Несколько строк о свойствах страсти

Уже в глубине искомого квартала пришлось притормозить, ибо проезд загораживала равномерно мигавшая аварийными огнями машина. Однако оставшийся зазор выглядел допустимым, и Костя начал черепашьим ходом протискиваться вперёд. Поравнявшись с препятствием, он автоматически посмотрел направо и заметил определённое шевеление за слегка запотевшими стёклами. И не удержался, чтобы не прокомментировать:

– Ага, понятно, имеет место акт затянувшегося прощания возлюбленных, – и добавил ещё какую-то глупость. Вроде того, что раз уж так, то можно было бы и поудачней запарковаться. Его соседка поначалу никак не отреагировала. Но несколько минут спустя почему-то качнула головой и сказала куда-то в воздух:

– Да, сейчас уже и не представить – действительно, было очень тяжело расстаться, даже совсем ненадолго. Невозможно уйти, закрыть дверь, дожить до завтрашнего дня. Теперь просто не верится – неужели это было на самом деле?

Костя ничего не ответил, ибо понял, что обращались не к нему. Или, может быть, даже не обращались, а просто констатировали факт.

* * *

Чуть ли не тем же самым вечером, в опустевшей ароматной столовой Костя ненадолго остался наедине с другой, тоже весьма примечательной дамой, когда почти все гости вдруг одновременно вышли покурить на тесный балкончик, дотрагивавшийся до бесцеремонных веток обширного и упрямого клёна, который своими корнями начинал уже подбираться к фундаменту.

– А скажи мне, Костенька, одну вещь, – неожиданно обратилась к нему дама. – Каково оно жить без любви?

Костя слегка задумался.

– Знаешь, спокойно, – он был с нею вполне откровенен. – Даже где-то удобно.

– Так спокойно не от того, что любви нет, – возразила собеседница. – Спокойно от того, что больше не болит.

– Пожалуй, – Костя помолчал. – Только знаешь, это всё-таки так приятно, когда не болит. Конечно, скрывать не буду, немного странно. И чуть-чуть пусто. Есть ощущение неполноты, точнее, неполноценности. Понимаешь, что в жизни чего-то не хватает. И даже знаешь, чего. Но всё равно, это гораздо лучше того, что было. Честное-пре-честное. Ведь боль, как известно, ужасно противная вещь.

– Да, – согласилась дама. – Ужасно противная. Да как же ты от неё избавился?

– Не знаю, – Костя попробовал вспомнить. – Кажется, самым обычным образом. Проснулся как-то утром, и заметил, что «не болит». И мне действительно стало легче. Я даже не поверил сразу. Но потом дотронулся раз, другой – и действительно… – он замолчал. – Поменял фотографии, переставил какую-мебель. И всё пошло своим чередом. Безболезненно и не энергозатратно. Не уверен, однако, что это является счастьем. Хотя некоторые считают, что отсутствие несчастья – это первый шаг… Может быть… Так что мой опыт вряд ли кому-то поможет.

– Наверно, – окончание Костиного монолога дама слушала не очень внимательно. Было известно, что в течение последних лет она неустанно раздумывает, какому из находящихся в её ближайшей орбите двух мужчин отдать предпочтение, и никак не может решить. Всё уже затянулось настолько, что стало способом существования: не эпизодом, а судьбой. Впрочем, не исключено, что ей было легче провести всю жизнь в бесконечном промежутке, чем подвергнуть себя испытанию потери, пусть даже половинной. Или существовали ещё какие, неочевидные соображения, например, она воистину не видела разницы между соискателями? И тогда зачем, действительно… В любом случае, Косте нравилось разговаривать с задумчивой дамой о жизни и о причудливых изгибах людских взаимоотношений: она неплохо знала предмет.

* * *

В конце концов герой не выдерживал. Музыка взрывалась, и сил для сопротивления больше не было. Страшной силы приливная волна скручивала его, и он клялся богом и материнской могилой, что не бросит, не забудет, что будет любить её – ах, как это поэтично – до конца времён (или это где-то уже было?).

«Так вот, – продолжал певец в том же надрывном ритме, – а теперь я жду конца времён, потому что, видит бог, как иначе вырваться от тебя? Как? Пусть, пусть скорее кончатся все времена, и наше совместное тоже». – И затихая, добавлял: «Это было, ты поверь, много лучше, чем теперь, это было так давно, а сейчас мне всё равно». – И девушка, соглашаясь, прощально откликалась ему в ответ.

Машина остановилась. Костя выключил радио и повернулся к сыну.

– Ну как?

– Нормально, – бесстрастно откликнулось терпеливое чадо, а потом почему-то сразу поправилось. – Хорошо. Я её уже слышал. Знаешь, папа, – сын открыл дверь, – а маме эта песня тоже очень нравится.

Обмен воспоминаниями

Пригородный поезд должен был проехать станцию не останавливаясь. Обычно метров за двести до перрона машинисты снижали скорость, как полагалось, но было уже совсем поздно и в таких случаях правилам следовали не всегда, тем более за несколько станций от города и к тому же зимой. Только полчаса – и конец смены. На платформе не было ни души, не говоря уже о пешеходном переходе, освещённом необычно хорошо для покрытого снегом дачного посёлка. Да, вот ещё: отставание от расписания уже перевалило за десять минут, и пусть каким-либо криминалом это само по себе не пахло, но вкупе с другими мелочами сходного характера могло-таки вылиться в некоторую отдаленную неприятность. Короче говоря, рука машиниста далеко не полностью выжала тормозной кран, и поезд, предупредительно гудя, шумно скользил мимо голой и заледеневшей посадочной площадки. Оба фонаря в дальнем конце перрона не работали, и сразу за билетным киоском платформа резко обрывалась в темноту. Впрочем, её пустой край хорошо виднелся в луче прожектора и, конечно же, не готовил никаких неожиданностей. Но тут случилось страшное.

У самого торца перрона к головному вагону рванулась человеческая тень. Как бы нехотя, она зависла на краю, и мертвой птицей ринулась на рельсы, но не долетела…

Удар пришелся ниже кабины, и поэтому стёкла остались целы. Вагоны артиллерийской очередью стукнулись друг о друга, кабину тряхнуло, когда она перескакивала через упрямо отступающий перед ней бугор, рельсы взвизгнули под тяжестью внезапно врезавшихся в них колёс, а пальцы до боли вцепились в ненужный тормоз. Поезд встал. Машинист повернул жёлтое лицо к напарнику: «Коля… Ты видел?.. Он сам…» «Видел», – пробормотал Коля. Он не мог признаться, что за несколько секунд до аварии почему-то отвёл глаза от путей или, если совсем честно, просто на мгновение их закрыл. От усталости, что ли?

* * *

– Ну, проснись же ты, наконец. Третий раз тебе звонят, а ты всё дрыхнешь.

– А кто там?

– Кто, кто? Не знаю. Женщина.

– Женщина – это хорошо. Я люблю женщин.

– Тогда подойди.

– Я подхожу, я подхожу, я уже подошёл. Алло. Это ты? Чего? Чего?.. Да говори нормально. Как пропал? Ничего себе. Да ты не волнуйся. Куда ты звонила, в морг?! Ну, ты даёшь. Ты чувствуешь? Ну а я чувствую, что он закатился к кому-нибудь и заложил хорошенько, а теперь ему стыдно, и он, бедный, по улицам мается. Боится, значит, твоего характера ласкового. К маме ездил?.. Ну, одно другому не мешает. Можно сначала съездить к маме, а потом ещё куда-нибудь… Ты хочешь, чтобы я приехал? Это серьёзно?.. Хорошо, сейчас приеду. Часа через полтора. Такси возьму. Да. Да. Пока.

– Случилось чего-нибудь?

– Да не знаю. Ерунда какая-то. Ленка мне звонила.

– Ленка?! Да, мне тоже показалось, но я…

– Угу. У неё исчез этот… В общем, новый её…

– То есть?

– Пропал позавчера. Поехал навещать маму на дачу и не вернулся. Она сначала думала, что он опоздал на поезд, потом, что она перепутала день, а теперь получается, что уже двое суток… И вот я вдруг должен то ли её утешать, то ли искать нашего красавца-гулёну. Чушь какая-то. Прямо в панике девочка. Вот из-за меня бы она так переживать не стала. Сейчас, чую, прихожу я к ним, а он там сидит – живой и вполне ублаготворённый. Ну да ладно, я с вокзала перезвоню, может, и не придётся ехать-то… Знаешь, а я с ней не говорил уже месяца два… Или три.

Через полтора часа он звонил в дверь очень хорошо знакомой ему квартиры. Боже, сколько было связано с этим подъездом – от первых бесконечных разговоров на глазах у проходящих соседей до последних бессмысленных объяснений рядом с бесповоротно проржавевшими за несколько лет батареями. Но не вспоминай, не вспоминай, милый! Всё ушло, ничего не воротишь, ничего больше нет, ничего, ничего больше нет.

* * *

– Привет. Ну как?

– Никак. Его нигде нет. Я всех обзвонила. Надо в милицию.

– Ты знаешь, в милицию – это довольно серьёзно.

– Я знаю, я всё знаю, какой же ты… Человек, ты понимаешь, человек пропал!.. – она сразу начала кричать.

– Леночка… – он оторопел, – Леночка…

– Что ты талдычишь: Леночка, Леночка, – сделай что-нибудь, сделай что-нибудь в конце концов! Вспомни, вспомни, как ты красиво про дружбу говорил… Что на тебя всегда можно положиться, позвать на помощь. Клялся даже. Так и сделай что-нибудь! Один раз в жизни!..

Ему немедля захотелось уйти, но он взял себя в руки. «Однако, – подумалось неожиданно, – за отчётное время её лёгкая нервность отнюдь не уменьшилась. Впрочем, возможно, что этому есть вполне объективные причины». Он криво улыбнулся.

– Предлагаю разделение труда: ты пьёшь валерьянку, а я звоню куда следует. Ты согласна?

– Да, – сказала она. – Я согласна.

* * *

По каждому факту необычной и преждевременной смерти возбуждается уголовное дело. Его, как правило, ведет следователь, ранг которого зависит от положения покойного и обстоятельств его кончины. В данном случае налицо было довольно обычное самоубийство или не менее обычный несчастный случай. Несколько вещей всё же поначалу насторожили кое-что видевшего на своём веку, но не хватавшего звёзд капитана линейного отдела, на которого возложили предварительное дознание. Во-первых, причин для самоубийства на поверхности не было. Во-вторых, оказалось, что человек, для которого, по обстоятельствам личного свойства, уход покойного из жизни мог бы быть желательным, проводил ставшую для того последней ночь как раз неподалёку от станции, где в тот самый час и имело место означенное неприятное происшествие. А такие совпадения случаются не часто.