Охотничьи рассказы

Ружьё стоит в полуметре, нужно медленно дотянуться и поднять, чтобы одежда и провода, идущие от батареек к фонарику, не шелохнулись. Всё это делаю, а в голове – проспал, твою мать, спокойней, медленнее, не шумни. А тень уже чётче видна. Плывёт, уже третий ряд минует. Наконец-то плечо ощущает приклад и пальцы правой руки на переключателе света фонарика. Свет остановил его на полшаге. Он замер, подняв левую переднюю лапу вперёд, и застыл. Тоже проспал, выходит, не ожидал. И только глаз свыкся видеть свет, я увидел мушка там, где нужно, в прорези, да и лопатка левая, чётко. Жми-дожимай быстрее – всё четко. И громыхнул выстрел неожиданно, не проверил точность прицела, горизонтальность мушки. И в голове – промах, такой промах, мушка была ниже. Он не более хорошей собаки, пуля ниже прошла. Кто тебя торопил? Он же замер. Да так неожиданно, как со сна, и быстро, и адреналин сердце молотит. Легко тебе смотреть со стороны, советы давать. Вот ты и советовал – жми, всё чётко. Вот тебе и дожал курок. Мишка сразу же пригнулся вправо и пулей полетел через провод, мимо яблони и в лес, и ни одна ветка под ним не треснула.

– Всё, промах чёткий, пуля под туловищем. Да понял я, понял, поторопился… Промах, сто пудов… Он прошёл мимо меня в шести метрах, и я не услыхал. Сам не верю, но это так… Идём отогреваться и спать.

Я ещё долго не засыпал. Не уходило возбуждение. Как он так перестраховался, перебдел? И всё же не стал брать ульи с первых рядов, а шёл через все ряды к противоположному краю. Не мог он не слышать моё дыхание.

Утром я увидел, пуля прошла под самой правой лапой, видимо, он почувствовал её удар и силу. Возможно, даже подкинула лапу от земли кверху. В любом случае напугало его сильно, не скоро он придёт, следующую ночь можно точно не ждать его.

На всякий случай я отдежурил следующую ночь до 12 часов. Брось, не придёт. Возможно, это самочка. Ведёт-то себя как! Да нет, раз уж попробовала мёда, то хоть и самка – конец один, не бросит. А сколько ульев уничтожит, никому не известно. Вот и подкормил пчёл (воздушкой). Все болтают и пишут про эту воздушку, но это не у нас. Это привада для медведя. Ему, наверное, всю зиму снилось корыто, полное мёда.

11 мая Миша опять появился. Я был на пасеке с Людой. Мы беспечно спали ещё в барачке, по ночам ещё холодно, а комары и мошка нас не загнали в палатку. Сторожа не включали, он его не отгонит, а только отпугнёт на время. Я понимал, пока он опять смело не начнёт жрать ульи, его не укараулить. И благо бы, он начал ходить, когда я буду на пасеке, а не дома. Меньше будет потерь. А выход один… Как-то утром я вышел и сразу увидел, улей валяется раскиданный на боку. Часть рамок лежит кучкой, часть истоптанных, часть выеденных. Ел тут же рядом. Конечно же, съедено главное, расплод и медок. Весь улей съеден, ещё одна горькая потеря. Ну ты и гадость, малыш, пакостишь хуже взрослых. Ел на рассвете под утро. Я что-то слышал под утро, а может быть, снилось да не проснулся, не вышел из домика. Вот тебе и надолго бросил, напугался, скоро не придет… Да теперь он и провод перервал уходя, бояться нечего и осмелел. Всё, он объявил войну. Пчёл уже не бросить. А домой уже нужно, и продукты кончаются.

И вот я опять с вечера на настиле в кресле. И погода его, всё ему везёт. Темень, морось, ветерок крутит. Я понимаю, он давно уже возле пасеки и давно меня вычислил. А бросить не могу, всё всматриваюсь в плавающие тени. А небо то сплошной пеленой закрыто, то откроется, тени плавают возле леса. Не бросай, не шевелись, смотри получше, таков твой удел…

Да вон он, стоит на задних лапах, под самым лесом, нюхает воздух… И твой взгляд он видит, да и воздух крутит. Вот точно он, присел на все лапы на землю. И невидим. И опять томительное время – час или два, и опять всё тело одеревенело. Всё, терпения нету более, трус ты, засранец, тебе опять повезло. Я включаю фонарик, приклад у плеча. Посветил по всей пасеке и по границе леса. Нигде глазки не заблестели, не придёт, всё он понял и меня ощутил, а может, и увидел. Бросать можно смело. Спать тянет, спасу нету, днём наработался и весь вечер караулил честно. Ладно, будь по-твоему, не придёт, уже 12 часов. Я слез с настила, прошёлся по границе ульев, перешёл ему предполагаемый подход, подошёл к улью, который он ел последним. В нём горстка пчёл, но поставлен на свои колья для бутафории. Я сделал метку возле него мочой. Мой запах будет держаться долго. Но ещё была мелкая морось, может и смыть все следы к утру. Может, и отпугнет. Пошёл в домик спать. Под утро морось смыла, видимо, все следы, он подошёл к этому улью, опрокинул его, а рамки брать не стал. То ли почуяв мой запах, то ли был уже сыт и просто показал, я не трус вовсе и, хоть еды сейчас у меня и полно, но я здесь хозяин и что хочу, то и буду делать. Ну, да ладно, хозяйничай, твоя взяла, твоё время, сволота, а мне позарез нужно ехать сегодня домой. После сочтёмся…

Дома всякие мысли были, тревожные сны, но деваться некуда. Через день я с тревогой приехал на пасеку. Странно, но его на пасеке не было, видимо, пока нашёл хорошие корма и решил не рисковать. Ведь он чётко показал, что хозяин он, когда захочу, тогда и приду, мне никто не указ… Всё же ты поступил по-хозяйски, Миша, пусть пчёлки хоть немного окрепнут, заменятся, подрастут. Ведь губишь под корень, гадёныш.

Может, мысли передаются, а может, жимолость начала зреть, и он ушёл на болота откармливаться ягодой. Но он бросил пасеку, конечно же, на время, я это знаю. В июле он, видимо, часто подходил к пасеке, я слышал треск веток и его присутствие, но мы там всё время жили и работали до вечера, уже качали мёд. То есть оставляли много запахов и дым с дымаря и от костра, звуки до ночи. Да и еды ему летом хватает. И он не подходил к ульям. Усыплялась моя бдительность, да и обида прошла. И ещё одна вредная мысль появилась: самочка это, да и сиротка, не похоже на малыша. Просто весной голод заставил – жить все хотят.

8 сентября я спал уже в доме, перебрался с палатки. Утром выхожу – вот на тебе привет от меня. Пять ульев валяются на земле. Повалил, видимо, сразу два, пчела хорошо защищалась, было 14 градусов ночью, но корпуса не рассоединились падая, и он отбежал в кусты. После мишка опять подошёл к другим ульям и повалил ещё три. И тоже корпуса не рассоединились, а пчела сильно защищала своё. Вряд ли он забыл как раскрывать. Видимо, откармливался где-то на желудях, и сразу печёнка была не готова к мёду. А может, просто напомнил: я хозяин, и я пришёл и тебе напоминаю об этом.

Следующую ночь я его караулил на настиле. Ночь была ветреная, он мог меня услышать легко, но похоже, и не подходил к пасеке. И следующая ночь повторилась. Да ещё и дождь пошёл с четырёх часов. Везунок, видимо, его время не пришло, и мне не везёт, но надо терпеть, некуда деваться. Когда-нибудь и на твоей улице будет праздник. Я и ещё подежурил ночь, да тщетно. Точно, он сыт, жёлудь уродил, и маньчжурский орех, и кедр уже посыпался. Такое редко бывает, жируй, малыш, от пуза. И от добра добра не ищут. Он просто напомнил, чтобы я не забывал, что он хозяин. А ты ухаживай, корми, сторожи, береги, когда мне понадобится, приду. Так я его понял и бросил сторожить.

До конца года его и не было. Да и кедр уродил как никогда раньше. Мало его осталось в нашем районе. За последние 70 лет лесорубы уже второй раз прошлись с пилами. А выращивать его нужно не менее 500 лет. Может, природа даёт спасительный последний откорм зверю.

Быстро зима пролетела. Я опять выставил пчел из омшаника, полный надежд и радости жизни, и забот. Есть любимое дело, на котором работаешь и устаёшь в радость. И время летит, не замечаешь. Каждому бы его находить. Знать, для чего ты предназначен.

На кедрах часть шишки висела ещё долго, до самых новых побегов веток. Пиршество жителей тайги продолжалось, они отъедались, плодились, жирели. Мишка, а может, Машка, и не напоминал о себе. К концу июля мы все заехали на пасеку уже качать мёд. Заехали к вечеру, и я на ночь включил сторожа, рано завалились спать уставшие. И я уже спал, Люда и дочка ещё дремали. И вдруг страшный и отчаянный крик медведя потряс пасеку. Мишка прикоснулся к проводу сторожа и получил хороший удар током.

Медосбор был плохой, да и осень не хороша. Но пасеку я восстановил и медку немного накачал. Но и не забывал, он живой и пасеку не забудет. Как он тогда мне напомнил, кто хозяин на этой пасеке. Бди, пчеловод, бди… И я надолго пасеку не бросал. Однажды приехал из дома, смотрю: возле кустов жимолости сентябринки порваны, такие просветы и бросились в глаза. Я подошёл ближе. Да, мишка попасся, видимо, муравьёв копал. Вот он лазил по огороду, и вот следы к корыту с водой для пчёл. Э, да оно лежит на земле. Он, видимо, опрокинул его на себя и, испугавшись, на махах сиганул по медунице к лесу. Значит, он ходит вокруг. Останавливает провод, от сентябринок до него 2 метра. Но осмелеет, перепрыгнет, как другие. Что ему эти 60 сантиметров. К началу августа на пчёл нападает азиатский шершень. В ульях уничтожает всю лётную пчелу. Перед спариванием матки и труты шершня отъедаются пчелой и расплодом. Конечно, не медведь, но вреда пчёлам приносит много. Для их отлова ставлю бражку из вытопок рамок в стеклянные банки. Банки разношу под ульи и крыши построек и дежурю на пасеке с большой хлопушкой, бью их на прилётках и на лету. К концу июля одна из банок на углу моего домика, смотрю, валяется пустая. Я её поднял, опять налил на одну треть бражкой и поставил на место. Через день решил проверить – она опять валяется пустая. После третьего раза меня и осенило: Миша это скидывает и выпивает. И тропа набита. Другой зверёк не достанет. Значит, он подходит к пасеке, вокруг пасёт меня, ждёт момента моего отсутствия. И я пасеку уже старался не бросать одну. Но мёд нужно продавать, оформлять документы и отвозить в город. Выезжать надо и за продуктами.

8 августа я выехал домой и попросил заехать и подежурить Чурина. И он поехал девятого. Но 12-го он вернулся, меня не дождался. Рассказал:

– Когда пришёл на пасеку, ближний улей от дома (возле водяной скважины) лежал раскидан на боку. И весь третий корпус съеден медведем. Заходил медведь от угла дома. И туда же и корпус подносил. Так же заходил в холодное хранилище и несколько рамок там изломал. И ещё один улей был опрокинут от угла пасеки, но его он есть не стал. Остальные ночи он не приходил, и я бросил и приехал тебе рассказать.

– А спал ты в доме?

– Да, конечно.

Я, конечно же, всё понял. Миша попирует и сегодняшнюю ночь. Что тут скажешь такому пчеловоду, что и держит 5 ульев на этой пасеке, не пчеловодит и не подежурит? Тревога и обида закрались в мою душу. Во сколько ульев обойдётся его нетерпение? И на пасеку мне уже не успеть, и на послезавтра уже документы на провоз оформлены, и мёд загружать нужно. Да, малыш, ты как кость в горле. Всё, твоё время пришло – шарахну картечью, по-браконьерски, чтобы помучался помирая – заслужил. Закончить эту возню надо, следующую ночь нужно быть дома.

13 августа рано утром я с Людой еду на пасеку. В голове мысли приехать пораньше, чтобы собрать ещё, что там останется от съеденных ульев. Сколько сожрёт – уже не восстановишь к зиме. Когда приехали, смотрю, тот угловой валяется – раскидан напрочь. Верхний корпус оттащил за проволоку ограды. Возле его лежат только три уцелевших рамки, остальные в кустах, погрызены и мед, и деревяшки. Немного почерк другой, на малыша не похож. Но лакомился как хотел и тока не побоялся. Может, сразу провод перепрыгнул? А когда нёс корпус в кусты, порвал корпусом. Мелькнула мысль: может, другой медведь. Я сходил в холодное хранилище – да, рамки попорчены. Кроме того, лежат две банки пустые из-под бражки – вылизаны, нет в них ни пойманных шершней, ни ос, ни бабочек. На углу дома тоже банка вылизана лежит. Чего сомневаешься, малыш пудов сто. Легко ещё прошло, один улей. До конца дня мы наработались, жара была, парило за тридцать при высокой влажности. Я приготовил всё для встречи гостя и полез в палатку отлежаться или вздремнуть хоть немного. А Люда задремала в кресле на настиле. В начале шестого часа я вылез из палатки и решил умыться. Скинуть всю дремоту. Спустился по лестнице с настила. Настил – метра три продолжения чердака омшаника. Когда взял чайник с печки с тёплой водой и начал наливать воду в таз, слышу сквозь шум струи: вроде Люда что-то шепчет. Я перестал лить воду…

– Петя, Петя – медведь. Медведь, медведь…

Я не сразу сообразил и толком не понял, но тревога в голосе передалась. Я поставил таз и чайник на стол, полез по лестнице наверх. И только когда голова поднялась над настилом, расслышал её тревожные слова:

– Вон, медведь, смотри…

Медведь уже был возле ульев и развернулся, убегал в лес к туалету.

– Да успокойся ты, не дрожи. Раз пришёл по свету, уже никуда не уйдёт, минут через двадцать опять выйдет. Хорошо, что пришёл рано, хорошо…

Я взял ружьё в руки и сел в кресло. Люда села рядом на матрасе. Минут через двадцать Миша спокойно шёл от туалета к ограде к ульям. Это был уже не мишка. Хороший, килограмм на 120, упитанный медведь. Шкура на нём лоснилась и играла. Возле “галстука”, это белый треугольник шерсти на груди у местных медведей, была седая опушка. Весь он был как пружина, двигался быстро и ловко, очаровал сразу. Я ему всё простил. Какой ты стал, вырос, окреп, все мышцы на тебе играют. Достоин мгновенной смерти… И я начал потихоньку раскрывать ружьё. Менять картечь на пулю. Ещё момент, и я целился ему в лоб. Теперь промазать никак нельзя. Утром нужно быть в Рощино. Медленно я начал вытравливать холостой ход спускового крючка. Но «пружина» не успокаивалась и секунды на месте не стоял. Дойдя до проволоки, круто развернулся на 180 и побежал обратно. Я отпустил курок и дыхание. Не успел, чтобы всё точно… Но минут через 10 всё повторилось точь-в-точь. У Люды страх прошёл, её он тоже очаровал. Такой красавчик, днём и так близко. Я ей шепчу:

– Сейчас выйдет опять, снимай на фотоаппарат камерой. Такое больше никогда не увидишь и другим словами не передашь.

Но она слов не воспринимала.

– Камера будет шуметь, и он не выйдет более… – шептала она.

А я опять не успевал прицелиться. Всё хотел сделать точно, наверняка. И опять он ускакал в кусты. Иногда он перед проволокой вставал на задние лапы. И перед выходом из леса тоже стоял не дольше двух секунд, опускался на четвереньки и быстро шёл. Он очаровывал, завораживал, и я не успевал. Примерно выходов шесть он сделал. Я понял, не успеваю сосредоточиться, что не попасть мне точно в лоб. И я опять перезарядил ружьё на картечь. Прости, Миша, но больно ты вёрткий, или я сплю, очарован тобой. Но бок-то ты мне всё равно подставишь. Но на седьмой выход возле проволоки он встал опять на задние, красив, гадёныш… Мушка точно остановилась посреди груди. Был металлический щелчок по капсюлю, но выстрел не произошёл. Миша мгновенно пригнулся, разворачиваясь в воздухе на 180 градусов. «Пружина», ох и ловок. Он на махах скрылся в лесу. А меня томил адреналин и удивление. Подвёл старый патрон картечи. Миша в лесу затаился. Я нашёл ещё одну картечь, перезарядил ружьё. Ждём уже минут 20. Уже начались сумерки. «Ну вот всё идёт кувырком, опять его время», – подумал я. Но вот напротив съеденного улья правее яблони, возле леса, поднимается медведь на дыбы. Да, то ли сумерки, то ли расстояние, медведь кажется крупнее, чернее и не такой какой-то, что-то изменилось… Он пару секунд стоял, видимо, не узнавал брошенное пиршество, всё было прибрано, может, запах поймал. Мне некогда было думать и рассматривать, уже серело. Вот он вальяжно уже идёт к яблоне, она в шести метрах от оградной проволоки. И ещё немного пройдя, приостановился и подворачивает левый бок… Я, затаив дыхание, уточняю прицел и дотравливаю свободный ход спуска. Ружьё резко вскинуло вверх от выстрела… Доигрался, гад, выстрел чёткий – отметило зрение. Его даже завалило на правый бок, но он гребанул лапами со всех сил вперёд и вправо и устоял-таки, разворачиваясь назад на махах к лесу. В лесу ещё долго трещали кусты, он их уже не замечал (верный признак хорошего ранения).

– Всё, Люда, – выдохнул я, – дело сделано. Представление окончено. Жаль только, что ты не засняла…

– Да я боялась испугать такое.

– Да, я тоже засматривался, не мог выстрелить столько раз. Знал бы, что он так подставится, пулей бы стрелял (но поделом тебе, заслужил, подумал я). Но так уж вышло, прости, Миша… Всё, Люда, шторы театра опустились, насмотрелась, всё-таки жаль, не засняла. Пошли, что-нибудь приготовим поесть.

– Да, посмотрела, вот это да… Это тебе не в цирке…

– А ты хорошо видела перед выстрелом? Вроде медведь крупнее, другой…

– Я не поняла.

Я походил ещё по пасеке, снял показания с весов. После наносил воды в корыта пчёлам. Поели, залезли в палатку спать. А я всё никак не могу успокоиться, вроде всё получилось, подвезло, дело сделано, но что-то не так, не логично. Не ясно, далеко ли отбежал, а может, и не упал вовсе… Да ладно, успокаивал я себя, утром разберёмся. Мы включили планшет слушать книжку. Я успокоился, начал уже отвлекаться от текста, дремать. Вдруг слышу – падение крышки улья и тут же улей падает, эти звуки я спутать ни с чем не могу. Ток прошёл по всему телу. Я крикнул: «Гад ты ползучий!» Вскочил, полез из палатки в майке и трусах к комарам. Люда что-то спрашивала, что, что такое? Куда ты? Взяв в руки ружьё, включаю фонарик. Всё верно, лежит улей возле съеденного. Мишки уже и след простыл. Да вот, Люда, война продолжается. На часах было 22.30. Вот что томило меня, вот он, малыш. Всё стало яснее… Малыш привёл дружка или конкурента. Ну что ж, повоюем ещё. Но картечи у меня больше нет, только пули, а он шустряк. Не дался по-светлому… Да ладно, сочтёмся сегодня, за долги нужно платить, мишка. И я полез в палатку одеваться. Люда уже была одета.

– Везёт нам сегодня, хорошо, осмелел, вышел. А то бы уехали утром, а он бы продолжал хозяйничать как хотел.

Мы затаились на боевом посту. Вырос, гадёныш, возле пасеки, три года террора, столько вреда принёс – накручивал себя я. Расплатишься за всё разом. В этот раз мне промахнуться нельзя, гляди, Петро, в оба, не расслабляйся. А ночь такая тёмная, видимо, тучи закрыли небо… Минут 20—30 тянулось ожидание. Но вот вижу, отделилась тень от леса. Плывет, ни шороха, точно, идёт, крадётся. Резвость прошла, осторожность и внимательность. Я весь в прицеле, ожидаю, когда можно будет зажечь фонарик. Вот он уже просовывает голову сквозь ряд сентябринок, остановился и замер. Я включаю фонарик. Да, он, зажглись два светло-оранжевых фонарика в сентябринках. Всё точно, мушка в серёдке и на уровне прорези… Дожимай спуск, дотягивай, всё точно… Выстрел… И всё, тихо-тихо, и нету никаких фонариков.

– Ты куда стрелял? – спросила Люда. – Я рядом была и ничего не видела.

– Да, – не погнал я, – видел тень и глаза горели, вот и стрельнул между них. Видимо, попал, вона чёрное в сентябринках.

Видимо, ещё всё туманом заволокло, свет фонарика не выделял никакого пятна в сентябринках. И она настаивала, пошли посмотрим. Мы слезли с настила, пошли смотреть. И только метров за 10 не доходя стало хорошо видно. Лежит с дырочкой во лбу.

– Надо же, – сказала она, – я не поняла и не поверила. Днём не смог и выстрелить, а тут такая темень и между глаз, я вообще ничего не видела…

Да, подумал я, чудес не бывает. И случайности бывают только у дураков и пьяниц. Мне, видимо, опыт помог или боги. Хоть и дорого взяли… Мы оставили всё как есть и пошли в палатку.

– Вот теперь, Люда, давай выпьем вина – снимем стресс и спать. Повезло и нам.

А про себя я подумал: пчеловодить в моём случае – это не только уметь пчёл водить. Нужно уметь их защитить, иначе повторишь судьбу Ивакина или Кротенко, что пасеку от медведей потеряли. В тайге выживает сильнейший. И я ещё могу постоять за своё. (А то брось пасеку. Давай 5 ульев поставим в огороде, и всё. Хватит нам таких забот и мёда хватит…)

Утром мы собрали разваленный улей. И пошли смотреть первого медведя. Следов было много, тропы. А капель крови мало и мелкая. Картечь и есть картечь. Далеко отойдёт, нужно бросать искать вчерашний день. И времени нет, следить и рисковать. Ведь в кустах стрелять подранка, это не моё. Может, и есть такие ловкачи, но один-два на всю планету… Может, и выживет, но вряд ли. А скоро не придет точно…

Да, пел Бернес правильно. «И самолёты сами не летают, и теплоходы сами не плывут. И жёны (дети) не всегда нас понимают. Но, может быть, когда-нибудь поймут».