Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

– Как так?!..

– Ты что, давно на родине не был?

– Может, он и про Хочбара ничего не слышал?

Отовсюду неслись язвительные смешки.

– Ох уж наши хунзахцы! – вскипел вдруг Исмаил-хаджи. – Упаси Аллах попасть вам под язык! Сколько можно об одном и том же! Сказал же вам человек, так и так. Что вам еще нужно?

Мухаммад-Нуцал не вмешался, и собрание стало успокаиваться. И уже до самой предвечерней молитвы, пока звучали здесь речи ораторов, никто не донимал гидатлинца. А после намаза Мухаммад-Нуцал отправился в замок, так и не проронив ни слова по спорным вопросам, что только подняло его авторитет среди хунзахцев и их гостей. Через неделю вся Авария говорила об этом недоразумении на религиозном собрании. А еще через месяц, обрастая все новыми и новыми подробностями, рассказ о гидатлинце и Нуцале звучал по всему Дагестану в самых немыслимых вариациях. Порой выходило, что в Хунзахе появился новый Хочбар и открыто претендует на аварский престол.

* * *

Ночью, встревоженная страшным сном, в покои супруга прибежала ханша.

– О, мой славный Повелитель, мой единственный Владыка, – чуть ли не плача причитала она, теребя Нуцала за плечо.

– Что такое? Дерзкие гидатлинцы посягли на Престол? – проворчал Нуцал, пробуждаясь ото сна.

Ханша зажгла второй светильник, горящий на цунтинском хвойном масле почти не чадя. В спальне стало светлее. Он протер глаза и уставился на супругу. Ее черные шелковистые волосы были растрепаны, а белое ночное платье из прозрачного шелка открывало взору сводящее с ума тело тридцатишестилетней ханши. Ее глаза блестели, лицо пылало от жара, на лбу и щеках серебрились бисеринки пота. Вздымающиеся от тяжелого дыхания налитые груди растопили остатки сна Нуцала, зажигая его, как и много лет назад, непреодолимым желанием. Он протянул к ней руки…

– Я же говорил, что эту ночь тебе лучше провести в моей спальне…

– Не в этом дело, мой дорогой. Я видела страшный сон…

– Когда горит огонь любви, страшные сны становятся блаженной явью…

– Хорошее изречение, мой дорогой, но не пойми меня превратно, – зашептала она на ухо супругу, словно здесь их могли услышать. – Я боюсь, что это вещий сон, что над домом нашим нависла тайная угроза…

– Глупо бояться, любовь моя, того, что предначертано Творцом добра и зла. И потом, мы разве не сильны?

– Если ты об Аллахе и о войске нашем, то да, я с тобой согласна. Но как быть с тем, что угроза тайная…

Нуцал отстранился от супруги и прошелся по комнате, выглянул в окно. В свете зимней луны сад белел снегом, в Хунзахе была тишина и умиротворение, словно в раю, где нет места грехам и преступлениям и даже нечестивым помыслам. Он подбросил на тлеющие в камине угольки несколько березовых поленьев и повернулся к жене.

– Рассказывай про сон, я уже проснулся совсем и вряд ли уже сомкну глаза до утра.

– Говорят, ночью нельзя рассказывать про сон…

– Можно. Я разрешаю.

– Это богохульство?

– Нет. Прими это как толкование соответствующих аятов Корана. Ну, и что ты видела во сне?

– Крушение. Я видела, как окружающие великое аварское плато вершины сотрясаются от сражения двух чудовищ. Не знаю, что это было, я не поняла, кто они – люди или звери. Но все сражались! Сражались и гибли, а наш гордый Хунзах пылал огнем, дворцы превращались в пепелища. А ты во всем белом смотрел на Хунзах с высоты, откуда-то с облака, а я злилась на тебя за твою бездеятельность…

– А ты? Что делала ты?

Не знаю, дорогой. Я тоже была где-то высоко, поблизости с тобой. Я даже кричала тебе, но ты меня не слышал. А сражение не прекращалось. Защитники Хунзаха гибли, огонь один за другим пожирал дома… Господи Милостивый, я не помню всего, что видела, лишь знаю, что это был самый ужасный сон в моей жизни…

– Значит, это предвестник самого прекрасного, что только может быть в нашей монаршей жизни, – заключил Нуцал.

– Почему ты так уверен?

– Потому что от созерцания чего-то подобного ты меня и разбудила. Только я видел не чудовища, а людей. Гидатлинского старца, который дает в руки своего внука горящий факел и говорит: «Иди на Хунзах! Докажи миру, что не аварский Престол вечен, но шариат, провозглашающий власть правоверных…»

– А дальше? Что он еще сказал?..

Нуцал рассмеялся, видя, как серьезно относится ко сну ханша.

– Ты не дала мне дослушать, я проснулся.

– Надо схватить этого гидатлинца, который читал проповедь о том, что нет в Исламе монархии, но лишь избранные имамы…

– А ты откуда об этом знаешь? Неужели видела во сне? – хитро улыбнулся Нуцал.

– Нет, не во сне. Мне об этом рассказал мой казначей, который присутствовал на богословском собрании.

– Схватить, говоришь? А зачем? Чем могут повредить слова убогого богомольца, мнящего себя великим имамом?

– Не знаю. Но раз это он дает внуку факел, значит, его внук и предаст огню наш город…

– Ничего более глупого в своей жизни я не слышал. Если я тебя послушаюсь, то весь Дагестан будет надо мной смеяться. Лучше иди сюда и забудь все свои страхи. Недаром же сказал пророк: «Наслаждайтесь в молитвах, но более всего на свете любите женщин!»

* * *

Под утро, еще до азана муэдзина с минарета соборной мечети, в ворота замка громко постучались. Старший дворцовой стражи, кудав-нукер[33 - Старший воин, эквивалент европейского звания сержант (авар.).], по имени Дибирали вышел к просителям. Их было трое – уздени из далекого аварского села, примчавшиеся по снежным дорогам с тревогой и просьбой о высочайшем порядке. Уже два дня, как не утихают распри между семьями двух знатных узденей, причем состоящих друг с другом в родстве. Они дерутся. Пока еще на кулаках. Но, похоже, им уже не остановиться и скоро они возьмутся за оружие, прольется кровь.

Дибирали тут же поднялся наверх и постучал в дверь покоев рукояткой меча. Через запертую дверь ответила невольница. Кудав-нукер изложил ей суть дела, а та, имеющая право входить в покои, доложила Нуцалу о просителях.

– Видишь, дорогая, к чему был наш сон, – сказал Правитель, одеваясь.

– Не уходи, ты можешь послать нукеров, – попросила ханша сквозь сладкую дрему.

– Я хочу сам послушать моих вассалов.

Нуцал спустился вниз, куда велел впустить приехавших ночью просителей, и сам выслушал о происходящих в их селении беспорядках.

Все началось, оказывается, с безобидного состязания в метании камня. Кто-то из двух малых галбацев, не желая признать свое поражение, затеял спор. Началась драка. Их разняли. Но соперники снова вышли на заснеженную поляну и стали метать камни, опять заспорили и подрались. На сей раз в драку влезли братья одного из атлетов и побили противника. Тот привел на поляну своих братьев, и те побили этих. Затем драка началась уже в селении, в ней приняли участие еще и двоюродные, и троюродные братья. Дрались целый день. Мирились и на второй день снова дрались. Уже несколько человек с обеих сторон лежат в постели без сознания. Несколько человек получили увечья. Ни старики, ни женщины не в силах удержать молодых, возгоревшихся друг на друга неистовой злобой.

– Дибирали, – произнес Нуцал, немного поразмыслив, – после намаза возьми два десятка нукеров и поезжай с ними. Приведи к повиновению драчунов под страхом казни на площади. И не забудь заглянуть в их амбары и хлева. Похоже, у них много муки и скота жирного, раз силу девать некуда. Отбери половину. И если после этого они не перестанут враждовать, извести их о моей воле: задавлю такой податью, что рабам будут завидовать. И последнее… – Нуцал, еще немного подумав, добавил: – Если среди враждующих окажутся искусные рубаки, пригласи их на «бидул къец[34 - Кровавое состязание (авар.).]».

Через пять дней вернулся отряд нукеров с овцами – около пятисот голов и крупного рогатого скота – около полсотни голов. А с ними приехал в аварскую столицу и один из виновников драки, желающий поучаствовать в поединках с неизвестными противниками.

Тихую зимнюю жизнь хунзахцев, кроме богословских споров, зажигали еще и воинские турниры, которые не обязательно заканчивались гибелью одного из дерущихся, ибо победителем считался тот, кто сумеет выбить меч у противника или вынудит сдаться под натиском. Но нередко бывали и настоящие бои, когда кровник вызывал на поединок своего врага, и бились они до последнего издыхания. Месть победителю со стороны родственников запрещалась под страхом казни.

Этот драчун из далекого села тоже не потерял на турнире свою буйную голову. Ученик Шахбанилава показал хунзахам высшее мастерство – поигрался с малоопытным в боях узденем, как кот с мышью, трижды выбивая меч из его рук, и под конец, ударив плашмя мечом по голове, оглушил упрямого соперника. Когда очнулся, тот уже был вне арены. Он поклялся, что больше не будет ни с кем драться, и уехал в свое село пасти овец, ибо понял, что в этом его высшее предназначение.