взывает с кассеты досужливый Боб.
Щипок революций
моток пестрых жил
льдина в бассейне
блюющий кумир
комната пыток, комната смеха
сдираются кожи под гогот морпеха.
Синдбада.
Эстета: «Чудовищ мне, монстров —
гребите за мной на неведомый остров
устроим рыбалку, возьмем крокодила
что тебе, крошка?
Отдаться? Как мило».
Шагом, прыжками по смиренной земле
командиры пехоты не лезут в атаку
страхуют тылы
жмут бледных девок – звоните, колокола.
В любое время. Громко и как получится.
Запретите мне верить в прогресс человечества
виртуальным огнем
сожгите, крича, мою память
скучными трелями убейте последнюю мышь
несущую ложь в подсознание.
Забивайте надежду.
Не спросив разрешения, уносите ее с поля боя
баюкайте мирных
начинайте сегодня
пятница нынче.
Страстная.
Безродная.
Подъезжаем к могиле накатом
встаем в боевитую стойку
бурчим предельные мантры
распыляясь на жалкие звуки.
Поэт надевает погоны, берется за ствол и кладет
раздраженных пургой богомолов
прибитых тоской резидентов
нервы его, словно вожжи
натянуты. Тащат. Поют.
Взор неизменен. Улыбчив.
«Пойду на Манеж, там нальют».
Неоплаканный сон, на земле капли смеси
люди-монеты, люди-кусты
смотрите! сжимайтесь!
Наркотные зевсы очнулись.
Зашедшись в танце живота
они зреют монахов, опять же монахов
похожих на женщин
идущих под поезд.
Кола, напалм – на клумбе рожают.