Жертва вечерняя

– Тебе можно… Беды в этом никакой нет. Сила готова. Остается теперь найти объект.

Я хмурилась, волновалась; но слушала его с жадностью.

– Какой же это объект?

– Известно какой: мужчина.

– Покорно благодарю.

– Не нравится тебе это выражение, я употреблю другое: характер, натура, тип.

– Ну, а если этот тип будет рассуждать так, как и ты?

– Выбери такого, у кого есть чем любить.

– А тебя взять в наперсники?

– А меня возьми в наперсники.

– И ты будешь этим очень доволен?

– И я буду этим очень доволен.

– Дурак.

Я все-таки его расцеловала… не знаю уж почему.

– Ты спишь дурно? – спросил он меня на прощанье.

– Совсем не сплю.

– То-то.

– Ну, что: то-то?

– Да пока не следовало бы тратить здоровье-то попусту. Мы с тобой вместо сиденья на террасе будем каждую ночь перед спаньем гулять часа два; так, чтоб совсем измочалилась. Вот и сон придет.

Ох, уж эти мне сочинители! Степа и Домбрович – небо и земля; а ведь и тот и другой все резонируют и смотрят на нас, женщин, как на какие-то аппараты: тронул одну пуговку, будет так действовать, тронул другую – иначе.

Степа все-таки милый. Я его ужасно полюбила-полюбила… настоящее ли это слово?.. не знаю… Но где же объект?

11 августа 186* 11 часов. – Воскресенье.

Сегодня сижу я у себя в гостиной и зубрю. Дверь на террасу была отворена: я слышу громкий разговор в Степином кабинете.

Кто бы это? – думаю. Прислушиваюсь: мужской голос. Говорят по-русски. Голос высокий, немного даже резкий, но очень звучный; так что до меня долетало почти все то, что говорил невидимый незнакомец.

Слышу слова: Париж, Гейдельберг, фамилии чьи-то и, разумеется, интеллигенция и инициатива. Без этого физикусы обойтись не могут.

Слышу также, что гость Степы отвечает короткими фразами, точно пришпиливает их. Мой же Степан Николаевич говорит, по обыкновению, длинные монологи.

Разговор обрывается, потом вопрос Степы:

– Вы ведь еще поживете здесь, Александр Петрович?

– Да, я до осени, – отвечает Александр Петрович.

– Так вы, милости прошу подышать к нам, на лоно природы.

– Да вы здесь с кем живете? – спрашивает гость.

– Меня кузина приютила. Позволите вас с ней познакомить?

Гость что-то промычал.

– Я потому спрашиваю, что вы ведь всех русских женщин уничтожаете огулом. Ну, а эта из ряду вон.

– Заеду, – отвечает гость. Несколько его слов пропало, и потом он, остановившись, верно, в дверях, добавил:

– На Надеждинской, против коннозаводства.

Я, право, не подслушивала; но считала глупым удалиться с террасы. Фраза Степы насчет взгляда незнакомца на русских женщин кольнула меня. Степе вовсе не следовало так меня отрекомендовывать какому-нибудь физикусу. Я сейчас же решила, что гость нигилист.

Разговор смолк, и слышны были шаги их по лестнице. Я, грешный человек, обогнула террасу и остановилась так, что меня из-за трельяжа не было видно; а я их могла рассмотреть.

Спускаясь по крутой лесенке, они продолжали говорить. Насчет болтовни русские мужчины и нам не уступят.

Гость спускался первый, с открытой головой. Я сразу же его осмотрела с ног до головы. Он был весь в белом. Росту он небольшого, плечистый, с очень странной головой: я такой широкой головы не видала. Лицо продолговатое, почти четвероугольное. Нос большой и прямой. Чистые голубые глаза. Толстые и яркие-преяркие губы, нижняя немножко оттопыривается. Зубы такие же крупные и белые, как у моей Ариши. Борода у него также четвероугольником, а щеки обриты. Волосы на бороде и на голове волнистые, густые и ярко-русые, почти рыжие. Он ходит мешковато, даже, кажется, выворачивает ноги внутрь. По жестам и по всей фигуре, не салонный кавалер.

Почему же я записываю все его признаки, точно на паспорт, – не знаю. Но у него одна из тех физиономий, которые сразу же врезываются в вашу память.

Somme toute, presque une belle t?te [242 - Словом, почти красивая голова (фр.).]. Степа пошел его провожать на шоссе. Я села на прежнее место и взяла книжку, как ни в чем не бывало. Мне, однако ж, захотелось поскорей узнать про гостя, а Степа вернулся только к обеду.

– У тебя кто-то был, – сказала я индифферентно (выражение Степана Николаича).

Он сначала как-то странно улыбнулся, а потом спросил:

– Знаешь, Машенька, кто у меня был?

– Почем же я знаю?

– Тот самый заграничный знакомый, с которым мы о разгульной жизни спорили.

– Как его фамилия?

– Кротков, Александр Петрович.

Я, конечно, промолчала, что знаю уж его имя.