Джокетто. А ведь действительно не скажет.
Луболо. Ты думаешь?
Джокетто. Некому будет говорить.
Луболо. Не все так плохо – какие-нибудь бактерии, возможно, и останутся. Ладно, Паскуэлина, скажи ей. Поведай о страшном.
Паскуэлина. Не говоря почти ничего, я скажу о самой сути. Кабалоне хорош во всем, кроме одного.
Флориэна. Кроме чего?!
Паскуэлина. Кроме этого самого.
Флориэна. Ты имеешь в виду….
Паскуэлина. Да, девочка, я имею в виду именно это. То, ради чего наш неистовый Кабалоне не прожил и минуты из своей славной фантастической жизни.
Флориэна. А ты откуда знаешь?
Паскуэлина. Я тебе потом скажу.
Джокетто. Это, Флориэна, момент из области тончайших. Самых-самых таких. А ты, Инспектор, нарушил закон.
Луболо. Ты о тайне? Но ведь не я ее раскрыл. Кто скажет, что я – ноги вырву!
Джокетто. Но ты пособничал. Дело темное – расстрелом в отхожем месте твоего комиссариата явно подванивает.
Луболо. Испугал ты меня – отныне не ходить мне старыми проверенными тропами… не щипать курносую дрянь за ее костлявую задницу….
Паскуэлина. У кого-нибудь есть сигарета?
Луболо. Угощайся.
Паскуэлина. (закуривает) Огоньком своей сигареты высвечиваю я вас…
Джокетто. Кого это нас?
Паскуэлина. Тебя и твоего полубезумного друга Инспектора.
Луболо. В нынешних условиях полубезумный звучит практически как комплимент: значит, какую-то часть психического здоровья я все же сумел сохранить. С этой частью я и войду в вечность – не бросаясь с больной головы кому-нибудь в ноги.
В комнату с двумя горящими подсвечниками входит Вольтуччи. Ставит их на стол, садится.
Вольтуччи. Ну что, так веселее?
Флориэна. Намного! Даже не то слово, намного-намного лучше! На новый год похоже.
Вольтуччи. Действительно что-то есть. Но похмеляться после этого Нового года мы уже будем на том свете – простите мне мой трезвый взгляд на вещи. О чем разговаривали?
Луболо. О Кабалоне.
Вольтуччи. О Кабалоне?! А что с Кабалоне?!
Луболо. Ничего. Как всегда на передовой.
Вольтуччи. С ним все в порядке?
Джокетто. Мне неизвестно, о чем он сейчас думает – возможно, для того, чтобы наконец почувствовать себя в порядке, он мечтает поскорее погибнуть.
Вольтуччи. Я имею в виду, он здоров?
Джокетто. Кабалоне? Вероятно, да, здоров. Как ишак, как водяной козел, как бородавочник. Но настаивать не буду – я его медицинскую карту и прежде не видел.
Флориэна. У Кабалоне есть медицинская карта? Как у простого смертного?
Джокетто. Чего у него только нет. И дом, и неухоженный сад во дворе этого дома. На месте каждого выбитого зуба не дыра: вставной. Сделанный из золота самой высшей пробы. У него много чего есть. Полтонны засохшей пастилы. Мирская слава.
Флориэна. А правда, что он умеет летать?
Джокетто. Правда.
Флориэна. Быстрее самолета?
Джокетто. Ах ты, черт… Как это мы с тобой, Инспектор, не додумались! Ты только представь. Огромная афиша – «Незабываемое зрелище! Гонка тысячелетия! Кабалоне против реактивного самолета. Сам человек против выдающегося творения его рук. Приглашаются все желающие увидеть! Из имеющих средства данное желание осуществить. О времени и месте состязания оргкомитет оповестит лишь заплативших. Случайно забредшие халявщики будут безжалостно разогнаны и, даст бог, уничтожены. Мы ждем вам, друзья! Кассы открыты! Кассиры готовы! Кабалоне уже разминается!». А, Инспектор? Обыватели бы валом валили.
Вольтуччи. Он бы не согласился.
Джокетто. А если весь доход на благотворительность? Страждущим и нуждающимся?
Вольтуччи. Ну тогда, не знаю…
Луболо (Джокетто). Но если весь доход на благотворительность, тебе-то какой прок?
Джокетто Как это какой прок? А помочь мне разве не благотворительность? Или я, мало того, что инициатор, уже не гражданин?
Флориэна. А вы гражданин?
Джокетто. Во втором поколении.
Луболо. Скажи еще в третьем.
Джокетто. Я бы и не то сказал: и о световых пробоях, и о жидком стекле, и о том, что раньше были боги не только любви или плодородия, но и чумы. Однако я не люблю пустых слов. Я! Передо мной мой отец! Поэтому я во втором поколении.
Луболо. Во втором поколении он… А чей папаша был выслан из страны и гражданства лишен?
Джокетто. Это был грязный заговор.
Луболо. Ну, конечно. А твой папаша был невинным агнцем.