Якобинец

– Мы приехали в Париж еще в начале августа 92-го, впрочем, это вы знаете, мы жили очень-очень тихо, как буржуазная семья Дюпон, и нас не трогали почти весь 93 год, но в декабре… за нами пришли. Вернувшись от подруги, я обнаружила… квартира опечатана, мой дядя, кузены в тюрьме, меня приютила семья граждан Жели, я представлялась судомойкой в их семье, проживавшей в доме № 12 в том же квартале. Пять дней назад, вернувшись с рынка, я узнала, что гражданин Жели с женой также арестованы, как роялистские заговорщики, квартира опечатана и идти мне больше некуда, меня саму станут искать, считая сообщницей..

Куаньяр хмуро, с трудом подавляя нежность и жалость, рассматривал белоснежные точеные руки, не знавшие физического труда. Придумать же себе маскировку…судомойка…Вырвался вздох.

– Так откуда у вас ключи от той самой квартиры, в которой произошло убийство, кто дал вам их?

– Дня за два до ареста гражданка Жели, опасаясь худшего, дала мне их, советуя обратиться к привратнице от ее имени…

Повисло нервное молчание.

Первым, удовлетворенно улыбаясь, заговорил Дюбуа, барабаня длинными пальцами по зеленому сукну стола:

– Так-так. Семейка Жели, они же герцог де Жюайез с супругой, вернувшиеся в Париж эмигранты, шпионы Вены..найдена их переписка. Из них такие же буржуа, как из меня принц…

– Я догадывалась, безусловно, но эти люди приютили меня, к чему мешаться в их секреты, когда имеешь и свои тайны…

– Ну что вы в самом деле… Зачем вы лжете.. впрочем.., mais,c ,est clair comme le jour…(фр. «Но это ясно, как день»), ведь герцогиня де Жюайез родственница вашего дяди, – небрежно отмахнулся Куаньяр, – но говорите дальше..

– Эта квартира соединялась дверью с соседней квартирой, и дверь пока не была заколочена. Эти люди появились через эту дверь, услышав шаги, я спряталась в шкафу.

– Понимаю, это выглядело глупо, – к измученной девушке возвращалось спокойное достоинство, – но я была слишком напугана и считала, что они пришли за мной. Сидя в шкафу я слышала мало, а видела и того меньше. Их было несколько человек. Речь шла о каких-то особо важных документах, те двое, которых убили, видно и раньше передавали им что-то, но на этот раз от них требовали нечто невозможное. Эти двое пытались разорвать с ними отношения, грозили донести. Я поняла далеко не все, к тому же меня куда больше интересовало собственное спасение, чем чужие и столь опасные тайны…

– Гражданка Масийяк, вы кого-нибудь из них разглядели, смогли бы узнать?

– Пожалуй, да. Одного называли гражданин Кавуа и человека, которого называли бароном, не знаю титул это или просто кличка. Граждане, можно стакан воды?

– Дай ей воды, Жюсом.

– Гражданка Масийяк, звучали ли еще какие-либо имена, это очень важно…

Девушка опустила на стол пустой стакан и на минуту задумалась.

– Да, часто упоминали Амара, иногда Карно и Лавиконтри.

Куаньяр молча встал из-за стола. Сделав максимально серьезную мину.

– Парни, ее никак нельзя передавать Комитету. В тюрьме она долго не проживет. Хотя бы намек на связи барона де Батца с отдельными людьми из Общественной Безопасности пятнает весь Комитет. Ее постараются быстро убрать по какому-нибудь формальному обвинению, вроде аристократизма и связи с роялистскими заговорщиками Жели-Жюайезами, либо просто тихо отравят. Пока наш шеф Сен-Жюст, мы можем сопротивляться, и удержим ее у себя.

Оба якобинца понимающе переглянулись, именно такого решения товарища они и ждали.

– «Когда вам удалось выбежать из квартиры, кто-то из них успел вас рассмотреть так, чтобы запомнить?»

Вздрогнув при страшном воспоминании, девушка подняла глаза:

– Да, меня увидел, но чудом не догнал тот, кого называли Кавуа, два дня, сидя в подвале дома напротив, я боялась, что его люди найдут меня. Ожидание смерти хуже самой смерти.. Арест уже не мог сделать мне хуже.

Взгляд Куаньяра вселял в нее страх. Он словно знал о ней всё, видел ее насквозь, девушка замерла от ужаса, предполагая самое страшное, за арестом и допросом последует трибунал, скорый формальный суд и казнь.

Все эти люди в трехцветных шарфах выглядят такими холодными, свирепыми, не способными на малейшее сострадание и так ненавидят аристократов и роялистов, неужели всё кончено и спасения нет?!

Норбер в свою очередь крайне волновался, чувствуя острую жалость и твердое намерение спасти её, чего бы это ни стоило, но оттого выглядел еще более сосредоточенным, жёстким и бесстрастным, знал об этой особенности характера и мучился ещё больше.

– У вас в Париже нет больше родственников?,– спросил он, явно не ожидая положительного ответа, – граждане, на сегодня достаточно, подождите в коридоре, сейчас вы уведете ее по указанному здесь адресу,– он передал Дюбуа сложенный вдвое листок бумаги.

Когда за ними закрылась дверь, Куаньяр обернулся к молодой женщине, она встала.

– Гражданка Масийяк, – растягивая от волнения слова, произнес он, – сейчас эти двое граждан.. отведут вас…

Он не успел закончить фразу, которую начал «по указанному мной адресу, спрячут на частной квартире, и я наведу справки о судьбе вашей семьи», как лицо ее сильно побелело, прижав руки к груди, девушка стала медленно оседать по стене увешанной революционными плакатами…

– Чёрт побери! Не умею я говорить с женщинами!, – думал Норбер, неся её на руках к креслу и поднося к побелевшим губам стакан воды.Пойми же, «принцесса» Санлиса, я люблю тебя и никогда не сделаю зла, не чудовище я, только сумей это заметить, но с жестко стиснутых губ не сорвалось ни звука…

Оставшись в кабинете один, тяжело опустился в кресло.

Лавиконтри, незначительный член Комитета…

Карно, не может этого быть… «организатор победы»… заведует военным бюро внутри Комитета Общественного Спасения. Впрочем, «самое темное место под фонарем»…

Гражданин Андрэ Амар… Что о нём можно сказать.

Депутат Конвента и второй в Комитете Общественной Безопасности человек после Вадье. В 1793 был комиссаром в Энском департаменте, который жаловался в Париж на многочисленные и несправедливые аресты по его приказам…

Хм, речь все же шла об арестах, а не о многочисленных казнях, строчат жалобы по любому поводу… Какая уж тут борьба с контрреволюцией, хотят, чтобы и овцы были целы, и волки сыты…

3 октября внес доклад по поводу 73 депутатов, остатков партии Бриссо, остававшихся в Конвенте. Один из главных обвинителей жирондистов, а также, уже весной, людей из окружения Дантона, Фабра, Шабо и прочих. Против него рискнул подняться ультра-радикал Эбер, но и сам закончил свои дни на площади Революции…

До энного времени ничего дурного о нем не скажешь, честный революционер, патриот, якобинец. Но последние месяцы всё изменилось…

Враждебен к Робеспьеру вполне откровенно, в чем, впрочем, вполне солидарен со своим шефом Вадье…Что поспособствовало такой метаморфозе, какие цели на самом деле они преследуют?

Дюбуа остановился на пороге, а Жюсом и мадемуазель де Масийяк прошли в гостиную. Жестом он указал ей на кресло и поставил на стол корзинку с продуктами.

– Ну же, проходите, не бойтесь. Временно вы поживете здесь, тут есть всё, что нужно, если чего-то не хватает, вы можете сказать об этом мне или гражданину Дюбуа. Две комнаты, гостиная, кухня. Но бежать отсюда невозможно, квартира под строжайшим наблюдением и это исключительно для вашей безопасности.

Девушка устало опустилась в мягкое кресло и недоверчиво покосилась на Жюсома.

Санкюлот стоял перед ней, опершись рукой о стол. Красный шерстяной колпак с кокардой, из под него выбивались длинные пряди каштановых волос, тёмная карманьола и потертые брюки, стоптанные низкие сапоги. Но теперь его тон был гораздо мягче и манеры значительно вежливее, чем совсем еще недавно.

– В моём положении что-то изменилось?

– Безусловно. К лучшему, теперь вы под нашей защитой. Но вам всё еще угрожает опасность. Поэтому даже не пытайтесь сбежать и скрыться, вас схватят те, другие, и тогда, шансов спастись, у вас больше нет

– Те… другие это…

Но Жюсом прервал девушку.

– Не пытайтесь сами в этом разобраться, вам это ни к чему. Теперь это проблема гражданина Куаньяра. Для него это крайне серьезно и не спрашивайте меня почему.

В усталых глазах мадемуазель де Масийяк мелькнула искорка надежды: