Несколько строк о свойствах страсти

Однако машинисты в один голос утверждали, что никого на перроне не видели, и, более того, все гости, бывшие на даче, подтверждали алиби подозреваемого. К тому же оттуда до станции выходило минут пятнадцать ходьбы, а по снегу ещё больше. Да и незачем было покойному там останавливаться, разве что по ошибке, что в подпитии происходит тут и рядом (а содержание алкоголя в крови у него оказалось изрядное, что, в общем, делало показания машинистов достаточно достоверными). Следователь, надо отдать ему должное, даже съездил в поселок и самолично промерил расстояние от платформы до обширного, аж в четыре флигеля, двухэтажного дома. А потом зашёл в автопарк и поговорил с шофёром, который в тот вечер был за рулём последнего автобуса с двумя-тремя припозднившимися пассажирами. Когда же и это ни к чему не привело, а бессмысленная пьяная драка на соседнем перегоне закончилась настоящим убийством, то следователь немедля переключился на него, а на предыдущее дело поставил большую прямоугольную печать и отправил в архив. Тем более, что и личные обстоятельства покойного стали после небольшого расследования выглядеть не так уж радужно. Одним словом, обычная история.

* * *

Сорок пять лет спустя двое старых людей, мужчина и женщина, медленно прогуливались по дорожкам больничного парка. Мужчина опирался на тросточку, но скорее форсил, нежели действительно в ней нуждался. Женщина выглядела заметно хуже, с тёмными кругами под глазами и редкими волосами, покрытыми полупрозрачной косынкой. Она осторожно ступала по гравию, как бы всё время боясь поскользнуться, и часто останавливалась. И увидев, наконец, скамейку, с облегчением на неё уселась и тяжело вздохнула.

Со стороны их разговор показался бы и обыденным, и беспредметным, ну о чём, скажите, могут говорить люди, прожившие друг с другом всю жизнь, пусть даже и готовящиеся к определённому им вечному расставанию? Солнце стояло высоко. Был май, и цветы заглушали неистребимый аромат лекарств и дезинфектантов, называемый в просторечии больничным запахом.

– А почему бы тебе не рассказать мне, что было на самом деле? – вдруг спросила она.

Мужчина вздрогнул.

– Что ты имеешь в виду? – он изо всех сил старался изобразить удивление, но получилось плохо. Его застали врасплох – или просто умирающим тяжело лгать?

– Ты прекрасно знаешь. Тогда на станции, только не говори мне, что тебя там не было. Неужели ты не можешь…

– Почему же… – мужчина думал. – Могу. Я там был. Я всё видел. Да и не только видел, – он говорил медленно, выбирая самые простые слова и делая размеренные паузы.

Она продолжала смотреть в сторону. Её лицо не выразило ничего, ни изумления, ни гнева.

– Мы договорились встретиться, наверно, я его попросил. Не помню, зачем, может, мне страшно захотелось поговорить с тобой, узнать о тебе хоть что-то, но только не видеть, ни за что не видеть, вот я и использовал его как информационный суррогат, что ли. Ну, не помню я, почему. Он не хотел сначала. Потом сказал: как раз поеду от матери, могу сойти на станции, вот и поговорим до следующего поезда. А я забыл, действительно забыл. Если бы помнил да готовился – сидеть бы мне в тюрьме или где похуже. Но тут напился с ребятами и извалялся в снегу, промок весь. Начал искать, во что переодеться, да и нашёл доху какую-то, от работяг осталась, наверно. А когда бежал через столовую полуодетый, вдруг прозвонили часы, и я – ба, мне же на станцию! В чём был выскочил на улицу, а там, как нарочно, грузовик. Ну, я махнул рукой и залез. А шоферюги тогда были – не чета нынешним, подвёз меня и слова не сказал.

Выскочил я на платформу, а он уже там. С пол-литрой, между прочим. Ты же помнишь, он не дурак был на этот счёт. И говорит мне: мол, взбрызнем за ради праздника и такой погоды. Взбрызнем, говорю. А он потом продолжает: все ж не чужие мы с тобой, как на это не посмотри. И вот тут меня внезапно взяла злость. Чёрная, жуткая. Не чужие, говорю. И хрясть ему в нос. Действительно, пьян я был, иначе никогда б… Он-то меня раза в три покрупнее был. Да. И он поднимается – так, говорит, значит, мужской разговор у нас получается. Я отскочил к перилам, жду, пока он отряхнётся, и протрезвел сразу. Тут вдруг гудок – поезд. Мы словно по команде обернулись, смотрим на этот прожектор, но я каким-то образом оказался у него за спиной. И тут в меня словно дьявол вселился, как я это сделал, не знаю, а вот оттолкнулся изо всех сил, прыгнул и пихнул его. А до края там далеко было, да только заскользил он, руками, как сейчас вижу, замахал, а на самом деле только ускорился, наверно. Нарочно так не сделаешь – прямо под колёса рухнул.

Мужчина замолчал. Потом медленно потянулся за сигаретой и долго её раскуривал.

– Как же… – женщина говорила с трудом, – как же они тебя не поймали?

– Не знаю, – мужчина выпустил дым. – Честно, не знаю. Но думаю, что повезло. Прямо-таки зверски повезло. Он ещё не долетел, а я уже мчался назад сломя голову. И сразу со станции на дачу рванул, не разбирая дороги, прямо по целине снежной. Никогда в жизни так не бегал. А назавтра опять снегопад – всё и замело. Да к тому же тот грузовик, что меня подвозил, так и не нашли. И не искали. И получилось как: я меньше чем за полчаса в пьяном виде сбегал на станцию, убил голыми руками парня, что меня бы одной левой мог… Да и… Ну так что уж теперь… Я же с Маришкой в ту ночь… И обуяло меня прямо зверство какое-то – чего я с ней только не вытворял. Она чуть с ума не сошла. И следователю сразу: мол, всю ночь с ним провела, от захода до восхода и без перерыва. Но всё равно повезло, в те времена и без вины виноватых, сама знаешь, за ушко да в тёплые края…

– Как, кстати, Маришка? – женщина по-прежнему говорила будничным, лишённым эмоций голосом.

– Нормально. Я звонил ей на той неделе. Внук у неё женится. На свадьбу звала.

– Я знала, – вдруг её голос приобрел и интонацию, и краски. – Я всегда это знала.

Мужчина молчал.

– А тебя никогда не мучила совесть? – она даже повернула к нему голову. – Может быть, ты себе задавал вопросы когда-нибудь, всё равно какие?

– Совесть? – он потушил сигарету. – Да, меня мучала совесть. Год, наверно, может, чуть больше. И я чуть было не рассказал тебе всё прямо там, в морге. Но ты потеряла сознание, а потом я оправдался – сказал себе, что никогда бы не сделал этого нарочно, а тогда, ты помнишь, было много возможностей убить человека совершенно законным способом. И, бог свидетель, я иногда хотел его уничтожить, сейчас даже как-то странно вспоминать… Да, разбередила… Но я, – мужчина тоже повысил голос, – я никогда бы специально этого не сделал. Вот тогда бы я действительно не смог жить.

– А так – смог? – она не упрекала, она просто констатировала факт.

– Так смог. Но не сразу. Не думай, он мне снился даже и не раз, ослеплённый прожектором и нелепо размахивающий руками.

– Снился? – вот теперь она была удивлена.

– Да. Но потом, когда я встречал тебя из роддома с нашим первым, что-то случилось, щёлкнуло, и я больше о нём не вспоминал. Никогда.

Подул лёгкий ветерок, и оба обернулись на окутавший их поток цветущей сирени.

– …А вопросы… – вдруг продолжил мужчина. – Мучает меня один до сих пор. И никогда уже не узнаю, кстати. Всё-таки, почему меня не заметил машинист?

– Боже мой, – женщина болезненно поморщилась. – Зачем? И главное, всё напрасно.

Мужчина сначала не понял. – Что напрасно?

– Да всё, – теперь говорила она, и тоже не торопилась – а куда? – Я тебе не рассказывала никогда, думала, зачем? Но сейчас-то… В общем, у нас тогда всё кончилось. Я не знаю, почему и отчего. Ты ведь помнишь, что я очень переживала наш с тобой разрыв, я ведь любила тебя, как-то странно, но всё-таки любила. Но страсти, страсти уже не было. А он… Он мог со мной делать что угодно, я бы за ним пошла на край света. И я его за это ненавидела. Ненавидела, потому что потеряла волю, за то, что перестала быть собой. К тому же, если помнишь, он не был великим интеллектуалом, это ты у нас гений, а он брал совсем другим. Но тогда мне как раз и надо было чего-то другого. Только прошло всего несколько месяцев, и всё в нём стало меня потихоньку раздражать: и любовь к застольям, и замашки простецкие, и друзья его, и мама домостроевская с платочками да грядочками. Так что начали мы друг друга понемногу поругивать, а он, ты знаешь, в выражениях не стеснялся – воспитание-то соответствующее. И как-то ночью до меня вдруг дошло, что ничего не изменилось, что променяла я шило на мыло, и заревела я тогда во весь голос, и завыла прямо в подушку А он не понял, что к чему, и говорит: тише там, дай поспать, мне с утра на смену Вот я ему утром и выдаю, что называется, безо всякого объявления войны: до свидания в следующей вселенной, иди, дорогой, на свою смену и не возвращайся. Он не понял сначала, а потом потемнел, хлопнул дверью и всё. Больше я его не видела.

– Поэтому он и ночевал у мамы? – спросил мужчина.

– Конечно, – ответила она. – И потому же я не начала его искать на следующее утро, а только когда она мне позвонила ещё через день, узнать, как там её непутевый, вернулся ли, наконец, в семейный очаг? И я сказала это следователю сразу, как пришла в себя. Он, кстати, очень обрадовался, видать, над ним другого добра висело достаточно. И сразу же закрыл дело. Назавтра после того как со мной поговорил. Впрочем, я часто думала о том, что ты можешь его убить, к тому же, ты прав, тогда ведь было много способов это сделать. Конечно, мне очень жаль, но я должна тебя разочаровать, если все эти годы ты представлял себя благородным дуэлянтом, завоевавшим женщину в честном бою. Из тебя получился плохой герой – и ты убил человека совершенно зря.

Мужчина встал.

– Пойдём, я тебя провожу до палаты. Уже темнеет.

Она тоже приподнялась.

– Героя, говоришь, не получилось? – сказал он не то вопросительно, не то утвердительно. – Наверно. Теперь всё это вообще выглядит нереально. Как я смог такое вытворить – это я-то, тихий и осторожный книжный червь?

– Да, – усмехнулась она. – Если бы тебе тогда кто-нибудь сказал, что всего через десяток лет ты начнёшь лихо ухлёстывать за многочисленными студентками, то ты бы тоже не поверил.

Мужчина не ответил. «Конечно, – думал он, – студентки. И, кстати сказать, аспирантки. Ты знаешь меня, ты очень неплохо знаешь меня, но я, я-то знаю тебя даже слишком, даже чересчур хорошо. Как тебе было нужно это признание – признание, что из-за тебя не просто могли убить, а действительно убили. Ты прямо засияла. Тебе лучше. Тебе легче. Неужели так проще сводить счёты с жизнью? О, мой бог, ведь из-за этой истории ты прожила совсем не так, как могла. Но что бы было? Ты бы вечно металась между нами, находя во мне одно, а в нём другое, и мы без конца лезли бы из кожи вон, чтобы угодить своей королеве. И это длилось бы годами. А так получилось по-моему: и ты, и дети, и всё остальное. Я выиграл, и поэтому теперь ты хочешь, чтобы грех тоже был моим. Пожалуйста. Мне не жалко. Пусть будет».

«Но ведь он тоже тебя прекрасно понял, он был вовсе не так глуп, просто немного груб и негибок. Не привык, понимаешь, к сложным душевным переживаниям. Я сначала даже ошалел, когда он позвонил и стал уговаривать встретиться, соглашался приехать на станцию, пускай только на десять минут. И я действительно забыл, всё – правда, и про случайную машину тоже. Выбежал на перрон, да. Увидел его, и почему-то сразу понял – ох, не к добру это. И никогда не забуду его лица, когда он сказал: «Оставайся ты. Иначе это не кончится никогда. Она не любит меня, она не любит тебя – я это могу понять. Но она ещё и любит меня, и всегда любит тебя – даже, когда меня обнимает. Так я не могу. А ты сможешь». Вдруг засвистел гудок, и он обернулся. И пока я думал, пока пытался протрезветь, а я действительно был пьян, поезд почти поравнялся с нами, и он крикнул мне: «Обещай, что ты о ней позаботишься!» – «Да», – сказал я, а что я ещё мог сказать? – «Обещай, что с ней ничего не случится!» – крикнул он снова, и я опять сказал: «Да», – и вот тут он оттолкнулся и прыгнул».

* * *

– Добрый день, – он приподнял шляпу, увидев приближающегося к ним доктора. – Как наши дела?

– Прекрасно, – бодро улыбнулся тот. – Вы не могли бы потом ко мне зайти?

– Да, конечно, – легко согласился мужчина. Врач скрылся за поворотом коридора. Мужчина внимательно за ним следил.

– Ну и как же ты прожила со мной все эти годы? – вдруг повернулся он к своей спутнице. – Всё время, как ты говоришь, зная обо всём? Или чувствуя?

Она подняла голову. – Я полюбила тебя, – сказала она. – Опять. Но по-другому. Во многом из-за детей. У тебя получились замечательные дети.

– Да, – сказал он. – Да. Неплохие. Я даже ими доволен.

– Вот видишь, – согласилась она. – А потом, как ты знаешь, мы жили не в самую лёгкую из эпох. И с годами я обнаружила, что ты вёл себя до удивления прилично и никого не предал. Нигде и ни в чём. Я понимала, что ты таким образом замаливаешь свой грех, но ведь какая разница? И тебя так любили все окружающие, может, я от них в конце концов и заразилась.

– Ну, неважно, – они уже стояли у стеклянной двери палаты. – Я постараюсь зайти на неделе.

– Хорошо, – она устало улыбнулась. – До свидания.

– До свидания, – и он сначала двинулся к выходу, а потом спохватился и застучал тростью в направлении кабинета заведующего отделением. «Ничего не пожалею, – вспомнились ему собственные слова. Делайте, что угодно, доктор, всё, на что только способна современная медицина», – и вежливо кивающий врач, слишком часто, к сожалению, слышащий подобные речи.