Так это было

Петерсон: – "Вы представляете, где Вы работаете?".

Я: – "В Киевском военном округе".

Петерсон: – "У нас, военных такой порядок. Если Вы чем-то недовольны, то должны обращаться только к нам".

Я: – "Лично я всем доволен, а ходом работ, которые Вы мне поручили неудовлетворен, о чем Вам неоднократно сообщал. Но Вы и Ваш аппарат плохо на это реагируете и у меня начались массовые простои, а этого я допустить не могу, хотя и отношусь к Вам с большим уважением.

Петерсон: – "Вы не должны были жаловаться в ЦК".

Я: – "Я обращался в ЦК не по личному вопросу. Кроме того, именно ЦК поручил мне эту работу и я, как коммунист, несу личную ответственность перед ЦК за укрепление границы. К сожалению, я больше не могу говорить с Вами, так как к утру мне нужно быть на стройке. Сейчас уже поздно, а мне еще ехать 360 километров. Всего хорошего". И, я уехал.

Конечно, Петерсон был заслуженным коммунистом, и, возможно, был задет моим обращением в ЦК, где ему крепко записали за задержку в снабжении строительства материалами. Но у меня уже не было выхода, так как я исчерпал все возможности, обращаясь телеграфно и письменно в штаб КВО по этим вопросам. Ждать дальше я не мог, не только потому, что срывались сроки строительства, но и потому, что простаивали сотни рабочих, которых я завез на стройку. Поэтому я и обратился прямо к заведующему промышленным отделом ЦК товарищу Шергову, который меня хорошо знал и поставил этот вопрос на Политбюро ЦК КП(б)У.

Не прошло и десяти дней, как материалы массированным потоком начали поступать на стройку. Тогда в районе Шепетовки было пять железнодорожных станций и все они оказались полностью забитыми поступающими грузами, среди которых были кирпич, цемент, известь, гранулированный шлак, трубы, лес и т. п. 750 рабочих не успевали разгружать эти материалы, они накапливались горами, на станциях образовывались пробки и на меня писали жалобы, что я не обеспечиваю разгрузку.

Таков был ответ снабженцев. Видно, не могли мне простить жалобу в ЦК. Наши отношения испортились. Но меня такие взаимоотношения, наоборот, устраивали.

Строительство объектов шло успешно, а больше того, чем дать мне материалы сверх плана, снабженцы сделать ничего не могли. Спустя некоторое время мы начали сдавать объекты в эксплуатацию. Армия начала принимать и осваивать дома, казармы, гаражи и другие объекты, а это было главное.

Комбриг Яков Федоренко

В Шепетовке я встретился с замечательным человеком, хотя на первых порах встреча эта носила немного странный характер. В то время я жил один в деревянном домике. Семья осталась в Харькове, и я питался в основном яичницами, которые готовил тут же, на ходу. А через дорогу напротив проживал командир мотомеханизированной бригады, для которой мы строили казармы, гаражи для танков и бронемашин, склады для горючего и другие объекты. Многие из них мы уже ему сдали, взаимных претензий не было, и поэтому я в лицо его не знал, так как мы с ним ни разу не встречались.

Как-то, после ежедневного объезда объектов, я приехал в стройуправление и работал один в конторе. Открылась дверь, и в кабинет вошел коренастый военный лет сорока. Ворот гимнастерки был расстегнут, фуражка – набекрень.

Представился: – Яков Федоренко, командир мотомехбригады. Затем подсел к моему столу и спросил:

– "Как живешь?". Вопрос показался мне странным, так как я его не знал, поэтому ответил коротко:

– “Живу неплохо”.

Тогда он задал второй вопрос:

– "Как питаешься?". Тут я уже совсем удивился и ответил, что это никого не должно интересовать, с голоду – не умираю. На это Федоренко сказал:

– "С завтрашнего дня обедать будешь у меня. Наша кухня готовит хорошо, а обеда, который мне приносят, хватит на двоих. Поэтому обедать теперь будем вместе".

Я не любил, чтобы кто-либо со мной разговаривал в приказном тоне, поэтому я сказал Федоренко, что никуда и ни к кому обедать ходить не собираюсь. Он мне ответил, что, дескать, увидим, после чего встал и удалился.

На следующий день в то же время я опять сидел в конторе, когда раздался телефонный звонок. Снял трубку и услышал голос Федоренко:

– "Обед на столе, жду".

Я сказал, что сыт и никуда не пойду. Он ничего не ответил и положил трубку. Прошло 20–25 минут, открывается дверь и в кабинет входит красноармеец при полном вооружении и заявляет, что ему приказано доставить меня к командованию под конвоем.

В первый момент я даже не связал появление этого бойца с Федоренко – шел 1936 год, отношения с КВО были напряженными, всего можно было ожидать. Кроме того, спорить с вооруженным конвоиром было бессмысленно, поэтому я убрал документы со стола и пошел.

Куда он меня поведет, я не знал, но подумал:

"Хорошо еще, что стоит полуденная жара, и на улице в это время никого нет".

Довел боец меня до дома Федоренко и ввел на веранду. Там стоял Яков Николаевич, расставив ноги, и хохотал во все горло. Я же готов был лопнуть от злости, ведь я уже передумал все на свете. Ну, после этого мне пришлось сдаться.

Человек, Яков Николаевич, оказался обаятельный – смелый, умный, волевой. Он был любимцем бойцов, образцом советского командира, большой новатор в своем деле. Его любовь к военной технике не знала границ.

Мы подружились, и я не раз удивлялся его человечности и доброму участию в любом деле.

В 1942 году мне снова пришлось повстречаться с Яковом Николаевичем. В то время он был уже командующим бронетанковыми и механизированными войсками Советской Армии, заместителем наркома обороны И. В. Сталина.

Как-то, приехав в Москву в командировку, я узнал телефон Федоренко и позвонил ему на работу. Он пригласил меня немедленно приехать к нему. Когда я сидел в кабинете и Федоренко рассказывал о положении на фронте, раздался звонок по ВЧ. Звонил член Военного Совета Н. С. Хрущев и просил прислать под Сталинград американские танки, полученные по ленд-лизу.

Федоренко ответил, что операция, намечаемая под Сталинградом слишком серьезна, а американские танки горят как «спички». Поэтому он направит на Сталинградский фронт наши “тридцатьчетверки”.

Хрущев продолжал настаивать. Тогда Федоренко сказал, что его требование он выполнить не может, а направит по "зеленой улице" прямо из Свердловска необходимое количество наших танков Т-34, укомплектованных экипажами и боепитанием. Для ознакомления же с американскими танками он обещал направить одну-две штуки, но предупредил, что для боя они не годятся.

На манжуро-монгольской границе

В сентябре 1936 года я был отозван ЦК КП(б)У из Шепетовки и откомандирован в ЦК ВКП(б), где получил назначение на работу начальником строительства военных баз в районах Манжурской и Монгольской границы. Около месяца меня проверяли, могу ли я быть допущен на границу. После получения допуска к секретным документам я изучал их еще в течение двух недель в тресте "Нефтепроводскладстрой", размещавшемся в то время на третьем этаже ГУМ, а в Москве. После ознакомления с документами я выехал в город Читу.

До меня начальником Читинского управления "Нефтепроводскладстроя" был некто Соколов. Он слабо разбирался в строительном деле и неоднократно подавал заявления с просьбой направить его на учебу. Управляющий трестом Рогачев решил, наконец, удовлетворить его просьбу и, таким образом, я оказался назначенным на эту работу.

Приехал я в Читу в январе 1937 года в осеннем пальто и хромовых сапогах, а мороз там стоял 40–50 °С. Хорошо, что Соколов встретил меня прямо на вокзале и отвез к себе домой (он занимал особняк из 6 комнат). Там уже был накрыт стол с самыми изысканными блюдами, закусками и винами, пожалуй раньше так не встречали и наркомов.

За обедом мы разговорились, и я попросил Соколова дать мне возможность побывать на объектах, познакомиться со строительством и людьми. Но, к моему удивлению, я этой возможности не получил. Со дня на день мне обещали дать машину для поездки по «ближним» объектам (размещавшимся через 400–500 км), но каждый раз что-то мешало.

Так прошло около месяца. Больше ждать я не мог. Дело в том, что пока я находился в Москве, ожидал оформления допуска, изучал документацию, прошло полтора месяца. Еще месяц ушел на поездку и пребывание в Чите. В общей сложности истекло почти три месяца (без десяти дней), как я не платил партийных взносов. Я обратился к секретарю Читинского горкома ВКП(б), показал ему приказ о моем назначении и попросил поставить меня на учет, чтобы я мог уплатить взносы. Но он мне заявил: – "Поезжайте туда, откуда приехали, и там платите членские взносы. Вы нам не нужны".

Я недоумевал, отчего такая неприязнь, ведь они меня не знали? Но делать было нечего. Пришлось срочно выезжать в Шепетовку за 7000 км для того, чтобы заплатить партвзносы за три месяца, иначе можно было механически выбыть из партии.

Я обратился к Соколову с просьбой одолжить мне денег на дорогу, что он с удовольствием сделал, сказав, что он передумал и уходить с этой работы не хочет. Я сел на первый уходящий поезд, потом пересел на скорый, и через 6 суток был в Москве. Затем пересел на поезд до Киева и накануне дня истечения трехмесячного срока уплаты взносов был в Шепетовке. Когда я рассказал секретарю окружкома, как мчался из Читы, он от души посмеялся и сказал:

– "Разве мы не приняли бы у тебя членские взносы, если бы ты явился с месячным опозданием? Конечно, приняли бы". Но такова была сила партийной дисциплины.

Узнав, о моем возвращении Я. Н. Федоренко пригласил меня к себе поужинать, и я заночевал у него. Проснувшись, я обнаружил, что все мое обмундирование приведено в порядок, отремонтировано, сапоги начищены.

После завтрака я выехал в Москву. Явившись в трест, я доложил руководству о том, что местные организации в Чите не хотят, чтобы я там работал, и просил больше меня туда не посылать. Однако, меня вызвал начальник отдела кадров треста и предложил выехать снова, сказав, что товарищи из ЦК ВКП(б), а также руководство треста уже связались с Читой и беседовали с местными органами, которые теперь будут вести себя иначе. Я получил дополнительные документы и снова выехал в Читу.

На сей раз, на вокзале меня уже никто не встречал и обедом не угощал. Прибыв в Читу, я в тот же день в категорической форме потребовал машину для поездки по ближним объектам, а затем побывал и на удаленных объектах, расположенных на расстояниях до 1000 км, в том числе в Улан-Удэ. Побывав на всех участках, я понял, почему Соколов передумал уходить с работы. Дело в том, что на многих военных базах, которые строились в районах Восточной Сибири и Дальнего Востока, фундаменты под оборудование и сооружения были спроектированы без учета вечной мерзлоты, и это приводило к их деформации и разрушению.

Этого-то, видно, и не хотел мне показать Соколов, опасаясь, что я могу отнести эти недостатки за счет его некомпетентности. Работы действительно велись неправильно, так как Соколов не знал, как ведет себя фундамент на вечной мерзлоте, но это тогда вообще мало кто знал, в том числе и инженеры, имеющие специальное образование.

Вернувшись из поездки по объектам, я сообщил Соколову и его работникам свои соображения о причинах разрушения объектов и дал предложения, как следует устранять недостатки. Они со мной согласились, и Соколов обратился ко мне с личной просьбой предоставить ему возможность остаться работать в Чите начальником управления и исправить допущенные ошибки, так как в противном случае, как он опасался, его действия могут быть расценены, как вредительство.

Действительно, в то время не нужно было особых оснований для ареста, если же имелись серьезные недостатки, то это могло привести к печальным последствиям.

В горкоме партии отношение ко мне теперь переменилось. Меня даже поставили на учет. А когда узнали, что я дал ценные предложения по устранению серьезных недостатков в строительстве военных баз, то начали относиться ко мне совсем хорошо.

Тем не менее, секретарь Читинского горкома высказался за то, чтобы дать возможность Соколову остаться на прежней работе и исправить допущенные дефекты с учетом моих предложений. Я не стал возражать и уехал в Москву, чтобы получить новое назначение.