Отправилось, исполненных испуга?
И одеяния мои чернее ночи
Не потому, что воплощенье зла я.
Ответ простой – я б тратила полночи
Чтоб с белой ткани кровь сошла людская!
Пороки, грязь, невежество и злоба –
Вот до чего весь мир вы довели.
Про то, что неисповедимы пути Бога,
Прошу тебя, мне байки не трави…
Но отвлеклась я и прошу прощения.
Ты говоришь, зачем нужна коса?
Скажу тебе, писатель, без сомнения –
Ведь в рай давно дорога заросла!»
И тишина вновь в доме воцарилась.
Писатель в руки взял «Охоты» пачку,
Заметил краем глаза – Смерть скривилась,
И виновато хмыкнул: «То – заначка.
Курить я бросил лет уж как двенадцать,
Но иногда вот тянет, признаю».
Взгляд на часы: «Ого… уж два пятнадцать,
Пора работу продолжать свою».
Нарушил тишину вновь скрип каретки.
Молчали оба. Каждый был в раздумьях.
Творец рассеянно разглядывал брюнетку,
А Смерть людское вспомнила безумие.
Сверхурочная работа
Настенные часы пробили трижды.
Смерть усмехнулась: «Два часа осталось.
Иль всё еще ты тешишься надеждой,
Что сможешь удивить меня хоть малость?
О чём хоть пишешь? – Не скажу пока, –
Лукаво подмигнув, сказал писатель. –
Но коль ты хочешь поболтать слегка,
Второй вопрос тебе могу задать я.
Я знаю, каждый день на этом свете
Ты провожаешь сотни тысяч мертвых.
Но всё же, постарайся вспомнить, есть ли
В твоей истории день самый… плодородный?
Не удивлюсь, коль связан он с войной…
Освенцим? Нагасаки? Хиросима?» –
Перечислял Творец наперебой,
Но Смерть ответила ему невозмутимо: –
«Не дашь ты, смертный, верного ответа.
Случилось то ещё до твоего рождения.
Задолго до гранат, до бомб, ракеты
Природное обрушилось явление.
Произошло всё в пять часов утра
В шестнадцатого века середине.
Погода, как сейчас, была хмура
В многострадальной той земной долине.