Якобинец

Впрочем, типичный санкюлот, обитатель рабочего Сент-Антуанского предместья.. ничего особенного.., но это совсем не то, что может вызвать симпатию молодой графини…

Все эти недостатки следовало немедленно устранить, сменив старый сюртук на новый, а главное – аккуратно связать чёрную гриву в хвост, как делал всегда из уважения к Робеспьеру, когда посещал дом гражданина Дюплэ..

Остановив фиакр у подъезда, Норбер поднялся на третий этаж и открыл дверь, ключи от этой квартиры были только у него и служанки.

Решительно вошел в гостиную, но замер и остановился, держа в руке шляпу с трехцветной кокардой, увидев, как Луиза де Масийяк, непозволительно красивая в ярко-розовом, струящемся до пола платье встала при его появлении из-за стола и отложила в сторону книгу.

В больших грустных глазах он ясно читал озабоченность и легкий испуг и испытал смутную обиду, она по-прежнему видит в нём «свирепое революционное чудовище», бледнеет, вздрагивает и отстраняется при его приближении и малейшем прикосновении.

– Я присяду, вы не против?, – мягко произнес Норбер, – отчего вы так насторожены? Мы с вами общаемся достаточно часто, за это время я не сделал вам никакого зла, почему вы меня боитесь? Давайте я сам попробую угадать причину, а вы скажете прав я или нет? Вы чувствуете себя зависимой и беззащитной, обязанной мне жизнью и боитесь, что я назначу особую цену своему покровительству?» Норбер выразительно взглянул на девушку и её нежные щеки залил румянец, – а также ваш страх вызывают все революционеры, все якобинцы, вы приучены видеть в каждом из нас врага и злодея, это заметно. Итак, я прав? ответьте же мне…

Луиза внимательно рассматривала его смуглое лицо с правильными, чуть резкими чертами и не находила в нём ровно ничего зверского или гнусного, скорее напротив. «Он весьма привлекателен для санкюлота», – вдруг подумалось, и тут же она устыдилась этой мысли.

Он как-то неуловимо изменился за этот месяц, ввалились глаза, оливковая кожа приобрела болезненный зеленоватый оттенок, резко обозначились скулы. Смутная предательская жалость змейкой вползла в сердце. Что это с ним случилось?

– Вы совершенно правы, гражданин. Если вы об этом спрашиваете, значит вам небезразлично, что мы чувствуем, мне от этой мысли гораздо спокойнее, – девушка принужденно слабо улыбнулась.

Сердце Норбера бешено стукнуло и куда-то провалилось, он проигнорировал эту досадную принужденность тона. Неужели она больше не чувствует себя беззащитной жертвой, а значит не должна видеть в нём тюремщика и злодея!

– Значит мир?, – улыбаясь, он протянул ей руку через стол.

– А разве между нами была война?, – в глазах девушки мелькнуло удивление.

– И всё же дайте мне вашу руку в знак того, что вы не видите во мне больше злодея и мучителя, мне это очень важно, я прошу вас.

Девушка неуверенно и осторожно протянула к нему маленькую узкую кисть. Осторожно и очень нежно Норбер сжал её в своей ладони, прижал её к губам. Это не слишком походило на дружеский жест.

Луиза тревожно вгляделась в лицо собеседника. Обычное выражение холодного бесстрастия совершенно исчезло, она почувствовала беспокойство. Норбер еще раз осторожно коснулся губами тонких пальцев.

Луиза слегка вздрогнула:

– Пустите, гражданин, – нервным жестом отняла у него руку.

Куаньяр по-прежнему спокойно и мягко смотрел на неё:

– Я сделал что-то выходящее за рамки приличий?

Она не успела ничего ответить.

В гостиной бесшумно возник де Бресси, ставший невольным свидетелем последних минут разговора и успевший отметить положительные изменения в костюме и в причёске республиканца, под его особенно внимательным взглядом Норбер смутился, но принял свой обычный невозмутимый вид.

– Чем обязаны столь важным визитом?, – с едва уловимой иронией произнес он, и вглядевшись в помрачневшее лицо Куаньяра спросил прямо:

– Скажите как есть, что случилось?

Норбер откинулся на спинку стула и глядя поверх голов невидящими, обращенными «в себя» глазами заговорил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Если всё произойдёт в течение июля, всех вас придется снова отправить в тюрьму…

Серьёзное лицо де Бресси застыло в напряжении:

– Это следует понимать так, что-то изменилось и мы вам больше не нужны. Значит снова тюрьма, а оттуда …»

Норбер резко вскинул голову и, взглянув де Бресси прямо в глаза, поднять глаза на Луизу у него не хватило сил, он тяжело вздохнул:

– Вашим жизням по-прежнему ничто не угрожает. Люди Вадье осмотрели уже все списки заключенных, обыскали все тюрьмы Парижа и не обнаружили вас. Теперь очередь частных домов и квартир. Мы поместим вас либо в Карм, либо в Сен-Лазар в последний момент, перед тем как…, не суть, это будет скверный сюрприз для моих любезных коллег. Скоро им станет совсем не до вас. Чем бы для нас это не закончилось, в любом случае вы будете свободны, либо я снова приду за вами, либо.., – он горько улыбнулся, – вас освободят… по амнистии, как «жертв якобинской тирании…

Чтобы слегка сгладить жуткое молчание, слегка улыбаясь, Куаньяр добавил:

– Сегодня утром люди из Общественной Безопасности едва не порвали меня в клочья из-за вашего исчезновения, они боятся ваших показаний, гражданка Масийяк и моего доклада…

Положив ухоженные руки на стол, де Бресси цепким и внимательным взглядом изучал молодого республиканца. Этот визит показался ему особенно значимым.

О прошлом между ними не было сказано ни слова, но граф помнил давнюю страсть Куаньяра к своей племяннице и составил себе твердое представление относительно истинных мотивов своего спасения.

Накануне в разговоре с Луизой граф осторожно коснулся этой щекотливой темы, но девушка лишь удивилась такому предположению, ведь этот красивый, но такой холодный и деловой молодой человек ничем не обнаруживал теплых чувств. А то письмо и цветы.. это было так давно..

Разве после сегодняшнего визита она не задумается? При всей доброте нрава и относительном либерализме эта мысль была графу немного неприятна.

И всё же он сам прервал молчание:

– Мы можем предложить вам кофе, гражданин Куаньяр?

Норбер наклонил голову:

– Не откажусь, гражданин Бресси, если бы все аристократы были так любезны к нам…, – тон беззлобной насмешки он сдержать не сумел.

Граф этой иронии не принял:

– Революционная тюрьма в ожидании смертной казни хорошая школа нового этикета, в нашем положении трудно в чём либо вам отказать.

Куаньяр стал серьёзен и поднял ладонь в знак примирения. Чувствовалось, что ему немного неловко, но, ни одного слова не сорвалось с его губ.

Де Бресси с минуту молча мерил молодого человека внимательным взглядом. И думал о своем.

«Проклинают дворянскую спесь, а что же он показал иное или якобинский «кодекс чести» мешает ему извиниться? Однако всё же по-своему недурной человек, интересный, умный, у него немало личных достоинств, вынужден по справедливости признать.

Но при всем этом фанатик революции, опасная и беспокойная судьба, в силу принципов обреченный приносить смерть и ждать смерти, упаси Бог Луизу увлечься им», – вот о чем думал де Бресси, не сводя глаз с властного гостя, хмуро изучавшего в это время его самого.

«Честный, добрый человек, гордый без барства, по-своему принципиальный, и что? Дворянин. Роялист. Может его мягкость и простота обращения маска, а окажется на свободе и первым делом схватится за оружие и перережет мне горло? Но всё же как он непохож на д ,Эспаньяка, Белланже, Желамбра, на генерала-палача Лантенака, на всех этих Пюизэ, Шареттов, Ларош-Жакленов… Вынужден сознаться, мне он нравится, не хочу его казни, нет…», – при последней мысли Норбер ощутил себя почти изменником революции и смутно устыдился её, как непозволительной слабости. Вырвался тихий вздох.

Пожилая служанка Петронелла принесла наконец кофе.

– Вы оба любите читать. Здесь есть Руссо, Рейналь, Гёте, Шиллер, из классики Корнель, Расин, если что-то нужно ещё, скажите мне сейчас.

– Мы нашли здесь еще кое-что, – вежливо заметил успокоившийся де Бресси, – похоже, что вы решили еще заняться нашим политическим воспитанием в духе радикального якобинизма? Предупреждаю сразу и честно, это напрасный труд…

От удивления Норбер поставил на стол ароматно дымящуюся чашку: