Юмористические рассказы

И все актеры снова запели песню. Бардовские мотивы звучали намного громче, и, казалось, мы невольно тоже начинаем петь. Львович хотел встать пару раз, но я, краснея от стыда, держал его за рукав пиджака и тянул обратно к стулу.

Из зрителей мы превратились в действующих лиц, а вернее, в бездействующих, но собирающих на себе все взгляды зрительного зала.

Актеры, словно не замечая нас, продолжали свое выступление. Вот тот же самый герой от нераздельной любви, от измены по сценарию проверяет бутафорский револьвер, целясь в зал, и другой подает ему все новые и новые из закрытых коробок. До Львовича, наконец, дошло, что они показывают сцену в магазине, где женщина за соседним столом выбирает ткани и пуговицы, также страдая от любви к молодому продавцу.

Сцена заканчивалась, но нас не спешили возвращать на места. Под пение той же песни, актеры быстро меняли реквизит. Я остановил уже знакомую актрису и спросил, когда нам можно вернуться на места, но она ответила резко и серьезно:

– Вы останетесь здесь до конца спектакля.

– Но мы будем мешать зрителям своим видом, – возразил я.

Это было бесполезно. Наверно, в сравнении с тем, как Львович вел себя в зале, на сцене он казался не более чем простой декорацией. Но как сопутствующему реквизиту каждому из нас было не по себе. Это показывал своим видом Митя, закрыв лицо руками и стараясь спрятаться за силуэтом отца от многочисленных взглядов.

– Не знаю, зачем я довел все до такого, но думаю, люди в антракте, нас разорвут, – прошептал Львович мне на ухо, словно осознал свой поступок.

Антракта не было. Три часа выступления было решено больше не прерывать, из-за нашего Львовича. В сцене с собакой актеры настолько вошли в кураж, что сначала вместо играющего роль собаки, актер стал светить фонарем на Николая, и тот даже вскочил, выяснить, что за ослепительная несправедливость на него напала, но мы с Митей уже с двух сторон потянули его за пиджак и принудили сесть на место.

Периодически в сценах, рядом с нами садились актеры, которые не принимали в них участия или принимали, но совершенно косвенное, подавали реквизит, издавали звуки, имитирующие топот или стрекотание сверчков.

Я ощущал, будто мы стали чем-то бо?льшим, чем зрители, и уже не видел презрительных взглядов из-за софитов, направленных на сцену. Казалось, будто нас пригласили в гости, и актеры, стараются сделать так, чтобы нам понравилось это пребывание в разных сценах.

И мне понравилось. Вспоминая, как в школьные годы я выступал в театре, на большой сцене, играя колобка, мальчика на рынке, который продавал леденцы, Чиполлино, у которого текст был настолько больши?м, что приходилось в некоторых сценах импровизировать. Все выступления проходили во дворце культуры по особым мероприятиям города. Но эта небольшая, уютная сцена мне начинала нравиться больше всего.

Героиня рассказа, деловитая женщина искала деньги, обходя сцену, словно огромный дом, заходя в разные комнаты. И вот она подошла к нам и мне актер, сидевший рядом, вложил в руки сундучок. Тогда актриса открыла его и стала искать деньги. Нашла их и тщательно спрятав, убрала сундук прямо под мое кресло, острожно отодвинув ноги.

Понимая, что к нам устремлены все взгляды зрителей, я решился на шалость и, взяв даму за руку, поцеловал ее в последний момент.

В зале послышались аплодисменты. Актриса, смущаясь, убежала обратно, по сценарию уговаривать помещика не забирать с нее долг. Я чувствовал себя полноценным действующим лицом спектакля, как в юные годы.

Львович, сиял, понимая, что все меняется, и аплодисменты говорят о том, что ситуация не так уж и плоха.

Актерам тоже понравилось наше участие, и перед последней сценой нам шёпотом огласили роли. Львович, пытаясь оправдаться перед залом, принял роль, даже не отрепетировав ее, и когда на сцене появились соответствующие его возрасту актеры, расслабился всем видом и сообщил, что стал чувствовать себя раскованнее.

Адвокат нахально огласил главному герою, что его супруга вернула все деньги, которые достались ей при разводе. Он язвил, смеялся и выворачивался как уж, а потом заявил, что она уже мертва и он знает, где ее могила.

Здесь вступали мы со Львовичем, присаживаясь возле декораций с могилами и изображая скорбь на кладбище. Митя остался на месте, прикрываясь от стыда. Подростку было сложнее окунуться в атмосферу.

Я смирно сидел спиной к залу и проникался историей, в которую нас угораздило попасть. Львович же, отыгрывал по полной, заливаясь наигранным рыданием, а потом и вовсе упал на картонный холм земли.

Сцена завершилась несколькими репликами главных героев, и все стали петь уже знакомую песню. Она казалась намного печальнее, чем в начале. Актеры уносили под пение реквизит, а мы, сев на места, ожидали реакции.

Зал взорвался аплодисментами. По очереди актеры выходили кланяться. Мы со Львовичем дружно хлопали, чтобы показать свое восхищение импровизацией актерского состава. Актриса в бежевом платье взяла нас за руки и вытащила к зрителям на поклон. Митя остался сидеть на своем месте. Он улыбался.

Мы кланялись и говорили всем «спасибо», а потом вместе с актерами под руки ушли за кулисы. Они буквально увели нас силой.

– Послушайте, если хотите сдать нас полиции, не надо! – неожиданно произнес Николай Львович. – Вы ведь должны понять, что некоторые и в армии служили и видели, как такие револьверы могут стрелять. Что-то в памяти щелкнуло, и я представил, как буду оправдываться перед женой, если с сыном что-то случиться, – не замолкал он.

– Да расслабьтесь. Мы не будем сдавать вас никакой полиции, – произнес актер, играющий роль собаки.

– Наша постановка не нуждается в режиссере, который мог бы затаить на вас обиду. Мы все здесь режиссеры. Привносим свое, советуемся и решаем, как будет лучше. Поэтому вы приняли участие в нашем спектакле, и стали ключевым звеном импровизации, о которой мы мечтали долгое время, – объясняла девушка в розовом платье.

– Конец сезона на носу. Это крайний спектакль. Благодаря вам поднимется ажиотаж и в следующем сезоне у нас будут зрители, – заметил актер, размахивающий револьвером на сцене.

– Это мы, значит, стали актерами? – рассмеялся Львович.

Всем нам стало легче после услышанного. Но оставался один вопрос.

– Когда приходить в следующий раз? – добавил Львович с наивным озорством.

Память

Алина лежала на винтажном диване, который стоял у стены посреди кухни. Обитые кожей подлокотники, и спинка с сидениями, обшитые гобеленом с цветочными узорами, никогда не подразумевали удобства для обитателей квартиры. Но его расположение было главным удобством для женщины.

Так, члены семьи замечали страдальческое выражение ее лица и, несомненно, предлагали помощь. Старшая дочь давала новые холодные компрессы, в виде мокрых полотенец из холодильника. Свекровь наливала в кружку травяную настойку, самостоятельно приготовленную для невестки прошлым летом, а младший сын старался всеми силами не замечать унылую картину.

Мальчик запомнил привычное состояние мамы со времен, когда ему исполнилось пять лет, и, прожив так еще столько же, совершенно искоренил в себе чувство эмпатии. Он намеренн