Ну а сейчас – последний мой вопрос:
Скажи, в смертельной этой эстафете
Хотя бы раз утёр тебе кто нос?
Бывало так, чтоб гибель избегали?
Иль может ты решила пощадить?»
Поморщившись, сказала Смерть: «Бывали,
Не очень хочется об этом говорить,
Но обещала я тебе ответить
На три вопроса, не кривя душой…
Однажды я решила переметить,
Все вехи, что поставлены судьбой.
Из мрака я следила за мальчишкой,
Был благодушен он, сестру любил
В церковном хоре звонким голосишкой
Всех прихожан на службу вмиг манил.
Сменил четыре школы, был повесой,
Писал стихи и песни сочинял,
По ним же сам пытался ставить пьесы
И в целом, никогда не унывал…
Ему – шестнадцать. А на лёгких – метка,
Я поняла, что жизнь пошла к концу,
И не сдержалась – стёрла ту отметку,
Продлила жизнь нелепому юнцу.
Летели годы. Мать свою парнишка,
Слезами обливаясь, схоронил.
Стал он грубее, яростный был слишком.
И на войну с улыбкой уходил.
Там рвался в бой, был храбрым и бесстрашным –
Не замечала я, что сердцем он черствеет.
Был для врагов судьей он и присяжным,
Вдруг – бомба взорвалась. И вот он, тлеет.
Глаза повержены, завесой тьмы закрыты,
На лёгких – вновь печать всех обречённых.
Опять не удержалась… были смыты
Водой из Стикса метки вознесённых.
Остался парень жив. Но только телом.
Душа его сгорела в том огне.
В дальнейшем это доказал он делом,
Весь мир столкнув в кровавой той войне».
Умолкла Смерть, Творец, как заведённый,
Сидел писал, не поднимая взгляда.
И вдруг – застыл, как громом пораженный.
На Смерть смотрел он, как на ренегата.
«Столкнув в войне… постой! Да быть не может!
Нет–нет–нет–нет, не верю… не Адольф.
И после этого тебя ничто не гложет?
Что скажешь? Материнская любовь?
И это ТЫ мне говоришь, что не убийца?
Что проводник ты, гид и наблюдатель?
Да за спасение треклятого австрийца