Юмористические рассказы

Театры – это вам не в кино ходить. Целая труппа живых людей показывает на сцене не спектакль, нет. Они показывают настоящую жизнь. Мы верим им. Каждый раз представляем, что сцены были в жизни у этих людей, иначе, как можно так правдоподобно отыграть их. И вот уже актеры превращаются в героев, а темнота в зале говорит о начале второго акта.

Но, пожалуй, мы начнем с первого. Нет. Начнем с самых дверей. Стены театра встречают особой атмосферой. Массивные колонны, штукатурка снаружи здания, цвета сливочного масла, которое так и хочется намазать на хлеб. Деревянные двери, примерно в два раза выше нас с легкостью открываются, запуская в атмосферу советского союза.

Старые театры имеют способность переносить во времена, когда только культурная элита могла посещать подобные мероприятия. Проходим к гардеробу и, сдав вещи, в очередной раз, убеждаемся, что это так и есть. Деревянные номерки, сохранившиеся с тех времен, являются частью антуража.

До представления остается четверть часа. По правилам приличия нужно являться заранее. А если это первый поход в театр за много лет? Тогда непременно нужно заложить достаточно времени, чтобы как следует привыкнуть к атмосфере.

Просторный холл, вмещается в себя десять и более стоек, с брошюрками и фотографиями заслуженных актеров театра. В театре не работают, в театре служат. И почетное место на стенах или на плакатах в стенах здания нужно заслужить.

Высокий потолок, украшенный гипсовыми вензелями и стеклянной люстрой, даже после ремонта выглядит в добротном советском стиле. Деревянные скамейки, обитые кожей, говорят о приличном ремонте. Буфет, расположенный отдельно в углу, напоминает бар. Можно зарезервировать столик на антракт. Мы пришли в театр, вместе с Николаем Львовичем, старым ценителем классики и его сыном, а значит, надобность в резерве стола резко отпадала.

– Так, ну что тут у нас, – задумчиво произнес Николай. – Бутерброды с рыбой по триста, а с икрой по пятьсот. Да мы лучше сходим в ресторан, чем поддадимся этой обдираловке. Раньше, они стоили по рублю. Вот это было время.

– Раньше и рубль был, как сейчас пятьсот, – недовольно проговорил сын. Подросток, с копной кудрявых волос и светлыми глазами отца.

– Мить, ну если не знаешь, не говори, – осек сына, Николай Львович. – Ты не жил там и не можешь знать, сколько что стоило.

– Ну ладно вам, – вмешался я, обращаясь к коллеге.

Мы работали со Львовичем пять лет, но за все пять лет я не замечал его грубого характера.

Сын отлучится в туалет,и мы остались вдвоем на оббитой кожей скамейке.

– Чего он меня позорит? – вставил Львович.

– Это ты его позоришь, разговорами о ценах в местном буфете, возле бармена и очереди зевак, – ответил я товарищу.

– Я? Да я же правду говорю. Наваривают на нас богатство в карман, когда могли бы порадовать. Вот ты мне скажи, Никита, разве нельзя по-человечески к людям? – взмолился к моей совести Николай.

Наблюдая за тем, как товарищ все больше впитывает нотки коммунизма, витающие с атмосферой в воздухе, я считал минуты, которые в отлучке его сына, казались вечностью. Прозвенел звонок, который спас меня от вымученных диалогов.

Билеты мы со Львовичем выиграли на работе в лотерее. Приятный бонус, придуманный креативщиками, чтобы разбавить серые будни сотрудников. Кому-то выпадали билеты на плавающий по Москве-реке ресторан Редисон. А мне посчастливилось выиграть поход в театр. Такой же билет попался Львовичу и нашему юмористу Сергею. Но тот так яро хотел сходить на КВН, что выкупил билет у бухгалтерши, а свой, третий билет в театр отдал Львовичу и наказал взять с собой сына. Митя частенько заходил к нам и выполнял после школы мелкую работу. За это отец платил ему со своего кармана, как бы приучая сына к заработку.

Скромный парень всегда исполнял задание до конца и старался избегать отца в пределах здания. Львович тоже не сильно преследовал сына. Он чувствовал себя рядом с ним уязвимо настолько же, насколько это чувствовал сын.

Митя нагнал нас в коридоре, когда всех зрителей вели в зал.

– Ну где ты пропадал? – вставил Львович.

Парень лишь взглянул на него с удивлением, расставив в стороны руки.

– Отстань уже от Дмитрия! Взрослый мужик, выше тебя на полголовы, а ты за свое, – вмешался я.

– Вот давай, родится у тебя сын, посмотрим, как ты вести себя будешь, – в отчаяние буркнул Львович. В наступление он переходил в том случае, когда двое сплачивались против него. В нашей компании назревал тот же сценарий.

Присев на второй ряд, под ослепляющие софиты, мы удивленно уставились на сцену. Ее не было вовсе. Ровный пол шел от второго ряда и соединялся со сценой, тем самым уравнивая ее с залом. Со второго ряда и вовсе кресла стояли на возвышенности.

«Вот тебе и театр», – подумал я про себя, но услышал эту фразу из уст Львовича.

Перед первым рядом стояла длинная скамейка с реквизитом.

– Ты глянь на это все. И самовар стоит, и водка в графине. Думаешь бутафория? – прохрипел Львович, но, поймав на себе взгляд женщины с третьего ряда, сразу же замолчал.

Я был благодарен этой женщине. Львович какое-то время не говорил ни слова.

Свет над нами погас. Послышалось живое пение. Актеры выходили из-за кулис, раскладывая по местам реквизит и запевая добрую, старинную песню. На мужчинах были коричневые штаны, белые рубашки, а женщины порхали в простых блинных платьях. Розовое голубое, бежевое. Лица натуральные, живые. Таких не встретишь иной раз в городе.

Широкая скамья с реквизитом поехала в самый конец сцены на колесиках, под давлением двух актеров. В центр принесли два стола, стулья и ширмы из дерева и белого полотна.

И началось такое…

Сцена в магазинчике, по рассказам Чехова переросла в настоящую вакханалию. Только актер достал револьвер, примеряя его и целясь в зал, Николай Львович, вскочил, закрыл собой сына и готов был к стрельбе.

– Львович, сядь, не позорь нас, – причитал я, стараясь усадить товарища на место. – Это же реквизит, бутафория.

Митя выглядывал из широкой спины отца и молил о помощи всем видом. Тяжелое, почти каменное тело Львовича было не просто так сдвинуть с места.

Актер продолжал игру, громко произнося свой текст и раз за разом продолжая целиться в зал. А молодая актриса в бежевом платье, вышла к нам и, проскользнув через меня, заняла место Николая.

– Послушайте. Мы понимаем, что вы не были готовы к таким сценам. Поэтому готовы увести вас и вашего ребенка в места более для вас спокойные.

– Нет! – громко завопил Николай. – Куда вы нас поведете?

Все внимание от сцены было переключено на наш ряд. Даже актеры с интересом смотрели, чем закончится представление в зале.

– Предлагаю вам пройти на места, где в вас не будут целиться. Вы же понимаете, что срываете спектакль, – продолжала актриса свои уговоры.

– Деньги уплачены, а вы тут в зрителей целитесь, – не унимался Николай. Он начинал подозревать шаткость своего положения, но продолжал отыгрывать роль сумасшедшего.

– А мы должны, по-вашему, терпеть? – вдруг закричала актриса. – У нас спектакль полным ходом. Идет сезон. Думаете, всем людям в зале не страшно, когда в них целятся? – продолжала она, вскочив на ноги. – В этом и есть задумка режиссеров. Вызвать эмоции!

– А если кто-то из актеров пронес настоящий револьвер? – громко возразил Львович.

– Ну не шутите так. У нас нет в трупе самоубийц, и желающих отправится на каторгу из-за такого. Вы боитесь, поэтому я предлагаю вам места, предназначенные для таких случаев, – после ее слов в зале воцарилась тишина.

Львович махнул головой в знак согласия. Актеры заняли свои изначальные места. Девушка вышла в проход и ждала главное действующее лицо нашего ряда.

– Вставай, – прохрипел мне Львович.

– Не боюсь, – отмахнулся я.

– Пойдем. Своих не бросаем, – настаивал он, пока актриса не взяла меня за руку и не настояла. Мы все задерживали выступление.

Понимая, что нас выедут из зала и распрощаются, я надеялся, что в холле, где стояли доски с заслуженными актерами, не появится доска позора с нашими фотографиями и надписью: «Не впускать».

К моему удивлению, актриса повела нас не к выходу, а на сцену. По ровному полу, к стульям вдоль стены. Мы со Львовичем хотели в два голоса возразить, но девушка громко дала команду:

– Начинаем!