Страсть в ее крови

И скончался.

Мэри в отчаянии опустилась на колени, помертвев внутри. У нее не осталось причин жить в тот момент, когда совершилось это жуткое злодейство. Она так и стояла на коленях, бормоча молитвы, вновь и вновь повторяя бесполезные слова. По какой-то неведомой причине Господь покарал ее. Может, потому что она жила во грехе с человеком, с которым не была венчана? Если бы Исайя бросил нож рядом с телом, она бы в тот страшный миг вонзила бы его себе в грудь.

– Мама, мама, а что с папой?

Нотки отчаяния в голосе Ханны вернули Мэри к жизни. Вот ради кого нужно жить! Как она могла забыть о Ханне?

Мэри вскочила на ноги и бросилась навстречу входившей в комнату Ханне, прижав девочку к юбкам.

– Папу ранили, да? Тут кровь везде-везде!

– Да, доченька, его ранили, – ответила Мэри как можно более ровным голосом. – Была… – Она судорожно сглотнула, пытаясь взять себя в руки. – Папа ушел, ушел навсегда. Тебе придется учиться…

Ханна выскользнула из ее объятий и без чувств опустилась на пол.

Мэри была благодарна Богу за такую милость. Она взяла девочку на руки и отнесла в маленькую спальню. Затем, собрав все силы, о наличии которых она и не подозревала, Мэри вытащила тело Роберта на улицу и поспешно похоронила его. Потом вернулась в дом и тщательно отмыла пол от крови, сама не понимая, зачем это делает, разве чтобы чем-то занять руки, пока думает о том, что делать дальше.

Она решила, что здесь оставаться нельзя. Исайя может вернуться и убить их обеих. Она не посмела сообщить о случившемся властям. Да и не могла сообщить, не признавшись в том, что они укрывали беглого раба. К тому же она одна хозяйство вести не сможет.

К вечеру они уехали. Мэри побросала их нехитрый скарб в повозку и запрягла в нее старую лошадь, на которой Роберт пахал землю. Ханна сидела рядом с матерью. С тех пор как она пришла в себя после обморока, девочка была словно в тумане.

Денег у Мэри не было. По дороге она меняла на еду их скудные пожитки. И вот они, наконец, добрались до Уильямсбурга, где Мэри продала повозку и лошадь. Она нашла работу уборщицы в богатых домах у рыночной площади.

А потом Мэри встретила Сайласа Квинта. Естественно, она и словом ему не обмолвилась о том, что у Ханны есть негритянская кровь…

Что теперь станется с Ханной? Поскольку отец Роберта был плантатором, он позаботился о том, чтобы сын его получил какое-никакое образование, и Роберт учил Ханну считать и читать. Но сама Мэри была малограмотной, так что большему научить девочку не смогла…

– Старуха! – раздался из спальни рев Квинта. – Есть хочу. Собирай на стол!

Мэри вздохнула и пошла готовить то немногое, что у них было поесть.

Ей еще и сорока нет, а она уже старуха. И Ханна… Ханна тоже состарится раньше времени.

Глава 3

Ханна стояла на коленях и отскребала грязь с грубого дощатого пола таверны. Часом ранее Амос Стритч откинул задвижку на люке и сказал:

– Ступай вниз, девка, и начинай-ка работать. Грязь с пола в таверне нужно соскрести до прихода вечерних посетителей. Работай хорошенько или врежу тебе как следует по заднице. Я не могу все время за тобой следить. Пойду прилягу, подагра опять ногу грызет. Больно мне на ней стоять. Но пол к моему приходу должен блестеть!

Ханна давно придумала уловку, с помощью которой время пролетало быстрее, когда она занималась тяжелой монотонной работой. Из-за нее Квинт презрительно прозвал ее мечтательницей.

Она вспомнила, как несколько раз ходила вместе с матерью работать в богатые дома на рыночной площади. Как было бы прекрасно жить в таком доме! И куда прекраснее было бы стать хозяйкой такого дома! Тонкое белое белье, сверкающее столовое серебро, огромные канделябры, мебель, начищенная до такого блеска, что в ней отражается твое лицо. А одежда, дивные наряды на богатых дамах! Шелка, бархат и атлас. Ханна размышляла о том, как должно быть приятно чувствовать такую мягкую ткань на своей коже. А ароматы, такие сильные, что едва не падаешь в обморок, словно сотни цветущих садов.

Теперь в Уильямсбурге строилось много таких домов. Почти всю работу выполняли искусные мастера, но также всегда требовались разнорабочие, чтобы выполнять черную работу. Однако, как только ее мать заговаривала на эту тему с отчимом, всегда слышала одно и то же нытье:

– Но моя спина, женщина! Ты же знаешь, что я ее потянул несколько лет назад. Нельзя мне тяжелой работой заниматься.

Ханна отбросила неприятные мысли и снова принялась мечтать. Она никогда не забудет, как много лет назад ехала с матерью в Уильямсбург на скрипучей повозке. Дорога заняла почти месяц, и за это время воспоминания о смерти отца несколько стерлись, или же, лучше сказать, она мысленно поставила им заслон и не пускала их в сознание.

Она вспомнила огромные плантации, мимо которых они с матерью медленно проезжали, с прекрасными домами за зелеными лужайками, красивых мужчин и дам, которых они видели всего несколько мгновений. Вспомнила зеленые табачные поля, на которых трудились рабы, и их тела будто из черного дерева блестели от пота посреди удушающей жары…

Многие из них работали голыми. Так Ханна впервые увидела неприкрытое мужское естество. Она с ужасом и любопытством глядела на мужскую плоть, качавшуюся в такт движениям рабов.

Мать заметила ее взгляд и повернула голову дочери вперед, раздраженно сказав:

– Негоже девочке в твоем возрасте глядеть на такие вещи.

– Мама, а почему они без одежды?

Мать так долго молчала, что Ханна решила, что она не хочет отвечать. Наконец женщина с горечью произнесла:

– Потому что очень многие ни во что не ставят своих темнокожих рабов. Для них они… вещи, такой же скот, как наша старая лошадка. Так зачем беспокоиться и давать им одежду?

Дом плантатора, который запомнился Ханне больше всего, находился в четверти дневного пути из Уильямсбурга. Это было белое двухэтажное здание в тени огромных деревьев, стоявшее на невысоком холме фасадом на реку Джеймс и со всех сторон окруженное просторными зелеными лужайками. Вокруг большого дома находились хозяйственные или надворные постройки. Все это показалось Ханне небольшой деревней.

Над воротами перед широкой подъездной дорожкой висела доска с одним только словом. Ханна, еще не научившаяся складывать буквы в слова, спросила, что там написано.

– Там написано «Малверн», – ответила мать. – Многие богатые господа дают названия своим плантациям. Модничают, так я тебе скажу.

Позже Ханна узнала, что плантация принадлежит Малколму Вернеру. А также, что теперь он живет там совсем один, если не считать многочисленных слуг и работников на плантации. Жена его несколько лет назад умерла от лихорадки, а единственный сын Майкл годом ранее без вести пропал в море. Ханна подумала, что при всем его богатстве он, наверное, самый несчастный человек на свете.

Стать хозяйкой такой плантации – это самое чудесное, о чем она могла только мечтать. Конечно, это были всего лишь мечты, только и всего. Но даже отправиться работать по договору в такой дом было бы бесконечно лучше, чем здесь…

– Ты новенькая?

Ханна ошарашенно вскочила на ноги. От усталости и голода вдруг закружилась голова. Она пошатнулась и начала оседать на пол.

Ее подхватили крепкие руки и прижали к широкой груди, от которой вкусно пахло свежеиспеченным хлебом и другими лакомствами. Низкий голос проговорил:

– Милое дитя, что с тобой? Ты бледная, как призрак. – Раздался раскатистый смех.

– Видит бог, я не призрак, – ответила девушка, и после ее слов огромная грудь затряслась от смеха.

Ханна открыла глаза и увидела перед собой самое черное лицо и самые добрые глаза из всех, какие ей только встречались. Лицо было таким черным, что при тусклом свете казалось синим. На широких щеках виднелись белые пятна, похоже, от муки.

Ханна смущенно отступила на шаг назад.

– Спасибо, – робко сказала она. – Простите, я…

Темнокожая женщина взмахнула рукой, прервав извинения.

– Меня звать Бесс, дитя. Старый Стритч зовет меня Черная Бесс, когда не злится. А когда злится – а зол он почти всегда, – то зовет меня так, как не пристало слушать молодой девушке. – Бесс серьезно посмотрела на Ханну. – А ты Ханна. Так с чего ты падаешь в обморок? – Она хлопнула себя по лбу, отчего там появилось белое пятно. – Да я же знаю! Ты голодная, да, детка? И скоблишь тут в такой духоте. Идем-ка со мной.

– Но мистер Стритч сказал…

– Плевать на этого старого черта Стритча! К тому же он не слезет с пуховой перины до самого вечера, если вообще слезет. – Бесс улыбнулась, обнажив белые зубы. – Не слезет, если его подагра мучит.

Бесс привела девушку в кухню, расположенную в нескольких метрах от основного здания. Ханна поняла, что это для того, чтобы жар с кухни не накалял таверну.