Охотничьи рассказы

– Не знаю, батьку, как мне удалось медленно нацелить ружьё. А сразу окаменел, как его увидел, рядом стоял, вот здесь, и пальцем шелохнуть не мог. А после оправился и, с рук стрельнув, к плечу приклад не прижимал.

– Ну и молодец, что нашёлся, если бы ты резко повёл ствол и приклад к плечу потянул, не успел бы. Он бы тебя зарубил. Молодец, надо же так. Теперь пошли за ножами, а лучше его опалить паяльной лампой в конюшне. Так что Бурчика возьмём с собой и постромки, он вытянет и дотянет. А нам с тобой его и вытянуть с этого окопа не удастся.

Так мне удалось преодолеть страх (столбняк). И после по жизни меня часто выручала голова. И это спасало в экстренных случаях. А они были, и не раз. А врать я точно перестал навсегда. И о том никогда не жалел.

Чушка и Полежаев

Но не только секачи кидаются на стрелявшего. Был и с чушкой случай. Геологическая партия таёжной экспедиции делала геологическую съёмку в районе падения железного метеорита в 46-м году. И вот 25 октября закончился полевой сезон. На базе партии оставили зимовать возчика с лошадьми Полежаева и сторожа. Полежаев был не только хорошим возчиком (коневодом), а и страстным охотником. Ноябрьские заморозки сковывали землю и воду. Наконец-то землю покрыл снежок и притрусил-то всего ничего, сантиметров 5—7, не более. А это для охотника радость и открытое откровение (письмо). Любой зверёк тайги оставляет свой след. Иди, читай и радуйся жизни, если можешь. В такую пору не удержать охотника дома. А жизнь и смерть, они рядом ходят.

До этого Полежаев поймал жирного барсука до залегания. Его тушку они давно уже съели вместе с Толей-сторожем. А жира натопили полтора литра. Всё-таки радость была, консервы обрыдли за полевой сезон. Вот и дождались письма с неба – снежка. Трудно ведь подходить к зверю по сухой листве, накрывшей до этого землю.

– Ты сиди, Толян, дома, на контрольную связь по рации выходи. А я пойду с утра пораньше, может, чего добуду, зверя много, тайга ещё дика вокруг.

Он взял ружьишко 28-го калибра, еды на обед и пошёл читать книгу уссурийской тайги.

Встретилась ему старая чушка. В этом году по весне у неё ещё родилось два поросёнка. Но один уже был «последыш», мал и толком не рос, она ревностно охраняла их от всех бед и невзгод. Чуяла, что последние, учила всему, что знала. Род должен продолжаться, и нужно всё передать. Но вот что-то неожиданно резко полоснуло возле сердца по лёгким. Это пуля Полежаева резанула. Она сразу всё поняла. Каким-то чутьём или уголком зрения засекла охотника, он лихорадочно двигался. Развернулась и с места ринулась к охотнику. Полежаев быстро перезарядил одностволку без инжектора. Но не успел закрыть ружьё с другим патроном, как чушка подскочила и ударила его лычём по ногам. Он упал как подрубленный, и ружьё вылетело у него из рук. И не успел ещё ни подняться, ни опомниться, как резкая боль два раза вошла в задницу и ляжку ноги. Левый клык чушки два раза разрубил мякоть зада сквозь ватные штаны и подштанники, пропорол мякоть до кости. Под снежком был замёрзший ледок, чушка скользила по нему. Полежаев легко отлетал и юзил от удара по льду. Чушка подбежала вновь и начала бить его правой стороной лыча, на которой уже давно клыки поотламывались от времени, что и спасло охотника от неминуемой гибели. Она в ярости била и катала его по снегу, пока он и не утих вовсе, а она легла рядом и дошла, пуля сделала своё дело.

Много крови выбежало через раны, но Паша пришёл всё-таки в сознание. Подобрал ружьишко, разрядил и, опираясь на него как на палку, побрёл к жилью к Толе. Каждый шаг давался с трудом, тяжело было дышать сломанными рёбрами. Кровь запеклась в обутке. Несколько раз падал, терял сознание. Но поднимался и шёл. Он твёрдо знал, что только идущий дорогу осилит. Благо, идти было не так уж и далеко. Дверь он открыл и потерял сознание, свалился под ноги Толе. А когда пришёл в себя, Толя его уже раздел, уложил на полати и отмывал раны.

– Курнуть дай и чаю крепкого, сладкого. И не охай. Топи жир барсука, раны раскрывай и заливай горячий жир. Вечерней связью пока ничего не сообщай в экспедицию. Утром посмотрим. Подкинешь дровишек в печку и за мясом иди по моему следу.

Вывозил его вертолёт в больницу с. Рощино. Охотник выжил и ещё несколько лет исправно водил лошадок с вьюками, перевозил груза геологам. А охоту не бросил, только 28-й сменил на 12-й калибр. Уж больно мал 28-й для крупного зверя…

Я в поисковой партии

В 75-м году меня на сезон перевели в поисковую геолого-съёмочную партию. Работали в долине реки Малиновки. Можно сказать, в девственной приморской тайге, ещё не пиленной лесорубами. В поисковых партиях самый неустроенный быт. Геологи отрабатывают площадь и передвигаются на новое место жизни и работы. База обустраивалась с площадок, куда мог садиться вертолёт Ми-4 или могла подъехать машина. А с базы груза перебрасывались по тропам лошадками с вьюками. Все пробы и образцы пород лошадками свозились на базу. Геологи долго не жили на одном лагере. За полевой сезон несколько раз переселялись и обустраивались на новом месте. Жили в основном в накомарниках. Это бязевый или марлевый домик 2,2 м на 2,0 м и высотой 1,2 м. Его устанавливали на метровой высоте на настиле из жердей. И над ним натягивали лоскут брезента от дождя. Вот и всё жильё, и место работы. Работали в тайге весь световой день. А в дожди жили и обрабатывали полевые материалы под этим клочком брезента. Утром выходишь и сразу весь мокрый от росы, а после, высохнув, становишься мокрым от пота. Ходьба по сопкам с рюкзаком, который на каждой остановке всё утяжеляется от образцов (камней проб и прочее). К вечеру он мог достигать и 25—30 кг. Портянки и одежду сушили своим телом под спальником. Варили по очереди кто чего умел, в основном из консервов. В общем, романтики полные штаны. Я, чтобы как-то улучшать свой быт, имел свою ручную пилочку, топорик и имел навыки ими работать. Вскоре я принёс с базы сам двухместную палатку и небольшую жестяную печурку с трубами. Сделал основание из сухостойных ёлок и на нём каркас из жердей. На него и натянул палатку. В ней установил печку. Построил небольшой столик и нары. Старший геолог В. Кочкин сразу окрестил меня барином.

– Ничего себе геолог. У него есть всё, нормальное жильё, печка, столик и даже керосиновая лампа. За что ему полевые надбавки платят? Я пишу на коленке у костра, обогреваюсь двумя медицинскими грелками под боком, а у него ни комаров, ни холода. И есть где сушить одежду и портянки.

Мне непонятным было то старшее поколение геологов, которые жили по песне («…раньше думай о Родине, а потом о себе»). Но они были, жили и так работали. У них было такое объяснение. Наши отцы погибли и выиграли такую войну. И мы должны сделать что-то важное для других, для Родины. Уют они презирали и на других смотрели с презрением.

– Э, да ты, парень, с такими запросами и баню захочешь в полях.

– Конечно же, хочу, – ответил я тогда, – а как же без неё? В ключе вода холодная, а хочется и расслабиться, и попариться, не всё же только работать. И за день 100 потов выходит, смотри, энцефалитка высыхает и на ней белая соль.

– Да, с такими запросами, парень, возчик с лошадками должен будет возить груза только на одного тебя.

– Да ладно, я сам своё приносил на себе. А вам для себя просто не хочется пошевелиться. В институте учат геологии, а чтобы жить в тайге, необходимо владеть топором, молотком и пилочкой.

Конечно, я знал, что люди стадные и должны помогать друг другу (обязаны). Но и себе минимум уюта нужно создавать самому. Была ещё одна песня, в которой были такие слова («Надо, надо, надо нам, ребята, жизнь красивую прожить. Что-то главное, ребята, в этой жизни совершить»). Для них и для нас слово «надо» было магическим. Надо для Родины, и всё тут сказано. Так нас воспитали.

Вскоре я нашёл в километре или полутора от лагеря в кустах старую буровую площадку. На ней валялись две двухсотлитровые бочки со стальной буровой дробью. В одной дробь была ещё в масле, и я легко её опорожнил. Во второй пришлось вырубать верх и запёкшуюся заржавевшую дробь долбить. Но бочки я перекатил в лагерь. Возчик Пекур поддержал мою идею с баней и привёз солдатскую десятиместную палатку. Я и начал строить баню. Вот тогда я и познакомился со знаменитым проходчиком канав в нашей экспедиции. Он подошёл и спросил:

– Что вы хотите строить? Баню? А нам можно будет мыться?

– Конечно.

– Тогда чего нас, работяг, не зовёшь на помощь?

– Звать значит нужно платить, а у меня денег нет. И я на рабочих наряды не закрываю.

– Тогда я всех соберу, можно?

– Помогайте, если хотите.

– Я слышал, тебя Петром зовут, а меня Володей. Ну, вот мы и познакомились. А ты откуда родом?

– Да издалека я, с Украины.

– О, земляк мой. А с какой области?

– Черниговской.

– А район какой?

– Козелецкий.

– Ну, совсем мы братки. Моя деревня от Козельца в сорока километрах стоит.

– Ну, а моя километрах в семидесяти.

Вот так встретились земляки, как брата встретил…

– Вы давно от тех мест?

– Можно сказать, с 69-го года.

Поговорили мы по душам, и выяснилось, что и он большой любитель охоты и уже давно уехал с Украины. А вскоре он и собрал почти всех рабочих, и мы до темноты соорудили баню.

В. Кочкин строить баню не помогал принципиально. Но вскоре зауважал меня по работе, и нам легко было общаться и работать. Но я всегда удивлялся, что он, как собирался в баню, по 2—3 раза каждый раз спрашивал:

– А можно и мне сегодня помыться?

– Да мойся, когда захочешь. Чего спрашивать-то, когда хочешь, топи и мойся.

– Э, нет, баня твоя.

– Считайте, как хотите, и мойтесь, когда хотите.

– Нет уж, я и всем рабочим сказал, что баня твоя. Я уже 16 сезонов отработал на съёмке. Душ мы устраивали из автомобильной камеры от «Урала», а вот баня впервые, и сделал её ты.

Вот такой у нас был быт и работа, но на судьбу мы не жаловались. Варили по очереди утром и вечером всё из консервов и кто чего умел варить. На обед брали с собой опять же консервы и чай. Оплата труда у ИТРов были оклады, и довольно малые. За месяц больше половины проедали. А рабочие получали за выполненный труд по нарядам. Им, некоторым, закрывали наряды до потолка (300 рублей). Многие ИТРы отрабатывали 3 года (обязаловку за то, что их государство обучило) и уезжали. Текучесть кадров была очень большой.

С Пекуром мы договорились выбрать время и сходить на охоту. Тайга вокруг кишела зверем. Но у меня были большие объёмы работы, и частые дожди не давали опережать планы. А у Пекура до нашего знакомства тоже не очень-то было выкопано канав (за выкопанный куб породы у проходчиков получалось от 90 копеек и до 1,20 рубля), и норма выработки у них была 120 кубиков на месяц. Но Пекур накапывал до потолка, то есть примерно 250—300 кубов. Таких работяг было очень мало в экспедиции. Причём работал он, как правило, всего-то дней 15. И в этом месяце он много дней пропьянствовал и сходить нам на охоту не получалось. А на следующий месяц он появился в партии только двенадцатого числа. Дома лежал на кровати и под ней два ящика водки, проснётся, догонится и опять спит. Пришёл весь чёрный, тощий, трясущийся и сутки с палатки не вылазил. У него тоже была своя маленькая палаточка. Отпивался чифирём (50 г пачка чая «Индийского» первый сорт на большую кружку кипятка). И опять ему некогда. Нужно было до двадцать пятого накопать больше всех. Он никому не хотел уступать своё первенство. А был у него соперник Вася. Всё хвастал до появления Пекура:

– Ну, теперь-то я его за пояс запихаю.

Крепкий и кряжистый был мужик, и молод.