Республика надежды

«…ибо ночь темна и полна ужасов».

    /Джордж Мартин, «Песни льда и пламени»/

Часть 1. Донецк

«Привет, мама. У меня всё в порядке».

Нажимаю на виртуальную кнопку с надписью «Ok», и короткое sms-сообщение стрелой улетает в эфир. Это уже стало ритуалом: я отправляю их каждый день. Не знаю, верит ли моя мать на самом деле, что я уехал на заработки? Всё может быть. Человеку вообще свойственно не думать о плохом. Просто выталкивать из сознания дурные и страшные мысли, даже если вся логика событий этому противится. Таково строение человеческой психики, и с этим ничего не поделаешь. Но может быть и так, что моя мать в глубине души уже давно всё поняла и просто смирилась. Она ведь знает меня лучше, чем кто-либо на этом свете. Знает, что меня не переубедить ни криками, ни угрозами, ни слезами. И просто делает вид, что верит в моё враньё. Молчит и молится. Как многие русские матери сейчас.

Прячу телефон в наплечный карман горки, и в этот момент здание казармы снова надсадно вибрирует. Прилетело не по нам, но близко, и я инстинктивно пригибаю голову. Утро пятницы встречает просто невообразимым богатством звуков за окном.

Всего день, как я вернулся из Ростова, где провёл новогодние праздники. Донецк поприветствовал разразившейся наконец войной.

– Ну, как тебе наши серые будни?

В курилку заходит Кипиш, интендант отряда.

– Офигеть, как классно, Коля. Бодрит.

Я глубоко затягиваюсь вонючей сигаретой «Хортица» – дешёвой отравой, которую нам выдают в качестве табачного довольствия. Претензий к качеству ни у кого нет: это лучше, чем ничего.

– Не то слово. – Кипиш нехорошо усмехается. – Слышишь, как громко падает? Это танки.

– Да ладно? Это откуда ж они лупят?

– С Карловки и с Песок. Заезжают на высотки и бьют по навесной. Укроп набрался опыта.

Резким щелчком выбрасываю окурок в окно. Скрывать раздражение очень трудно, но надо. Впрочем, такие здесь все: внешне бравые и подчёркнуто лихо равнодушные к происходящему. Все улыбаются. Все травят анекдоты. Все делают вид, что их запредельной крутизне подобный цирк даже не интересен… А зубы скрипят. И глаза становятся мёртвыми. Там, за окнами, горит и осыпается бетонной крошкой их город. Место, где живут те, кто им дорог. Его разносят в прах твари, пришедшие Бог его знает откуда и Бог его знает зачем. Те, до чьего горла мечтает дотянуться каждый из нас. День за днём. Неделю за неделей. Месяц за месяцем. Каждый из нас слышал, как, прикрываясь перемирием, гады стреляли и стреляли исподтишка. Каждый из нас знал, что под прикрытием договора они стягивали на позиции всё новую и новую технику, подвозили боеприпасы, сгоняли эшелонами свежее пушечное мясо с промытыми мозгами. Мы видели, как те, кто приезжает сюда из Винницы, Львова и Киева, нашивали себе на форму шевроны с надписью «Рабовладелец», и знали, по чью душу они это шьют. И ничего не могли сделать. Потому что пока они сами не рванулись вперёд, нам надо было стоять на месте. ИМ нарушение перемирия простят. НАМ – никогда. И похоже на то, что они наконец решились.

Новые обстрелы Донецка начались ещё неделю назад, вскоре после Рождества. Но то, что мы видели сейчас, было чем-то запредельным: второй день город просто стирали с лица земли. Вторые сутки его мешали с грунтом из всего, что было в арсенале бандеровцев: весь букет известных нам РСЗО, миномёты, гаубицы, танки. Расстреливали, не прерываясь ни на минуту, ни на секунду. И каждый из этих звуков означал, что кто-то погиб. Что кто-то остался без дома. Что кто-то потерял близких. И каждого из нас накрывало чёрной волной самого сильного страха из всех, существующих в природе: страха не за себя – страха за тех, кто нам дорог и к кому сейчас с отвратительным аэродинамическим воем летит смерть. С этим страхом ничего нельзя сделать – он бьёт на уровне инстинкта, древнего, как сам мир. Я не был исключением. Мне тоже было за кого бояться. До молчаливых судорог. До безмолвной истерики. Этот дикий, первобытный ужас выматывал. Он не давал спать и есть. И он был внутри. Он был надёжно спрятан под маской весёлого безразличия. Не только у меня. У каждого из нас.

– Какие новости, Кип? – Я вдруг обнаруживаю, что у меня в зубах дымится новая, но уже наполовину искуренная сигарета. И когда я успел?

– Да никаких. Всё та же хрень. – Кипиш тихо матерится. Хотя кого здесь стесняться, спрашивается?

– Ага. – К нашему светскому рауту присоединился Балу. Сделал это он тихо, что было очень странно, учитывая его характер. Балу задумчив и погружён в себя. – Гарнизон Донецка никаких приказов не получал. Стоим, где стояли, делаем, что делали. Кстати, ты в прорубь окунаться будешь? На выходных Крещение.

– Делать мне больше нечего. Да и где тут окунаться?

– А на Карловке! Самое козырное место. Я в прошлом году именно там и окунался.

Балу громко ржёт. Мы его в этом поддерживаем. Весь «тонкий» сарказм его слов предельно ясен каждому из нас: Карловка уже несколько месяцев – вражеский тыл. Который находится всего-то в двадцати пяти километрах от того места, где мы курим.

– Кстати, Шекспир… – Кипиш задумался. – Твой друг Таксист сейчас охраняет министерство транспорта. Ну, вот и встанешь вместе с ним, раз других приказов нет. Тем более, что, по нашим данным, оно у укропских ДРГ-шников в первоочередном списке.

– Это ещё почему?

– Да кто их знает, древних укров.

Ловлю себя на том, что тяну из пачки третью сигарету. Коротко выругавшись, прячу обратно и, выйдя из курилки, спускаюсь в холл казармы.

– Привет, Воробей! – здороваюсь с дневальным. – Как твоё ничего?

– Как видишь. Домой не отпускают. – Воробей красноречиво поглаживает бороду. Когда он идёт домой к жене, он её сбривает. Супруга Воробья в этом вопросе непреклонна, как Великая китайская стена.

Дверь хлопает, и в казарму шатающейся походкой заходит Саня. Боец родом из Снежного, осевший в Донецке не так давно, но успевший повоевать и здесь, и в родном Снежном. Он возвращается из увольнения. И он пьян. Мертвецки.

– Здорово, пацаны! – Он улыбается во все зубы, оставшиеся у него после сорока с лишним лет жизни.

– Не понял, Саня! Ты чё? – После минутного ступора я прихожу наконец в себя.

– Через плечо, Паша. – Саня продолжает широко улыбаться. – Кухня и сортир.

– Чего? – не понимаю я.

– Кухня и сортир. – повторяет он. – От моего дома остались кухня и сортир. Я бомж, пацаны…

Он поворачивается и бредёт в свой кубрик, тяжело опираясь на перила.

Мы молча смотрим ему вслед.

* * *

Вечер субботы. Казарма живёт своей жизнью, несмотря ни на что. Как, в общем-то, и весь город. Тем более что бомбардировка, длившаяся без малейшей передышки почти четыре дня, даже как-то поутихла. Мы с Таксистом полтора часа как приехали из министерства транспорта, где наши обязанности по большей части свелись к непонятному сидению перед мониторами камер наблюдения и открыванию ворот. Впрочем, пара вооружённых людей в холле практически гарантированно отвращала большинство злоумышленников от мысли «желать странного». Ну, а штурма здания многочисленной группой спецназа и не ожидалось. Так что, возможно, наше присутствие там и имело некий смысл. Впрочем, осознание этого не поднимало нам настроения: быть охранниками нам не то чтоб очень нравилось.

Есть не хотелось, и я решаю чуть отложить ужин. Захожу в курилку. Там курят Крот и Боня – совсем молодой парень, боевое крещение получивший под Славянском. Здесь много таких, как он, – пацанов, ставших солдатами. Это не хорошо и не плохо. Это реальность того слоя Сумрака, в котором мы находимся. Спорить с ней бесполезно. Да и смысла нет.

Здороваемся, я чиркаю зажигалкой и делаю первую затяжку. Краем глаза вижу в дверной проём Кипиша, шедшего по расположению с телефоном в руке и вдруг застывшего столбом. Он молча и сосредоточенно слушал то, что говорили ему из телефонной трубки. И не двигался. Вообще. Это длилось всего несколько секунд, после чего он резко убрал трубку в карман, выпрямился и очень громко произнёс (именно произнёс, но так, что, казалось, его было слышно в каждом уголке здания):

– Боевая тревога! Построение через 5 минут!

Едва закуренная сигарета летит на пол. Мы резко рванулись по комнатам, быстро натягивая разгрузки, бронежилеты, хватая оружие, к которому на ходу примыкали обоймы и магазины. Оцениваю боекомплект: один рожок, ни одной гранаты, одна пачка бинтов. Хреново. Очень хреново.

– Шекспир! – В комнату влетает Кипиш. – Обзвони тех, кого нет на располаге. Быстро! Времени нет!

– Что случилось, Кип?

– Караим звонил. Массированные прорывы по всей линии фронта. Началось.

Хватаю телефон. Секунду медлю и быстро набираю номер, который знаю наизусть. Не относящийся ни к отряду, ни к армии ДНР. В трубке весёлый голос.

– Привет!

– Слушай внимательно, у меня мало времени. – Зажимаю трубку плечом, одновременно судорожно натягивая берцы. – Хохлы пошли на прорыв. Нас подняли по боевой. Бери своих, и идите в убежище. Я не знаю, чем всё это кончится в ближайшие часы.

В трубке молчание.

– Ясно.