Иерусалимский синдром

Луболо. Неужели тебя можно растрогать?

Джокетто. Оказывается, можно.

Луболо. У тебя, наверно, тоже есть, что вспомнить.

Джокетто. Ну, если прокопать до истоков, то, наверное, есть. Вспомнить, что бы вспомнить… Нелегкое это дело. Сейчас… Нашел. Потерял… Люди с хвостами. Бегут, несутся, преследуют – нет, это обезьяны. На трубу паровоза накинут похоронный венок. Ты – моя прекрасная, я – твой хмурый змей… Об этом и расскажу. Любопытная история. Устраивайся, Инспектор, поудобнее – сам напросился. Тогда я еще был молодым. Я и сейчас вроде как молодой, и молодым уже и останусь, но тогда я был молодым как-то по-другому: я чувствовал, что я молод. Теперь я этого не чувствую. А так как я верю только в то, что чувствую, я не очень-то верю, что я по-прежнему молодой. Следишь за ходом мысли?

Луболо. Слежу. К тому же следить для меня дело привычное.

Джокетто. Значит, так – в тот день, точнее в тот вечер, у меня было назначено свидание с одной очень-очень симпатичной особой. Как сейчас помню, я ей позвонил, и она предложила встретиться. «Побродим по аллеям, послушаем ветер, подержимся для начала только за руки…». Уже стояла осень – холодно. И когда я начал ее ждать, пошел сильнейший дождь. Настолько сильный, что в парке кроме меня никого не осталось. А мне было хорошо – я ощущал себя хозяином этой пасмурной осени, не меньше. Причем нельзя сказать, что я терпел данный дождь, нет. Я ему радовался. Даже специально не открывал зонт – взирал на бегущие наперегонки лужи и радовался. Как же я тогда промок…

Луболо. А девушка? Она пришла?

Джокетто. Она пришла, но я к тому времени уже ушел. Позже она пригласила меня на свою свадьбу: богатую, шумную, напрягающе многолюдную – с милейшим хирургом-самоучкой. Я там относительно неплохо выпил, чем-то закусил, медленно потанцевал с какой-то косой вегетарианкой.

Раздается взрыв.

Джокетто. Пришельцам, конечно же, все равно, будем ли мы с тобой плакать, но..

Луболо. Но?

Джокетто. Не дождутся.

В комнату входит Вольтуччи, у него поднос.

Вольтуччи. А вот и мы! Я, графин и пирожки с моцареллой.

Вольтуччи ставит поднос на стол. Берет графин, разливает и садится на свое место. Инспектор подносит рюмку к носу и подозрительно принюхивается.

Луболо. Что-то новенькое? По всем законам гостеприимства сначала лучшее, а потом похуже?

Вольтуччи. В ваших сомнениях, Инспектор, нет резона. Оставленное про запас лучшее мне уже не пригодится.

Джокетто. Ты, Вольтуччи, законченный реалист. Но учитывая то, что все мы не без изъяна, ты подпадаешь под предсмертную амнистию. А теперь позвольте мне объявить тост.

Луболо. Позволяем.

Джокетто. Спасибо. Мой тост будет прост. За меня!

Луболо. Почему это именно за тебя?

Джокетто. А почему бы и нет?

Вольтуччи. Действительно, а почему бы и нет?

Луболо. А почему бы и да?!

Джокетто. Тебе, мой дорогой Инспектор, только дай повод расковырять своим длинным носом затухающие головешки былого скандала. Скандалист!

Луболо. Я не скандалю. Я просто хотел… Черт с тобой. За тебя.

Джокетто. Только не думай, что ты мне этим делаешь одолжение.

Луболо. Ты меня не доставай. А то передумаю.

Джокетто. Здесь ты и попался. Остался при своих – при нулях. Ты можешь лежать в ванной, играя на воде, как на пианино, но передумывание запрещено законом. Законом, Инспектор! Не чем-то родившимся в неокрепших умах – законом. Законом!

Луболо. Каким это, интересно?

Джокетто. Тем самым. Из последнего пакета, нашим догорающим парламентом принятого – «Законом о передумывании и его последствиях».

Луболо. Нет такого закона.

Джокетто. Да ты, мой друг, совсем за новинками не следишь. И при этом являешься одним из первых инспекторов нашей мегаправовой родины. Несоответствие, Инспектор. Оно наблюдается. Поверь стороннему человеку – между жизнью отчизны и твоей жизнью оно. Пора бы тебе в отставку, исправить ситуацию, так сказать, смертью!

Луболо. Скоро всем нам будет пора в отставку.

Джокетто. И ты, конечно, думаешь, что этот прискорбный факт тебя извиняет?

Луболо. Прискорбный ли…

Вольтуччи, тяжело вздохнув, выпивает в одиночестве.

Джокетто. Вот-вот – печаль и горький воздух. Получающий отпор оптимизм. Часы тикают: «Так и есть», «так и есть», «так и есть». Я не говорю, что ты, Инспектор, ишак…

Луболо. Только попробуй сказать.

Джокетто. Но занудство у тебя, что ни говори, ишачье. Беспроблемно разбивающее приличную компанию. Не совестно?

Луболо. Ничего я не разбивал.

Джокер. Вы на него только посмотрите. Не разбивал он ничего – не зарывался все глубже и глубже в свое вонючее облако… Такую постыдную ложь даже в кришнаитской общине не услышишь.

Луболо. Когда это я лгал?

Джокетто. Только что. И не отпирайся. Не усугубляй свое, и без того незавидное, положение. Как друг советую. Как путешественник – не рекомендовавший наивным, пронизанным мистикой индейцам закрываться деревянными заговоренными щитами от пуль бледнолицых материалистов. Сознайся, Инспектор! Сознайся, сколько ты судеб сломал. Суровая общественность ждет твоего отчета в свершенных тобой…

Луболо. Как ты сказал?! Сколько я сломал судеб? Судьбу нельзя сломать! На то она и судьба. Что бы ни случилось – это тем ни менее судьба. Нет ничего хорошего – судьба. Было и ушло – тоже она.

Джокетто. Ну, что же, как человек объективный, я вынужден… пирожок. (детально его изучает) У тебя в доме случайно не держат яд? Я к тому, что мне не хотелось бы преждевременно смердеть у вас на глазах. Меня это слегка не устраивает.

Луболо. Ты трус!

Джокетто. Разумеется… про себя ты думаешь обо мне еще хуже. Как о законченной мрази! От меня этого не скроешь. И если мне захочется, я могу потребовать сатисфакции.

Луболо. Ну, так потребуй.

Джокетто. Я сказал, если мне захочется.