Якобинец

Она некоторое время молчала, затем с побледневших губ вдруг нервно сорвалось:

– Зрелище казни человека не может вызвать у меня аппетита! И отчего все эти люди подходят так близко к эшафоту? Это ужасно, что им всем там нужно?! Мочить платки в крови казненных?! Зачем?!

Куаньяр на секунду задумался, он понял ее по-своему:

– Вы правы, я тоже думаю, что нужно всегда выставлять сильное оцепление, как в день казни Капета. Кто может предсказать поведение неуправляемой массы возбужденных людей? Вы были на площади 21 января, когда Капет «чихнул в мешок»?

Тонкое лицо девушки совершенно побледнело:

– Я…, – она запнулась, – болела в тот день…

– Много потеряли, гражданка, это исторический день для Франции. Тогда приходите завтра, повезут фанатичку, убившую Марата, это стоит увидеть каждому доброму патриоту Республики. И я со своей стороны буду очень рад снова увидеть вас, гражданка… могу я узнать ваше имя? Я не слишком навязчив?

По укоренившейся уже привычке Куаньяр окинул девушку быстрым оценивающим взглядом. Не аристократка, но и не из санкюлотов, скорее буржуазка, но и не из самых богатых…

– Элиза Луантэн, сударь, – испуганно блеснув глазами, тут же поспешно поправилась, – то есть гражданин. Вы, конечно, понимаете… это всего лишь оговорка, и совсем ничего дурного не значит?

Куаньяр решил успокоить несчастную миролюбивым жестом.

– Я это понимаю, могут не понять другие, впредь будьте внимательнее. При известном сочетании недоброжелательства и недобросовестности из этой невинной оговорки можно сделать скверные выводы.

– Да чего тут понимать, аристократка она! Ручаюсь, голову даю, гражданин, зовите полицию, я ее задержу!», – зарычал вдруг коренастый мужчина, оборачиваясь рывком из-за соседнего столика, – я вижу ее здесь часто, никогда в окно не выглянет, как все, всё отворачивается, словно «бывшие» ей братья родные, а вчера, жаловалась моей жене, как, оказывается, стали жестоки и кровожадны все вокруг!

– Вы очень разговорчивы, гражданин…, – тон Куаньяра был спокойным, но зловещим, – даете голову за то, что правы? Я ведь могу и принять залог…, – он вынул бумагу,и закончил фразу крайне резко – Общественная Безопасность… хотите поговорить еще или предоставите мне решить, кто здесь враг нации, а кто нет.

– Да, гражданин… – округлив глаза, отозвался оторопевший неизвестный и отвернулся, разом потеряв всю энергию и патриотический пыл, а заодно и интерес к гражданке Луантэн.

Девушка сильно побледнела и как-то сжалась, прижав руки к груди, казалось, еще немного и она заплачет. Норберу вдруг стало искренне жаль её.

– Вы испугались? – мягко произнес он, слегка касаясь тонкой руки, – это иллюстрация к тому, что я сказал о недоброжелательстве и недобросовестности, или излишнем патриотическом усердии иных граждан. Честное слово, вы неосторожны, как ребенок. Так, что такого вы наговорили, что привлекли к себе внимание? На что жаловались? Скажите правду, не надо бояться меня, я пойму, итак, на что вы жаловались?

Не без удивления он выслушал прерывающийся и сбивчивый эмоциональный монолог. Наконец, потеряв терпение, решительно прервал её:

– Подумайте, отбросив всякие чувства, если сумеете. Против Франции воюет вся Европа, бриссотинцы изменили и вместе с аристократами объявили войну правительству Республики, нас режут и в Вандее, и в городах мятежного юга, изменники сдали англичанам Тулон, а вы, наивная душа, жалуетесь на суровость порядков. Роялисты честно заработали право стать украшением уличных фонарей! Никому больше никогда не говорите того, что я выслушал сейчас! Погибнете от собственной сентиментальности. Я бы предпочел, чтобы вы прожили долгую и счастливую жизнь.

Девушка подняла на него большие глаза с расширенными зрачками:

– Вы очень добры, гражданин, означает ли это, что вы не станете вызывать полицию?

– Я сам имею право производить аресты. Но вы свободны, вам нечего бояться, если вы добрая республиканка, со временем вы научитесь жить рассудком, не поддаваясь минутным эмоциям, научитесь отвечать за каждое свое слово. Впрочем, принято считать, что женщины должны жить именно чувством, а не рассудком и именно в этом вся прелесть женственности…

Внимательно осмотрел зал, все подчиненные на местах. Сделал неуловимый жест, один из агентов подошел к столику и с долей удивления выслушал указания шефа. Норбер произносил их одними губами, чтобы девушка не услышала их…

Через четверть часа перед глазами Элизы Луантэн предстало потрясающее зрелище, молодой санкюлот в красном шерстяном колпаке, лихо сдвинутом набок, в карманьолке и длинных полосатых брюках с букетом в руках… В растерянности она перевела взгляд на Куаньяра.

Он мягко улыбнулся:

– Примите, прошу вас как компенсацию за моральный ущерб!

– Это немного неожиданно, но очень приятно…

Внезапно смуглое лицо Куаньяра слегка изменило выражение, оно стало невозмутимым и жёстким, мягкая улыбка исчезла, добрые тёмные глаза сузились и стали острыми, как лезвия, он увидел троих мужчин, усевшихся за дальним столиком. Какие люди, мы вас ждали так долго.. Жан Пико? Да неужели сам герцог де Симез собственной персоной? Пьер Моро? Или всё- таки граф де Кассаньяк? Агенты принцев-эмигрантов…А вот этот.., – Норбер даже побледнел от сильного волнения, – не очень верили, что вы придете.. их союзник, агент Турина.. виконт д, Алессио…и всё же вы здесь…

– Простите меня, гражданка Луантэн… я оставлю вас ненадолго… только умоляю вас, не уходите,… дождитесь меня…

Девушка грустно улыбнулась:

– Но вы можете просто распорядиться.. и меня из кафе не выпустят…

Искренне обиженный Норбер нахмурился:

– Вы заранее плохо думаете обо мне. Я очень прошу вас дождаться, но никогда не стану удерживать силой

– Я буду ждать…

– Благодарю вас…

Люди Норбера были хорошо обучены, без его знака они не тронутся с мест. Он поднялся и направился прямо к нужному столику. Ему стоило лишь подать знак и агенты Комитета разом окружили бы их, но слишком хотелось получить удовольствие от ситуации, хотя разум и подавал тревожный сигнал о мерах предосторожности, через десяток минут он и сам поймет свою ошибку.

– Я могу присесть?

Три пары глаз недоверчиво смотрели на него.

– Что вам угодно?

– Вы оказались в неприятной ситуации, месье…, – он обратился к «Пико».

Тот нахмурился:

– Я не понимаю вас.. тем более, обращаясь ко мне, следует говорить «гражданин», вы крайне неосторожны»…

– И всё же я присяду,– Норбер улыбался, испытывая моральное удовлетворение охотника, загнавшего крупного зверя, – можно я буду называть вас настоящими именами..герцог де Симез и граф де Кассаньяк звучит лучше, чем какие-то Пико и Моро? Вам не кажется?

Итальянец напрягся, но оба француза быстро взяли себя в руки. Они поняли ситуацию по-своему:

– Сколько вы хотите за своё молчание?– резко отозвался де Симез.

– Вы меня неправильно поняли…, – Норбер поднялся из-за стола и громко произнес, опустив руку на его плечо, – гражданин Симез.. граждане.. именем Республики вы арестованы.

Люди Куаньяра поднялись из-за своих столов, где старательно изображали обычных посетителей и окружили их, но итальянец всё же отреагировал быстрее, змеиным броском он приставил столовый нож к горлу Норбера. Его люди замерли…

Рука д Алессио дрожала от ненависти, кипельно-белый пышный галстук якобинца окрасился кровью. На секунды лицо Куаньяра исказилось от боли, порез был не опасным, но весьма чувствительным.

– Раньше умрешь ты, якобинская тварь, если не прикажешь своим людям пропустить нас!

Обхватив Куаньяра за шею и прижимая нож к его горлу, д Алессио подталкивал его к выходу.

– Господа…, вам… отсюда не выйти…, бросайте оружие! – голос Норбера звучал придушенно, но вполне уверенно, только обозначившиеся скулы и блеск глаз выдавали нервное напряжение.