Кенгуру, или Я тебя не понимаю

– Это Толик! – переводит взгляд на нас, в глазах вопрос.

– Не отвечай! – останавливает её Инна, а я надеваю на лицо маску ледяного презрения и выразительно молчу, но понимаю, что всё бесполезно! Мила уже разговаривает со своим мармеладным, потом виновато докладывает:

– Девочки, он предложил мне ночь прощания! – её глаза сияют от радости: она кому-то нужна, о ней помнят!

Инна – просто взрывная смесь негодования и презрения, и её глаза метают молнии:

– Что?! Неужели ты ещё не всё ему отдала? У тебя таки ещё что-то осталось? Он что-то забыл? – в её голосе звучит угроза, но Мел уже всё равно.

Она начинает лихорадочно собираться и в перерывах между поиском сумочки и подкрашиванием ресниц заявляет:

– Инна, ты можешь язвить и тролить меня, сколько хочешь! Это потому, что у тебя плохо с эмоциями и гормонами, ты бесчувственная! Ты не умеешь любить! Что плохого в том, что мы попрощаемся с Анатолием? Это будет последняя наша ночь! Может, это будет лучшее воспоминание в моей жизни! – и она с видом победительницы косится на нас, даже спину выпрямила и живот втянула!

Но у нас её поведение вызывает обратную реакцию:

– Боже, избавь её от таких потрясений, – стонет Инесса.

Правда, Мелани совсем не обращает на это внимания, она всё никак не может найти свой ридикюль:

– Где мой Карл Лагерфельд?! Вы случайно не видели? – кричит она. Мы пожимаем плечами: в таком бардаке трудно сказать, что и где.

Наконец, она его находит, вытаскивает из-под вороха одежды и вешает сумочку на плечо. Затем выливает на себя полсклянки нежнейшего французского аромата и, не задумываясь ни на минуту, уносится в ночь любви, страсти, секса!

Ещё секунда, и мы с Инной остаёмся вдвоём. В комнате витает шлейф Милкиных духов, а меня душат злость и обида на её поведение. Почему же она так себя теряет?! Невозможно же позволять унижать себя до такой степени! Мы молча выпили с Инкой ещё по бокалу. Ничего хорошего в голову не приходило, но я знаю, что Инна ещё более сердита, чем я. За много лет мы научились понимать друг друга без слов. Инна вопросительным взглядом смотрит на меня, я на Инну, потом она, вздыхая, произносит:

– Кенгуру!

Я отвечаю:

– Ещё какое кенгуру!

– Нет, ну я всё понимаю, – продолжает подруга, – эмоции зашкаливают, близость самца способствует выбросу в кровь гормонов, которые полностью перехлёстывают разум. Но куда девается чувство собственного достоинства? Почему оно деградирует? Может, у Мелани что-то не так с психикой?

Я слушаю Инну и пожимаю плечами. Нам сложно понять Милу, мы немножко другие, но это наша подруга, и мы её любим.

– Я очень надеюсь, что она всё-таки встретит своего принца, честного и благородного, – произношу я.

Инка досадливо морщится:

– Значит, благородного? Помнишь, что баба Сима по этому поводу говорила?

– Помню! «Глубоко ныряют только за жемчугом, дерьмо само всплывает!» Вот оно и плывёт, да всё к нашему берегу! – Я опять пожимаю плечами, и мы молчим.

Всё и так уже сказано. Милочку не переделаешь, значит, надо ждать её очередного романа, со всеми вытекающими и притекающими.

* * *

В детстве мне не очень нравилось мое имя – Юлия, но что поделаешь, так меня назвала моя мама. От папы мне досталось отчество Владимировна и фамилия Синеок, хотя глаза у меня карие. Про папу я почти ничего не знаю: они с мамой расстались, когда мне было два года. Папа после этого не искал встреч с нами. Сейчас я думаю, что, может, это и к лучшему. Мама нечасто про него рассказывала и говорила как-то ни хорошо, ни плохо. Жили мы с мамой вдвоём и очень любили друг друга.

Мама старалась воспитать меня интеллигентным, образованным человеком, поэтому в доме всегда было много книг, а вот с деньгами было похуже, если не сказать совсем плохо. Их вечно не хватало, и это злило меня страшно! Всю жизнь унизительно считать копейки, бегать по распродажам и мучительно раздумывать, прохожу ли я ещё сезон в старых сапогах, если сейчас куплю себе новую куртку, совершенно меня не устраивало. Уже лет в десять я точно знала, что так жить не собираюсь.

Почему-то тогда мне казалось, что если очень хорошо и много учиться, поставить себе цель и идти к ней, то можно многого добиться и вырваться из этого замкнутого круга.

Маму звали Светлана Васильевна Синеок. Надо сказать, что она была очень миловидной и мягкой, а по характеру уступчивой женщиной. Мама была красива неброской русской красотой: вся такая аккуратненькая, большеглазая. Густые русые волосы украшали ее и очень ей шли. И даже лёгкая полнота не портила её, а только добавляла мягкости.

Конечно, она нравилась мужчинам, но всё как-то не складывалось и, если честно, из-за меня.

Я была очень упёртой и резкой девочкой и всех маминых знакомых «дяденек» не переносила на дух. Вообще мама была, как мне казалось, излишне интеллигентной, если к этому понятию можно применить слово «излишне». Я была уверена, что они все её используют, потому что в силу своего характера, она не могла сказать в лицо подлецу, что он подлец, или предложить хаму, чтоб он поумерил свою прыть. Когда я её спрашивала об этом, она говорила: вдруг мы ошибаемся и можем незаслуженно оскорбить человека.

По большому счёту все было неплохо в моём детстве, а потом появился он – Вячеслав Вольдемарович Вейст. Это был новоявленный мамин поклонник, который оказался более упрямым, чем я.

Славик, так мы его звали в семье, был из поволжских немцев. Однажды мама сказала, что хочет меня познакомить с одним очень хорошим своим приятелем, настойчиво попросила быть с ним повежливей и показать всё своё хорошее воспитание. Мне это сразу не понравилось, но капризничать я давно разучилась, поэтому молча кивнула.

И вот он пришел к нам – симпатичный, хорошего роста, с холодными глазами и весь какой-то начищенный, просто до тошноты вылизанный сорокалетний мужчина. Мама суетилась в прихожей, встречая гостя, а я сидела в своей комнате.

– Юлечка, пожалуйста, выйди к нам, – позвала меня мама, и я нехотя покинула свое убежище.

– Вот, Вячеслав, – смущённо сказала она, мы встретились с ним глазами, и сразу повисло неловкое молчание, потому что мы не понравились друг другу: девочка-подросток с дерзким взглядом и взрослый мужчина, привыкший отдавать команды.

Я тут же остро ощутила, как неловкость застыла в воздухе, и с тоской подумала, что теперь так будет всегда. И только мама суетилась, что-то наигранно весело говорила, пыталась шутить, но у неё плохо получалось, потому что обманывать она не умела. Мы сели пить чай, но скованность никуда не исчезала, это ж не утренний туман…

– Юля, что ты хочешь к чаю? – спросила мама стеклянным голосом. – Варенье клубничное или абрикосовое?

Я молчала, усиливая неловкость.

– А мне клубничное, пожалуйста, я его просто обожаю, а вот сам варить не умею! – попросил мамин друг, натянуто улыбаясь.

«А тебя никто не спрашивал», – зло подумала я.

Вячеслав разглядывал меня, я в ответ демонстративно уставилась на него, в общем, тихого семейного счастья пока не получалось. Мне это надоело, я попрощалась и ушла к Инне учить уроки. Вернулась очень поздно в надежде, что он ушёл, но я ошиблась! Увидев его снова, я разозлилась и хотела сказать что-то резкое про дурное воспитание гостя, но, взглянув на маму, отчётливо прочитала в её глазах страх потерять Славика. Я сдалась. Так мы стали жить втроём.

Позже я узнала, что чистота – это один из его пунктиков, что он не выносит ни малейшего пятнышка на одежде, ни единой складочки на рубашке или брюках. Обувь должна блестеть как зеркало, а кухня должна быть стерильна, как операционная. Вот и не верь после этого в байки про немцев. Вы представляете, как можно жить с таким мужчиной?

Правда, очень много домашней работы он делал сам: чистил, убирал и ходил за продуктами. Но самое главное – он очень полюбил маму. И именно за мягкий характер, незлобивость, за её неумение устраивать сцены и скандалы, за тихую, но такую милую сердцу красоту.

Тогда я этого всего не понимала, но очень хорошо почувствовала в нём сильный мужской характер и упрямство. Я была в седьмом классе и после окончания школы собиралась уезжать учиться в другой город. Я уже задумывалась о том, что мама останется одна, без меня, и что ей будет тяжело. Поэтому я не стала мешать Славику, хотя он так и не стал мне родным.

Вячеслав был просто неумеренным педантом, его раздражало всё: не так повесила полотенце, не так выдавила зубную пасту, не вовремя пришла или ушла. Я же не собиралась менять свои привычки и жила так, как до этого привыкла жить с мамой.

Конечно, раздражение друг на друга копилось и выливалось в бурные скандалы из-за каких-то глупостей!

Но нет худа без добра, плюсов от появления Славика в нашей семье было больше. Он навёл порядок: в доме как-то сразу нашлось место всем вещам, развешанным на стульях и пылившимся на балконах. Все электроприборы вдруг заработали, а в холодильнике всегда была нормальная еда.

А ещё у мамы появилась норковая шуба, о которой она тайно мечтала. Не самая дорогая, но всё же шуба. После этого я зауважала Славика, и наши отношения стали намного мягче.

Так мы жили, пока я не перешла в последний класс школы. Вот тут наступил переломный момент во всей моей биографии. Мы с мамой решили, что мне надо получать образование в серьёзном вузе, а для этого необходимо было ехать в столицу. Мы обсуждали этот вопрос, и он упирался в финансы, которых не было.

Моя упёртость очень помогала мне в учёбе, в старших классах я занималась просто фанатично и ещё дополнительно изучала английский и испанский языки.