Лестовка наследника. Повесть

Лестовка наследника. Повесть
Ольга Владимировна Покровская

Повесть «Лестовка наследника» обращается к событиям 1861 года, когда цесаревич Николай Александрович совершил первую поездку по Волге, и в части путешествия его сопровождал статский советник Павел Иванович Мельников, более известный под псевдонимом Андрей Печерский. Тогда Павел Иванович предпринял хитроумные усилия, чтобы сломать взаимное недоверие между высокородным сановником и раскольниками, предубежденными против правительства.Опубликовано в журнале «Новый Мир», №12, 2024.

Лестовка наследника

Повесть

Ольга Владимировна Покровская

Дизайнер обложки Ольга Владимировна Покровская

© Ольга Владимировна Покровская, 2025

© Ольга Владимировна Покровская, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0065-3992-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОЛЬГА ПОКРОВСКАЯ

ЛЕСТОВКА НАСЛЕДНИКА

Повесть

Медное солнце в лохмотьях рыже-бурых облаков садилось над Волгой. Теплая волна перебирала береговые камешки. Река была пуста, ни барж, ни пароходов. Необозримая твердь спала, подземный гул остыл, под опрокинутой бездной, увитой по бирюзе золотою вязью, стояла дивная тишина, и лишь изредка вдалеке плескалась вода или на берегу потрескивал костер. Вокруг него по-хозяйски хлопотал светловолосый малый, который поддерживал огонь и время от времени разговаривал с собой.

– Ништо, Леонт, крепись, – бормотал он, отгоняя горький дым и вперяясь полубезумными глазами в бронзовый закатный нимб. – Взялся за гуж – не говори, что не дюж. С господней помощью справим дело, главное – не робей.

Уловив какой-то звук, он замер, но разобрал в камышах лишь журчание, слитое с птичьими руладами, и отогнал тревогу, несоразмерную шуму. Потом взял котелок, отправился к Волге и нагнулся над водой, но тут из куста, погруженного в ночную темноту, метнулась тень и цепкие руки повалили его на песок. Леонт вывернулся очень умело, словно того и ждал. Завязалась драка, и силы оказались неравными: Леонт, явивший не только силу, но и ловкость, без труда поборол неприятеля. Скоро тот, связанный по рукам и ногам веревкой, у него же и отобранной, извивался ужом у костра и щурил ненавидящие глаза, а Леонт отряхивал порты и поправлял ворот.

– Ты кто, дурачина? – спросил он беззлобно и, приняв, что недруга зовут Федором, продолжил: – Нашел, кого грабить. Я не богач, сам надеюсь на добрых людей.

– Отпусти, – выдавил Федор, дрыгая связанными ногами скорее для видимости, чем на удачу.

Леонт покачал головой, достал из-за пазухи сверток, развернул тряпицу и любовно прогладил скрытую в ней бумагу. Потом все завернул и положил обратно.

– Не взыщи, – проговорил он, застегивая рубаху. – Чего доброго, прикончишь по злобе. Утром отпущу, а сейчас лежи. У меня одно письмо, тебе без надобности, оно к твоему душегубскому делу никакого касательства.

Он все же набрал воды, пристроил котелок над костром, достал из котомки хлеб с луковицей и уселся ужинать, продолжая прерванный разговор с самим собой.

– Беглый, что ли, – рассуждал он, обращаясь то ли к Федору, то ли в пространство. – Коли и так, чего принимать грех на душу. С воровским интересом тебе на ярмарку, там толстосумы, полный сбор, а в чистом поле голь перекатная. – Он для верности скосил глаза на пленника и уточнил: – Ты к Макарию, верно говорю?

– Родня в Костромской губернии, – подтвердил Федор сдавленно. – Ухватил бы куш и к ним. Явишься с пустыми руками, не уважат, а с деньгами я их согну в бараний рог. – Он выгнулся и злобно захрипел. – Сноровистый… с виду-то увалень. Пусти Христа ради, я ж тебе ничего не сделал.

– Алчность ослепила, – вывел Леонт, снова обращаясь в пустоту. – И не угадал. С кем другим выйдет, а об меня обломаешь зубы-то. Меня бережет Богородица, крыла надо мной простирает. От нее у меня и сноровка, и хватка, так что нет на меня талана у вашего брата, разбойника.

Печальный пароходный гудок разнесся над Волгой, итожа его слова. Федор с натугой ощерился, но не ответил.

– А ты, дурачок, не смекнул, что меня отметила пречистая матушка, – заключил Леонт глубокомысленно.

Огоньки плясали в его остановившихся, прозрачных, как слеза, глазах, давая им странное плутоватое выражение. Он все говорил, и из его малосвязной речи выходило, что Казанская Богородица с чудотворной иконы, конфискованной правительственными чиновниками лет десять назад, удивительным образом вошла в его слух и подает ему голос, умоляя освободить ее от скверны и вырвать из рук еретиков.

Натужное лицо Федора, тронутое тусклым, на излете дальности, светом от костра, исказилось в ухмылке.

– Знаю, – процедил он. – Она на Керженце, в Благовещенском монастыре. Ты, выходит, такой же вор, грабитель, как и я… посягаешь на святую обитель.

Леонт покачал головой и мягко рассмеялся.

– Там она подмененная, – поведал он, таинственно понижая голос. – Был такой разоритель христианства, чиновник Мельников. Он забрал из Шарпана икону, увез к себе на квартиру, а кучер Василий ночью подменил ее на список и отдал хозяевам. И икона прошла через праведные руки тайно, и везде сияла благодатью, а нынче попала в богомерзкие путы и избрала меня для избавления. Кучера-то след простыл, и Мельников убрался в Петербург, но слышно, опять наехал в Нижний, и, верно, наймет Василия. Одна шайка! Тут-то его притянуть к ответу, а там потянется ниточка.

Его остановленный взор сделался пугающим, беспримесно сумасшедшим.

– Гласит, что ей тяжко, – протянул он, монотонно раскачиваясь. – Молит, чтобы я ее вырвал из нечистивых рук. Избрала меня, грешника. Ежели на нее дерзнет кто другой, то того она ослепит, как ослепила Мельникова на пути в Семенов.

– Безумный, прости господи, – буркнул Федор, вытягиваясь на траве и поудобнее устраивая затекшую шею. Казалось, он смирился со своим несчастьем, усвоив, что юродивый пленитель вполне безобиден. – Однако верткий и рука тяжелая… а с виду-то увалень.

Он еще повертелся, покряхтел и потом притих, вроде заснул, а Леонт, засев у костра, впал в осоловелый обморок. Он все раскачивался и толковал то ли с собой, то ли с выдуманным собеседником, и даже не замечал пепла, которым потухающее пламя осыпало его кудлатые вихры и жидкую бороденку.

Раннее утро обнаружило невольных спутников на плесе, окутанном промозглым туманом. На листьях и в чашечках луговых цветов блестела роса, стылое костище с головешками, похожими на обглоданные мослы, белело среди выжженной травы. По небу струились зыбкие тени, на серой воде обозначились омуты, а мимо дальнего берега заскользила гребная лодка, рассекая гладь, кое-где тронутую рябью. Федор вдруг забился всем телом, как бьется на берегу исполинская рыбина, хлопающая бесполезными жабрами.

– Развяжи, – потребовал он мрачно.

Вчерашний обидчик выглядел худым и щуплым, но его проворное тело даже стесненными толчками являло угрозу. Леонт подался к нему, но свирепый, как бы пронзающий взгляд из-под насупленных бровей остудил его пыл. После некоторых колебаний он все же дернул веревочный узел и отпрянул, готовый к натиску, но Федор буднично завозился на земле, разминая конечности. Потом он подобрал шапку, поднялся на ноги, брызнул в Леонта лютым взором и побрел прочь. Леонт долго провожал его глазами, запоминая очерк его сгорбленной спины, и, лишь когда недруг скрылся за кустами, отправился следом. Дорога петляла вдоль берега между холмами, кочками и ложбинами. Подвялые августовские травы кое-где поднимались в полный рост, закрывая вид, но, выныривая из зарослей, Леонт не видел никого и знал, что он на местности один, когда среди ивняка за его спиной что-то хрустнуло, и он потерял сознание от удара.

Очнувшись, он ослеп от солнца, которое било прямо в глаза, пригвождая его к земле. Наверху в полупрозрачных веточных узорах пересыпались листья, затылок подпирал узловатый корень. Леонт сел, потер ушибленную голову. Его котомка лежала в пыли у канавы и казалась нетронутой. Он проверил немудреное имущество и сперва успокоился, обнаружив, что все на месте. Потом ощупал расхристанный ворот, обтряс рубаху и чуть не подскочил от ужаса. Письма, завернутого в тряпицу, не было.

Несытый, изнуренный пленом Федор – а Леонт не сомневался в обидчике, как не сомневался, что тот голоден как собака, – не тронул в дорожной сумке ни корки, однако забрал письмо, которое, как велегласно, но легкомысленно провозгласил Леонт, не имело к душегубскому делу ни малейшего касательства. Голова была ватная, но, собрав мысли, Леонт решил, что пленник попросту отомстил ему за ночное неудобство, не найдя у неприятеля ничего стоящего. Он кое-как поднялся, покачнулся от накатившего головокружения, силой восстановил равновесие. Ветки негромко шелестели от ветра, раздражая его смятенный слух. За ними перламутрово светился парус, ползущий по студенистой воде у стрежня напротив острова. Цветочные глазки изучали его из пряной зелени. Вокруг не было ни души. Леонт еще постоял, проясняя мысли и взбадривая тело. Он словно решал, имеет ли его дальнейший поход какой-либо смысл без письменной подмоги. Потом осмелел и повлекся к пристани.

Скоро он был в городе, встретившем его обманным спокойствием и томными улицами, по которым фланировали снулые прохожие. Предчувствуя подвох, Леонт поднялся на гребень, где ему открылся ошеломительный ярмарочный вид, от которого у него закружилась ударенная голова и зарябило в глазах. Повсюду, насколько хватало ока, начиная с откоса, где яблоку негде было упасть от каменных домов и построек, до дальнего берега, отмеченного у горизонта зеленой кромкой, в пыли и мареве раскинулась многоцветная панорама из крыш, лабазов, складов, балаганов, пристаней лодок, барж, мостков, мачт и развевающихся флагов. Устройство огромного муравейника, подчиненного строгим, но неведомым праздному наблюдателю правилам, узаконивали очертания собора и церковные маковки, заметные то тут, то там. С тихих переулков, очерченных косыми заборами и оврагами, ярмарка смотрелась как центр вселенной, скопление богатырских сил, двинутых с городов и весей к пятачку на стрелке Оки. Подивившись этой масштабной суете, Леонт отправился к собственной цели. Через какое-то время нашел дом купца Ионова и осмотрел постройку издалека. Бревенчатый сруб смотрелся уважительно, стройные и крепкие столбы-вереи выглядели незыблемо. На коньке островерхой крыши ворковали голуби. Над ними наливалось влагой жемчужное облако. В распахнутых воротах зиял широкий двор, а седобородый хозяин расхаживал между подводами и покрикивал на грузчиков.

– Бедная твоя головушка, Леонт, – предостерег себя путник, предчувствуя неладное. – Будет тебе расправа.

Он понаблюдал за работами. Главным рачителем был взмыленный приказчик, который метался от амбара к весовому коромыслу и, запыхавшись, выпаливал:

– Пять пудов, Мина Михайлович!

– Клади ровнее! – рявкал Мина Михайлович. – Поправь гирю!

На его спесивом лице изображались досада и беспокойство. Он поискал кого-то вокруг и недовольно свел брови:

– Гришка!

К нему ленивой, но опасливой походкой приблизился молодой человек в кургузом сюртучке, и Леонт, оценивая одутловатые черты и городскую одежду, определил в нем хозяйского сына.

– Считай, раз наукам учен, – распорядился Мина Михайлович. – Сколько на круг?

Гришка, шевеля жирными губами, забормотал цифры, но сбился, вспотел и зациклился, так и не придя к результату. На его туповатой мордашке отразилось отчаяние. Мина Михайлович скривился и махнул рукой. Потом прошелся по двору и нетерпеливо крикнул у крыльца: