Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

Генерал Demarcay и Josse de Beauvoir, члены французской палаты, дрались на пистолетах вследствие прений. Поэт и ритор, и пэр Fontanes умер. Переживут его, вероятно, одни его стихи, а дела и красноречие потонут в забвении. Красноречие его заражено было лестию, а красноречие быть должно не кадильницею благовонною, а мечом, посвященным на защиту истины и притесненных и на укаравие лжи и притеснителей.

Что говорят у вас о герое Ипсиланти? Не из тучки гром гремит. В наше время все тучка.

Вот что говорит Австрийский «Beobachter»: «Die Details der sputer eingetroffenen Nachrichten ?ber eine zwischen dem k. k. General-Major Grafen von Ficquelmont und dem neapolitanischen General Ambrosio am 20 den M?rz zu Capua abgeschlossene Convention, kraft welcher aile Feiudseligkeiten eingestellt worden, und unsere Truppen am 23 den M?rz in Neapel eingertickt sind, werden wir unseren Lesern n?chstens, ihrem vollst?ndigem Inhalte nach, liefern».

Армия Carascosa не более сопротивлялась, как и армия Рере. О делах сардинских «Beobachter» говорит, что «der Aufruhr scheint in Piemont wenig Fortgang za haben, und vielleicht von seinem Ende nicht weit entfernt zu sein». (Между тем наши силы валят со всех концов России). «Der Sitz desselben ist auf Turin und auf Alessandria beschr?nkt».

Le duc de Genevois продолжает своими прокламациями из Модены не признавать никаких перемен последовавших.

Вот что пишет «Beobachter» в статье о делах валахских и молдавских:

«Gleich nach Ankunft vorstehender Nachrichten zu Laibach, haben S. Majest?t der Kaiser Alexander zu erkl?ren geruht, dass Aller h?chst dieselben die Unternehmung des F?rsten Ypsilanti nur als eine Wirkung des unruhigen Geistes der die jetzige Zeit charakterisirt, so wie der Unerfahrenheit und des Leichtsinns dieses jungen Mannes betrachten k?nnten. Zugleich aber haben S. Kaiserliche Majest?t folgendes angeordnet:

1) Der F?rst Alexander Ypsilanti ist vom russischen Dienste ausgeschlossen

2) Es wird ihm angedeutet das S. Majest?t der Kaiser sein Unternehmen durchaus missbilligt, und dass er dabei niemals auf irgend eine H?lfe von Seiten Russlands zu rechnen hat».

Далее повелевается Витгенштейну сохранять строжайший неутралитет при возмущениях, оказавшихся в Молдавии и Валахии, и ни под каким предлогом ни посредственно, ни непосредственно ни малейшего участия в них не принимать. Предписывается министру Строганову объявить о том Порте и уверить ее, что политика государя чужда навсегда всех мер, могущих угрожать спокойствию государств, и что он не признает иной цели и иного желания для себя, как сохранение миролюбивых сношений, ныне между обеими державами существующих.

На, скачи по Петербургу и оставь меня в покое! До Москвы; там заговеюсь Европою, но что-то и Европа начинает г – . Разве одна Франция да Гишпания устоят священный пламень Весты, задуваемый полуночными ветрами. Прощай! Дай от меня Николаю Ивановичу un baiser de condolеance.

Здесь умерла княгиня Радзивилл, наша Екатерининская портретная дама и владетельница и творительница славной Аркадии. Ржевусска тебе кланяется.

371. Тургенев князю Вяземскому.

30-го марта. [Петербург].

Середа, а от тебя все еще письма нет! Между тем мы здесь хороним и сбираемся хоронить. Вчера предали земле митрополита Михаила, всеми оплакиваемого. Я провел за два часа до его кончины три часа у его постели и учился умирать или, лучше, жить, смотря на умирающего. И словом, и делом благотворил он ближнему и дальнему. Кроме памяти добра, ничего но себе не оставил. Давно все роздал нищим и не успел сделать духовной. Доказательство тому, что горесть о его кончине самая сильная и искренняя, есть то, что в ней обвиняют других, а не болезнь его. Народ целые пять дней толпился у тела его и прикладывался, как ко святому. Он меня любил или, по крайней мере, уважал, ибо, когда мог иметь сомнение, я ли или другой сделал ему неудовольствия, говаривал искреннему своему: «Нет, не Тургенев это писал: я его знаю, и он знает, что батюшка его любил меня». Пастырская слава его достигла Иерусалима и Царьграда, и единоверцы наши и там чтили его. Большой Невский собор был вчера полон, даже и иностранцами. Слезы выступали и у монахов. Скоро, кажется, и графа Головина похороним. Он выздоравливал, но теперь опять хуже, и надежды немного. От умершего был я у воскресшего, chez un revenant: Сперанского. Сказать о нем еще нечего. Он был полезен в Сибири, следовательно – целой части света. Не знаю будет ли он то же в России. Магницкий просил позволения к нему приехать. Он давно говорил о Сперанском, как о человеке, который погубил его; теперь заговорил другое. Один из наших Арзамасцев, Кавелин, сделался совершенным Пальясом Пальяса Магницкого: кидает своею грязью в убитого Куницына, обвиняет его в своей вине, то-есть, в том, что взбунтовались ученики его пансиона и утверждает, что политическую экономию должно основать на Евангелии. Я предложу выключить его формально из Арзамаса.

Кстати: вот тебе «Шаль» шалуна Пушкина. Ты бы угадал автора и без меня. Других вестей о нем нет. Твои три куплета напечатал В[оейков] в «Сыне Отечества» и на легкую твою дымку положил свинцовое свое примечание. Графине Самойловой еще не доставил: не знал через кого. Постараюсь сегодня.

Вот тебе два письма: одно доставь по адресу. Княгиня отчаялась видеть тебя в Москве. Увидим ли мы?

Гвардии сказан поход. Курс дошел до 396 копеек серебряный рубль, и червонцы от 11 рублей возвысились до 13 рублей слишком в несколько дней. Ожидают Ожаровского, и кандидаты рекрутства трепещут.

Сию минуту получил твои пакеты и письмецо от 20-го марта. Спасибо за башмаки, но не приложены старые и не показаны, которые – на какую мерку. Авось, разберем. Сапожков также нет, но погоди заказывать. Я уведомлю с следующей штафетой, нужно ли. О деньгах напишу к Дружинину, чтобы вычел из той суммы, которую ты мне должен. Я еще не получал оной.

Благодарю за газету и возвращаю ее. Княгине пошлю твой пакет; пошлю сегодня же по тяжолой почте, ибо вчера ушла легкая. Но я писал к ней, что штафета из Варшавы за дурной дорогою еще не приходила.

Не нападай на Тимковского, а на тех, кои на него нападают. Он не репрезентант здешней ценсуры, а исполнитель высшей власти или высшего произвола, ибо закон хорош, но ему не следуют.

Пиесу твою от Измайлова вытребую, а послание к тебе прочту.

Вот тебе певец певца Кубры. Хрестоматии его не посылаю, ибо образчик видел ты в «Сыне Отечества». Каковы характеристики? Жаль, что не имею времени писать к тебе! Ты о Пиемонте ни слова.

Жена маркиза Траверсе скончалась.

372. Князь Вяземский Тургеневу.

18-го апреля. [Москва].

Здравствуй, милый! После одиннадцати-дневного мучительного путешествия, дотащился я в середу вечером, на праздниках, в Москву. Главнейшее впечатление мое неприятное: я нашел маленького своего нездоровым и не знаю с чего, посмотрю на его положение неуповательными глазами. Впрочем, шатаюсь под качелями, встречаю лица пасмурные, недовольные, и Лайбах действует даже и на чернь, которая менее поет и пьянствует, чем по обыкновению. Василий Львович в поте и подагре. Иван Иванович тот же; так же ко мне благосклонен, мил: смесь многого европейского с горстью московского. «Вестник Европы» бранит меня на чем свет стоит, но Москва в один голос твердит:

Перед судом ума сколь Каченовский жалок,

хотя и обвиняют мою нравственность. В Варшаве как то я тосковал по недуге России; здесь смотрю на нее с окаменением свидетеля похорон ближнего сердцу человека. У себя вы ходите сгоряча. Так и пышет гробовым холодом. Тут нет поэзии в моем выражении, ни фигуры преувеличения, а убийственная очевидность истины. Прежде, по крайней мере, забывался я в чаду рассеяния; теперь и того не нахожу здесь. Дуракам размышления и думы не идут к лицу, а Лайбах крепко напирает здесь и морщит лбы, на которых так весело занималась заря самодовольствия.

Шутки в сторону, и непременно пришли мне сейчас мою «Негодяйку». Вот письмо, которое наивернейшим образом перешли к Уварову. Прости! Обнимаю тебя и Николая Ивановича.

373. Тургенев князю Вяземскому.

26-го апреля. [Петербург].

Спасибо за 18-е апреля, но грустно мне за твоего маленького. Уведомь о последствии. Я все еще слаб и едва таскаю ноги, и то на несколько шагов, но не говори об этом матушке. Сбираюсь в конце мая или в июне к Кушелевским водам. Не знаю, удастся ли?

Государь писал к императрице-матери, что надеется скоро быть здесь. Ожидают к половине мая, но не надолго. От его приезда и мой отъезд зависит. Что будет с тобою? Заедешь ли к нам и когда? Князь Оболенский писал ко мне и дал надежду тебя видеть. Предаваться ли ей?

Пушкин писал недавно к Гнедичу в стихах и в прозе. Он непременно хочет иметь не один талант Байрона, но и бурные качества его и огорчает отца язвительным от него отступничеством. Между тем окончил поэму «Кавказский Пленник». Скоро пришлет для печати.

Вот письмо от Смирновой. У них умер отец. Письмо к Уварову пошлю в пятницу в местопребывание государя. Справлялся везде о нем и другого адреса не знают.

«Негодяйку» пришлю, только не по почте: тебе шутка, а мне может быть неприятность, и большая. Ты не знаешь всех наших отношений и теперяшнего расположения не умов, а безумия. И тебе советую осторожность, особливо в Москве. Не сердись, а береги благородный жар не на черный день.

Уваров подал в отставку от кураторства. Надлежало бы и от Академии; но он не так действует, как бы в его положении должно было.

От Жуковского получил несколько строк с приезжим; он еще в половине мая только оставит Берлин и поедет прямо на Дрезден. Обещает прислать «Ангела и Пери», эпизод из «Лалла-Рук», прелестнейший во всем романе. Кончил Шиллерову «Иоанну».

Кланяюся москвичам, которые вспомнят обо мне. В то же время и в прошлом году радовался ими; но теперь уже

Не прежний тот, цветущий, жизни полный.

Прости! Брат Николай кланяется. Mes hommages ? la princesse. Мансуров сделан флигель-адьютантом. Барон Савен – графом. Последний еще неоффициально.

374. Тургенев князю Вяземскому.

10-го мая. [Петербург].

Государь приедет к 17-му. Приезжай. Прочту тебе «Ангела и Пери», прелестный перевод Жуковского из «Лалла-Рук».

Кланяйся Дмитриеву. Грешно ему забывать меня. Карамзины в Царском Селе.

375. Князь Вяземский Тургеневу.

Воскресенье. [Конец мая]. Царское Село.

Не полагая в тебе довольно ума, чтобы к нам сегодня приехать, письменно обнимаю тебя, мой милый. Вот тебе письмо от матушки, которая здорова, но беспокоится о твоей болезни и хочет приехать к тебе, если ты из Петербурга не выедешь. Нет ли писем к нам из Варшавы? Сделай милость, вели справиться в Мраморном, у Соболевского, везде, где только можно, ибо мы давно без вести о детях.

Приезжай хоть завтра; я еще не знаю, когда буду в городе. Мой сердечный поклон брату и Блудову. Прости! Я здесь имею свой дом и свое судно: следственно ты безопасно можешь приехать в Царское Село на сутки. Нет ли последнего «Вестника Европы», где какие-то стихи на меня напечатаны? Пришли!