Несколько строк о свойствах страсти

«Господи, – вдруг подумалось ему, – знала бы она! Знала бы она. Я же не люблю её уже столько лет, я бы мог с ней ещё когда развестись одной левой, и жить много легче и лучше, а уж точно свободней, без этих дурацких условностей, и дети бы вовсе не возражали, даже теперь или тем более теперь… И всё потому, что тогда, на перроне, добровольно уходивший в небытие человек попросил меня дать единственную в моей жизни клятву. Боже мой, он так хотел, чтобы она была счастлива! Или боялся, что когда-нибудь просто убьет её? Но по большому счёту, – он постучал в дверь кабинета, – по большому счёту, я не жалею о том, что я ему всё это пообещал. И никогда не жалел – ни секунды».

* * *

Иногда Костя глядел на старую фотографию деда и бабки, их многочисленных братьев и сестёр и ещё вполне крепких, сидевших в центре хозяев дома: главу клана в строгой паре и его супругу в сером закрытом платье и с какой-то диадемой в волосах – своих собственных, так сказать, праотца и праматерь. Фотография была чёрнобелая, но очень чёткая и ясная. Выглядели предки на ней неприлично молодо, как-то даже по-детски. Большинства запечатлённых на снимке людей уже не было в живых, поэтому Костя вглядывался в их лица с особенным тщанием. Но ничего необычного разглядеть не смог. «А интересно, – подумалось ему один раз, – какая у них была жизнь? И показались бы им мои проблемы заслуживающими внимания? И были ли у них такие проблемы?»

* * *

На этом заканчивается первая стопка текстов или рассказ о первом приближении к любви.

1983, 1991, 1994–1998

Интермедия

А любовь – что любовь? – вдруг подумалось на одном из тихих перекрёстков города, всё равно какого. Это странное слово, которого нет. Игра мыслей и неуловимое прошедшее. Навсегда, безвозвратно. Что-то несбыточное, не-настающее. Ничто? Нет, никогда, нет, ни за что. Есть, было, может быть, будет. Она здесь, рядом – на лестничной клетке, в соседнем подъезде, за углом, в парке, над рекой, в другом городе, который с грустной старческой улыбкой смотрит на тебя, как смотрят сотни других, наоборот, юных, под стать тебе и столь же рьяно хватающих пальцами воздух. И… и?

И она взмывает над землёй, взлетает выше каминных труб, антенн и телевизионных башен, но вдруг пикирует и оказывается совсем рядом, на уровне второго этажа, напротив лепных карнизов, балконных решёток и цветных окон раскрашенной истории, только нет, пальцы не задевают её, сколько ни прыгай, мимо, мимо летит она, парит, планирует вместе со взмывшими памятниками разным, но одинаково свободным людям, и внезапно исчезают пальцы и цепи. Всё отброшено, всё ничто перед любовью, и продолжается полёт, безостановочный, ибо наши реки не могут закрутить воздух в каменный штопор смерча или стеклянную спираль застывшей росы, реки остаются на земле, хоть я и видел, кажется, наяву позеленевшие от беспрерывной жизни шпили, стройные и стойкие, небодержащие, над рекою. Или морем. И над рекой или морем или рекой и морем снова начинается ветер.

Гаснет небо, и тише становится город, всё равно какой. Город ждёт. Город притаился. Город помнит. А ветер себя лишь слышит. Он обижен на запахи кофе, на тепло очага. На аромат чая, который вы завариваете и тем более пьёте. Ничего не знает ветер, злой или добрый, не предчувствует. Только клокочет и стонет, не понимая сам почему. Но наша жизнь не встречается с ветром. Мы поднимаем воротник, пересекаем площадь с потухшим фонтаном и оглядываемся. Нас ждёт вечерний вокзал, выход и вход. Нас ждёт путешествие. Поезда, ничего вы не смыслите в жизни!

Вы вошли, читатель? Вы уже на платформе?

Ах, что же я! Чай-то как раз заварился, и такой душистый… Не успеваем… Термос, ни в коем случае не забудьте термос, ведь нас так долго не будет дома!

1981, 1996

Стопка вторая: Пространственные координаты

Встреча

On a dark desert highway…[1 - На тёмной автостраде, идущей через пустыню… (англ. – первые слова песни группы Eagles «Hotel California»).]

На юге всегда темнеет рано, не только в зимние месяцы. Но какая разница! Не свет греет людей, а тепло. А осветить пространство можно тугими лучами фонарей, лампочками, приверченными к отражателям, или слегка гудящими от напряжения прожекторами, и они будут тем экономичней и выгодней, чем меньше съедают энергии, чем направленней, матовей и холоднее их тусклая яркость.

Магазинчик стоял метрах в трёхстах от автострады, напротив бензозаправки, в маленьком неогороженном асфальтовом тупичке. За стенкой помещался салон видеопроката, и жители соседних закоулков часто останавливались на этой площадке по дороге с работы, чтобы не тратить лишнего времени. Покупали нехитрую еду и брали фильмы – разные, но чаще новые, ещё недавно мелькавшие на разворотах газет. Поэтому особенно людно было в четверг и пятницу, да и в субботу тоже. Остальные дни торговля шла ни шатко ни валко, но разорением не пахло: всё-таки при подведении баланса стеклянный придорожный параллелепипед оказывался достаточно выгодным.

Хотя трудно сказать, где в этих краях были доходные или убыточные места: город рос как-то странно, пробираясь втянув живот между невысокими холмами и привольно расползаясь в распластанных долинах. То здесь, то там вдруг вырастали блестевшие глянцевым покрытием плоские двухэтажные здания новых компаний или жилых комплексов, снабжённых непременными едко-голубыми бассейнами, а бывало, спустя несколько лет исчезали за проволочными изгородями и, скрытые от чужого глаза, тускнели, покрывались пятнами и сливались с суетливо бурлящей тропической порослью. Оттого менялось направление и переплетение людских потоков, струившихся утром на работу, а вечером домой, оттого торговые успехи и неудачи нельзя было предвидеть даже приблизительно.

Но всё это мало заботило продавца-мексиканца – не увольняют, и ладно. Работал он почти каждый день, выручку сдавал исправно, а перед уходом, ближе к полуночи, протирал широкой шваброй проходы между стойками с товаром. Погода чаще всего стояла сухая, спрятанный за холмами океан лишь изредка насылал дожди в притаившуюся неподалёку пустыню, поэтому грязи было немного. Зарплату мексиканцу давали наличными, но налоги он честно платил, следуя совету, полученному ещё дома до отчаянного броска через северную границу. Тогда кто-то объяснил ему, а он поверил и с той поры не проверял, что за десять лет уплаты налогов полагается самая настоящая пенсия, но что получить её можно будет, только когда тебе стукнет шестьдесят два. Таким образом, до выработки пенсии оставалось целых шесть лет (точнее, шесть лет и полтора месяца), а до шестидесяти двух – ещё больше, но Пабло не унывал. Семьи у него пока не было, поэтому лишние расходы ему не грозили, наркотиками он не баловался, разве что выкуривал на какой-нибудь вечеринке наполненную сладкой травой пахитоску-другую, а церковь посещал не менее трёх раз в год – на Пасху, Рождество и Успение Богородицы.

Церковь немного походила на магазин, тоже большая и плоская, с высоким, вздёрнутым в небо крестом. Её окружала обширная автомобильная площадка, по праздникам до отказа забитая длинными потрёпанными машинами, которые на стартовых скоростях испускали весёлые хлопья сизо-серого дыма. Колоколов, в отличие от собора в родном городке мексиканца, у местной церкви не было, а вместо органа священник часто включал магнитофонную запись. Но Пабло такие мелочи не волновали, и он исправно опускал мелочь в чашку для пожертвований. Особенно усердно молился Деве Марии, грустно склонявшей набок покрашенную деревянную голову, а потом выстаивал длинную очередь на исповедь у маленького зарешеченного окошечка. Впрочем, каяться ему было, по сути, не в чем, и он иногда даже пытался выдумать какой-нибудь небольшой грех, чтобы, как он думал, доставить священнику удовольствие.

Когда те двое вошли в магазин, Пабло смотрел телевизор. Где-то в городе происходило большое празднество, и его показывали на всю страну, да что там – на весь мир. На маленьком экране сверкали длинные платья дам, и под аккомпанемент преждевременных фейерверков неестественно вытянутые лимузины медленно двигались через полицейское ограждение. Если бы Пабло мог, не отрываясь от телевизора, выглянуть наружу, то заметил бы, что сверкание экранных ракет совпадает со всплесками света на горизонте. Возможно, он даже признал бы, что на небе всполохи выглядят чуть красивее.

Но и об этом Пабло не задумывался, и скажи ему, что все торжества происходят в нескольких километрах от его магазинчика, а не на другой планете, он бы очень удивился, а может быть, и не поверил.

Потом Пабло повернул голову и увидел, что эти двое немного необычно одеты. То есть женщину он почти не разглядел – она сразу же скрылась в глубине магазина, мелькнув неправильным треугольником чёрного платья или плаща. А мужчина, сначала на мгновение застыв на месте, стал медленно подходить к стойке, то вглядываясь в расставленные на ней журнальные обложки, то выжидательно оборачиваясь туда, куда ушла его спутница. Пабло сразу, по спешащему стуку подбитых металлическими подковками каблуков, понял, что это женщина, а потом на него вдруг накатил слабый, но явственный запах очень дорогих духов – люди, надушенные такими духами, редко заходили в его магазин.

Хотя кого только здесь не было! Никогда не знаешь, с кем говоришь, а многие местные миллионеры ещё не успели привыкнуть к своему богатству и по-прежнему посещали видеосалоны и носили шорты. Состояние покупателя легче всего понять по машине, но их часто не было видно из-за прилавка, да к тому же любая могла быть взятой напрокат. Точнее будет сказать, что бедность и умеренность дохода проступали с достаточной очевидностью (справа в углу находился небольшой отдел уценённых товаров, и некоторые клиенты шли прямиком туда), а вот определить наверняка чьё-либо финансовое благополучие было почти невозможно.

Но здесь Пабло всё почему-то стало ясно с первого взгляда. И дело не в том, как этот мужчина был одет, а в том, как он себя нёс. Ему было заметно ближе к сорока, чем к тридцати, голову он держал высоко и прямо, лоб был приподнят и немножечко удлинён чередой редевших волос. Но самое главное: на его плечах уместно и точно лежало свободно расстёгнутое пальто, из-под которого выглядывал дорогой чёрный костюм – Пабло видел такие по телевизору, но не знал, как они называются.

Всё это выглядело на случайном посетителе совершенно естественно, почти как часть тела. Он мельком взглянул на Пабло, и тому это почему-то понравилось – не свысока, как на слугу, а просто как на обычного прохожего, словно они вместе остановились на одном светофоре и сейчас разъедутся в разные стороны. Каблучки замерли, потом цокнули ещё дважды или трижды – женщина нашла, что искала. Пабло с лёгкостью определил, что она находится где-то около стойки с аптечными товарами.

Мужчина медленно подошёл к прилавку и сунул руку в карман. И почти сразу же из прохода появилась женщина. Тут Пабло её хорошо разглядел и снова не удивился – он уже понял, что эти двое едут на какой-то важный приём. Потому женщина и была в вечернем платье, а что это было за платье да где сделано – не интересовался он такими мелочами и, по правде сказать, в них не очень-то и разбирался. И правильно, зачем ему эти глупости?