Обезличенная жизнь

– Эй, «мудрец»! – слышалось их громкое разноголосье, – что случилось? Не перепутал ли ты ночь с днём? Может быть, тебе нужна помощь? – Некоторые просто указывали на него пальцем и переговаривались между собой.

– Друзья мои, – отвечал он, – не называйте меня мудрецом, ибо я не таков. Тот, кто мудр, к мудрости не стремится. Только боги могут быть мудры, но, как видите, я не бог.

– Значит, ты выживший из ума невежда, коль скоро ходишь среди бела дня с фонарём, – рассмеялись они.

– Нет, я просто люблю всё прекрасное, то есть являюсь любителем мудрости. Я философ, а философ занимает промежуточное положение между мудрецом и невеждой. Невежды не занимаются философией и не желают стать мудрыми. Сколько времени я провёл уже с вами, но здравомыслие, видимо, не свойственно вашей натуре. Невежество скверно тем, что человек и не прекрасный, и не совершенный, и не умный вполне доволен собой. А кто не считает, что в чём-то нуждается, тот и не желает того, в чём, по его мнению, не испытывает нужды. Вас уносит поток собственных желаний, и он слишком силён, чтобы я мог его остановить или подать вам руку помощи.

Но не поняли его слова люди, да и не пытались понять. Они нашли в его поступке и речи своё очередное развлечение и не преминули воспользоваться ситуацией.

– Ха-ха-ха! – они весело рассмеялись ему в лицо, – слова твои так же ярко освещают наши умы, как освещает твой путь зажжённый фонарь в разгар дня.

– Свет моего пути не во мраке ночи, и мне нет нужды идти по нему наощупь, но иногда не хватает его, чтобы не пройти мимо истины…

– Тогда с чем же ты пришёл сюда в этот раз? – недоумевали они. – Нам совершенно непонятен твой поступок! Что за загадку ты придумал на этот раз?

– Да нет тут никакой загадки. Просто я ищу Человека.

Вокруг собралась ещё большая толпа зевак, и теперь они все вместе разразились раскатистым хохотом.

– Ну, ты даёшь, философ, – смеялись они над ним с полным превосходством, уверенные, что оппонент явно не в себе, или он попал во власть чар самого забавного Сатира.

– Посмотри, сколько вокруг тебя людей, чего же тебе надо?

– Да… Верно вы говорите… Людей действительно много. Но Человека-то нет!

* * *

Вероятно, именно так должен был начинаться роман, который мечтал написать наш герой (о нём и пойдёт речь далее). Но он всякий раз откладывал эту затею на потом. Иногда, правда, хватался, как сказал бы истинный художник, за перо, но весь его порыв тут же иссякал.

«Нет, не готов ещё! – постоянно твердил внутри его невидимый контролёр. – Вроде пора, но чего-то не хватает», – почему-то он пытался находить для себя новые оправдания, чтобы предательски отложить на очередное «завтра» эту мысль, а время шло и шло.

Концепция и сюжет уже давно были осмыслены, но он по-прежнему держал текст в голове, а игра воображения то зацикливалась на каких-то, как ему казалось, удачных мелочах, то уносила в неведомые дали, от которых в очередной раз захватывало дух. Однажды, в очередном порыве, он уже было ухватился за первые строки – вот… вот, наконец, явилась его долгожданная муза, и даже набросал первую страницу текста, но весь накал сублимированных эмоций, подобно паровому свистку, вылился лишь в несколько испорченных листков бумаги, тут же скомканных и брошенных с великим разочарованием на пол. В пылу обиды на самого себя он внезапно написал на новом чистом листе:

Сказал однажды я себе —
Хочу писать я книги,
Но вижу – знак мне на листе
Такой, на вроде фиги.
Вот это да! Шалишь, судьба,
Покорна мне должна быть.
Напрягся весь, но ни фига:
«Ой, Муза!..» – Надо выпить.
Налил немного – мысль легка,
Но словно черти скачут.
Такого натворил тогда,
Что даже критик плачет…

Так бывает, и ничего с этим не поделаешь…

Вы думаете, что так вот, легко, написать что-нибудь стоящее, например роман? Нет! Надо всё-таки кое-что знать и понимать, а главное – разрешения спросить. Без разрешения только бумагу изведёте бумагопромышленникам на радость да потешите собственное эго. И даже если издатель расщедрится выпустить выстраданную книгу в свет, всё равно заваляется ваша книга на полках магазинов, а потом на складах, ну а дальше – сами знаете её судьбу. Ну и кому это надо? Так, может быть, ради того только стараться, чтобы корочку получить члена Союза писателей (кажется, именно так, если в данном случае, ничего не напутано с ударением)?

Нельзя сказать, чтобы он вообще не стремился к своей мечте. Напротив, он делал кое-какие наброски небольших рассказов и пробовал писать стихи, но не решался их никому показать. Они получались у него сами по себе, по какому-то внезапному внутреннему порыву, вдруг выплескиваясь изящной, как ему казалось, строкой на бумагу. Объявление в газете вынудило его однажды выйти из своего творческого заточения. В газетном номере говорилось об открытии кружка для молодых писателей под руководством местного, известного в богемных кругах поэта. Объявление заинтересовало его, и он решил непременно туда появиться. Да…, так оно и было. Когда он пришёл в кружок в первый раз, то увидел, что десятка полтора молодых людей ютились в небольшой комнате, где постоянно не хватало стульев. Авторы держали, прижимая к груди, первые работы, напечатанные на пишущей машинке, и под стук взволнованных сердец ждали очереди вынести их на общий суд. Они сами обсуждали произведения, сами же давали им оценку. Тут он впервые подверг свой внутренний мир испытанию на прочность, но опыт этот, как выяснилось позже, оказался не совсем удачным. Его «творения» не вызвали ни восхищения, ни острой критики, что, собственно, было равносильно полному провалу. Оказалось, в стихах главное – удачная и красивая рифма, а он думал – душевный порыв, его эзотерическая энергетика.

Эх, поэт, поэт! На что нынче надеешься ты, почему не отзываешься на зов Музы или слишком уж он стал для тебя тих. А может и вообще, не нуждаешься в ней вовсе. Ищешь ли теперь помощи в надрывный час «творческого экстаза» у дочерей Мнемозины, и скажешь ли, какая нынче из них была бы тебе милее? А они, между тем, всё там же, на афинском холме Муз, встречают с рассветом солнце и любуются величественными строениями Акрополя. И бывает, ещё прохаживается прохладными вечерами по его пустынной вершине, молясь забытым богиням, какой-нибудь потомок Софокла, Эсхила, Еврипида, ища благостного вдохновения. Можно ли было в те давние времена не молиться богиням, не восхвалять их и не благодарить? А всё же в силу не выясненных до конца причин и влиянию прогресса Musa уступила своё место по созвучию безразличной – mensa. Вот и утихла их песнь, застыл в мозаике художника красотой недвижного образа их хоровод. Не направляет больше триединая хорея: музыки, поэзии и главенствующей над ними пляски, своей красотой душу, созерцающего к древней религии. Вот и осталось современному пииту из хаоса первичного океана слов выуживать самое походящее и, скрепя мыслью, рождать изящную строку. Но способна ли она ныне своей мистической силой проникнуть в душу? Золотой век поэзии сменился серебряным, генетика рифмы ослабла, и разум человека вполне мог довольствоваться её символизмом. Никто не заметил, как пришел бронзовый век, где слово взывало лишь к чувственным страстям человека. Что же дальше? Век железный и – конец поэзии? В поисках новых стилей и направлений в современном творчестве поэты золотого века стали старомодны, и тот, кто пытался возродить «душу» поэзии, становился в глазах критиков архаичным подражателем. Но он испытывал потребность в выражении своего духовного мира именно таким способом, и ему было совершенно безразлично, что потребность людей в этом уже бесследно исчезла. Его воображение устремлялось к тем истокам и традициям, с которых всё начиналось, он пытался выразить свою душевную тревогу и писал:

Читайте Пушкина и Лермонтова тоже!
Для сердца нашего, что может быть дороже?
В них Слово русское и русская Душа,
Что льются музыкою вечной не спеша…

У всех у нас есть томик для престижа,
Есть он у эмигранта из Парижа.
Порою каждый, чтоб не слыть глупцом,
Цитирует их строчкой иль словцом.

Я помню, слышал как-то на базаре
И даже среди шума в тёмном баре,
Как кто-то на наречии простом
Читал стихи, завороживши всех кругом.

Нас учат жизни и свободе!
Постичь, пытаясь в переводе
Тоску и грусть, и вечности распев,
И разгадать загадку, так и не успев.

Читайте Пушкина и Лермонтова тоже!
Для сердца нашего нет ничего дороже.
В их книжных переплётах – вольный Дух.
Откройте и прочтите – только вслух!

На листках с подборкой своих стихов он прочитал небольшое резюме: «Почти поэзия, патриотизм, любовь к родине. Из отдельных стихов вышли бы неплохие романсы». Эта фраза, написанная от руки, почему-то вызвала в нём странное чувство. В этих словах он уловил будто бы нотки сожаления писавшего, типа «Опять эта заезженная тема патриотизма и старомодная любовь к родине!» Кому нужна посредственность? Мир испытывает нас и сортирует лишь по принципу: счастливчик – неудачник, только нечто гениальное было способно расшевелить богемную литературную жизнь провинциального города. Середнячок хорош в обыденности, как элемент стабильности общественной жизни, но в искусстве всё иначе. Здесь без удачи, счастливого билета или своего протеже обойтись трудно. «Ничего страшного, – решил он для себя, – нет, так нет! Если талант есть, то он обязательно себя проявит, и его почитатель рано или поздно появится». Несмотря ни на что, он не бросил свои эксперименты и от случая к случаю продолжал баловаться «бумагомарательством». К тому же он постоянно читал и даже самостоятельно начал собирать собственную библиотеку. Правда, в основной массе покупал книги на потом. «Придёт время, и я обязательно всё это перечитаю», – думал он.

Он очень любил посещать букинистические магазины. Там были книги с особой энергетикой. Всякий раз, держа в руках такую книгу, он не сразу решался её раскрыть. Во-первых, сам автор – нынче таких уже мало издают. Во-вторых, ему нравилось, что книга уже кем-то была прочитана. Ведь кто-то это всё читал, а значит, вдумывался в текст, переворачивая лист за листом. А вот и почти уже выцветшие карандашные пометки на полях. Что-то же волновало читателя и заставляло выплеснуть наружу его грифельную мысль? И он живо представлял, как некто вечерами засиживался за чтением, не замечая времени. Даже запах, исходивший от таких книг, мог многое рассказать об их бывших владельцах.

Если можно было считать это его увлечение чем-то необычным, то в остальном он был самым заурядным человеком. По крайней мере, никто из его окружения не замечал в нём чего-либо особенного. День за днём его жизнь уходила в неведомое прошлое, к которому без особого желания не хотелось и возвращаться. Но это назойливое прошлое всё не отставало и, как вечно голодный пёс, пожирало его жизнь без всякого смущения и благодарности. В остальном всё было как у всех, только вот денег катастрофически не хватало…

Знаки, образы и символы

«Знаки и символы управляют миром, а не слово и не закон»

    Конфуций

Итак…

Этим утром, когда он продрал глаза, то сначала не понял, где находится. Но уже через миг мысли вернули его в действительность. Ну, конечно же, он дома. «Дома, дома, дома! Какая радость! – просыпалось в его сознании. – А что было ночью? Надо быстрее вспомнить», – мысли в напряжении начали перематывать пленку в обратном направлении, но почему-то путались и скакали между полушариями по нейронным проводам, возбуждая серое вещество, и вспышками электричества поджаривая синапсы. Ну вот, как всегда, в голове каша, в желудке революция, а во рту…

Ну, впрочем, что вам объяснять, как там может быть после бурно проведенной ночи. Это ведь известно почти каждому. Какая гадость эти утренние пробуждения после веселой и беззаботной ночной попойки!

«Да, вчера вечером ведь действительно было хорошо. А сегодня? А что, собственно, вчера было-то?» – попытался он восстановить подробности.