянула проверка. Все, что я могу для вас сделать – предложить ставку уборщика. Пойдете?

Я вспыхнул и почувствовал, как краснеют от возмущения щеки. Возможно, Орлов тут же заметил перемену на моем лице и стушевался.

– Вы… ведь вы сами понимаете, насколько унизительно это предложение…

– Разумеется… тогда могу предложить вам другой выход, – он вдруг встал из-за стола, закрыл дверь на ключ, вернулся на свое место и заговорил так тихо, что пришлось подойти ближе, – У меня большая семья, мы с женой оба работаем, сын с женой проживают с нами, трудятся в торговле. У них маленький сын. Вести хозяйство для занятого человека трудно, а если еще и семья… короче говоря, я готов пригласить вас работать на дому. Купить продукты, убрать квартиру, посидеть с ребенком. Если вы готовите, это только плюс. Пойдете?

Он озвучил тот же вопрос, и на этот раз я понял, что деваться мне было некуда.

– Пойду.

– Тогда с завтрашнего дня я буду ждать вас. Адрес вы знаете.

Возвращаясь в кабинет, я заглянул в процедурный, чтобы забрать готовые анализы. Пока Татьяна возилась с бумажками, я присмотрелся к женщине, которая ожидала забора крови. Она опасливо косилась на шприцы, а когда Татьяна, разделавшись со мной, стала протирать ей руку спиртом, тихо спросила: «Скажите, а у вас вата не отравлена?».

Уходить было странно – казалось, что собираю портфель и вешаю халат на крючок вовсе не я, а неизвестный человек, я же наблюдаю за этим как бы со стороны. У меня не было сил думать, что я чувствовал в ту минуту. Жора наблюдал за всем и не задавал вопросов. Посреди моих сборов в кабинет вломились две женщины, оглядели нас внимательно, и одна тут же заявила:

– Нет, Томочка, мы сюда не пойдем. Здесь жиды принимают – ты посмотри, у них же на лице написано! – она ткнула медицинской картой в Жору, и я чуть было не рассмеялся, – Сейчас такое назначат, что придется не живот твой лечить, а что-то другое.

– Что за балаган вы здесь устраиваете! – вскрикнул Гуськов, – идите отсюда и не задерживайте других людей.

– Товарищи, полюбуйтесь, как правда наружу прет! – не унималась тётка. Потом другая ее, конечно, успокоила, но народу сбежалось немало. Какая-то из медсестер мне шепнула: «Лев Александрович, миленький, уходите лучше. Сами видите, что творится…».

– Лев, я зайду сегодня вечером, – сказал Жора напоследок.

– Зачем это?

– Зайду, поговорить надо. Ты будь дома, пожалуйста.

– Хорошо.

Придя домой, я сразу уснул. Когда я наконец смог подняться с кровати, было восемь вечера. Юрский разогрел мне суп и передал от Веры записку с тем, что Филипп обещался приехать в конце недели. Ближе к девяти в дверь позвонили.

– Я знаю, что ты не желаешь меня видеть, – замялся Жора, не зная, сесть ему или стоять, – но… мы посоветовались с Людой… хотя я и сам до этого решил, в общем, вот.

Он положил на стол сверток из пожелтевшей газеты, а когда увидел мое непонимание, развернул его и показал небольшую пачку денег.

– Здесь не так много, как может показаться. Но на первое время хватит.

– Я не могу принять это.

– Не веди себя, как скромная гимназистка, а посмотри правде в глаза. Пускай, отложены у тебя сбережения на черный день, но что потом? Это всего лишь деньги, Якубов.

– Буду ли я лучше тебя, если воспользуюсь ими? Кто я, если после всего произошедшего куплю на эти рубли хлеба с маслом и буду в прикуску с вареньем чай пить?

– Я ведь не вырвал их из лап Фурмашни! Это с получки моей и Люды. Мы помочь тебе хотим, чтобы ты с голоду не помер… ты делай с ними, что хочешь. Хочешь – порви, хочешь – сожги, а назад не возьму. Человек в любой момент может оказаться в такой ситуации, когда надо решить, что тебе дороже – не быть сволочью или выжить.

– Да, только вот где границы этой ситуации…

– Вот сам и расскажешь мне.

– Ты будто глумишься надо мной, ей-богу. Будто пытаешься сделать меня таким же, как ты, чтобы не мучиться угрызениями совести.

– Лев, что же ты в монстра меня превращаешь! – кажется, мои слова действительно задели его, – я ведь от чистого сердца… что бы я там ни творил, тебе зла не делал никогда. Или скажешь, что не так?

– Спорить не буду.

– И все то, что случилось, лишь следствие…

– Раз ты так в этом уверен.

– Ну, прости же ты меня! Я не знаю, что уж для этого мне сделать. Мое раскаяние – нужно ли оно, если облегчения нет?

– Смысл раскаяния не в облегчении, а в признании ошибки и ее осмыслении.

Он стал широкими шагами бродить по комнате.

– Я теперь каждый день спрашиваю себя: мог бы поступить по-другому? Разумеется, мог, но что бы тогда? Смогли бы мы выжить? А если смогли, как долго протянули бы? – И ведь своими руками все это творил, осознавал и, кажется, даже с совестью примирился. Ведь если выхода другого не было, что же оставалось, а, Лев?

– Не спрашивай у меня. В прошлый раз ты не сомневался в своей правоте.