Якобинец

– Ребята, слышали, что сказал гражданин Куаньяр? Но аккуратно, дамочки не должны вас заметить. По возвращении доложить. Отправляйтесь, живо.

Пьер хитро сощурил глаза, его насмешливая улыбка выводила Норбера из равновесия:

– Тебя интересует всего один член семьи де Бресси! Это я понял уже давно, еще в Санлисе!

– Заткнись, пожалуйста! И сделай, что тебя просит друг! Я очень переживаю, знаю, что уже скоро на аристократов начнется настоящая охота, хотелось бы уберечь де Бресси… уберечь её… от этой травли.

– Ладно, Норбер, я выясню всё, что возможно. Думаю, нам смогут помочь люди из секции, на территории которой находится особняк Жюайеза. Кто, как не они обязаны точно знать максимум о местных обитателях, кто уехал и куда, кто приехал и откуда.

Немногим позднее Норбер узнал, что старуха де Белланже и сестра маркиза были схвачены на заставе, при попытке под чужими именами покинуть Париж, и отправлены под трибунал ровно через неделю, 17 августа.

Было ли Норберу жаль их? Пожалуй, что нет. Он не безжалостен, скорее не сентиментален и скуп на лишние эмоции. Ничего не поделать.…Это их судьба…это общая судьба всех аристократов, всех вчерашних «хозяев жизни»…

Эти люди никогда не отпустили бы его самого, если бы им суждено было поменяться местами, он это знал, и к чему тогда зря точить слезы?

Менее чем через час…

– Ну, что нового, Пьер? Что случилось?! Они исчезли?!

Жюсом хмуро кивнул:

– Так и есть. Видишь ли в чем дело… ты не ставил задачи арестовать их, только осторожно выяснить, по-прежнему обитаем ли особняк Жюайеза, на месте ли хозяева, нет ли у них гостей, родственников из провинции. Всё так и было. Но… Атенаис Белланже с кузиной, покружив по городу для вида, стучались именно в двери особняка герцога Жюайеза. По-видимому, их красочный рассказ о том, как особняк Белланже был опечатан, а их почему-то отпустили, спугнул обитателей. Думаю, они рассказали и о том, что по их души явился земляк из Санлиса гражданин Куаньяр и расспрашивал о семье де Бресси… Сейчас сен-жерменский особняк герцога пуст, нет ни хозяев, ни их гостей…

Противостояние якобинцев и Жиронды в 1793 году, Марат и Шарлотта Кордэ

… Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день готов за них на бой…»

(Гёте «Фауст»)

Жирондисты, обвиняя своих коллег-соперников в дезорганизации и анархизме, не прекращали своих агрессивных выходок, инсинуаций и противодействия во всём. Стоит строго заметить, их деятельность в этот период свелась к интригам и инсинуациям против якобинцев, к красивым речам, расточаемым с трибуны Конвента и громогласной защите интересов крупных собственников, что не добавляло им симпатий малоимущего большинства французов…

29 октября 1792 года жирондист Лувэ произнес агрессивную обвинительную речь, прямым текстом требовал эшафотов для Робеспьера, Марата и Дантона одновременно, обвинения были размыты, противоречивы и часто абсурдны, но озлобление совершенно искренне и направленно.

Их агрессия против якобинцев не прекращались месяцами: нападения на Марата в октябре 1792 и в апреле 1793, а 24 мая добрались до Эбера, Варлэ, Марино и других, решившись снова поднять дело о событиях сентября. Показательны в этом отношении анти-якобинские памфлеты Бриссо, обращенные к своим избирателям от 24 октября 1792, от 23 мая 1793 года.

По призыву жирондиста Барбару в октябре 1792 город Марсель выслал отряды федератов, состоящих из богатой молодежи «для защиты от санкюлотов», они вели себя агрессивно, орали песенки, в которых требовали кровавых расправ и казней якобинцев:

«От Парижа к берегам Ривьеры

Докатился звон набата -

Вот и мы пришли на голос звона.

Мы казним сегодня Робеспьера,

Завтра снимем голову Марата,

Послезавтра – голову Дантона!»

Вот так «гуманисты и миротворцы», вот так «умеренная» оппозиция»… Но в этом вся суть подобных «миротворцев» всех времен и народов…

Интереснее будет другое, федераты, призванные, чтобы защитить депутатов крупной буржуазии от санкюлотов, чуть позднее и вместе с последними, будут штурмом брать Тюильри…

Видимо, активность и профессионализм якобинских агитаторов Сантерра, Шометта и прочих, посещавших казармы федератов нельзя сбрасывать со счетов.

Современники характеризуют жирондистов, как «партию людей ловких, тонких интриганов и крайне честолюбивых». По словам Кутона: «Они хотят Республики, но хотят также аристократию».

Они презирали народ и боялись его, стоит прочесть их мемуары. Например, послушаем Бюзо: «Париж – это сентябрьские убийцы», «чтобы нравиться парижскому народу – надо обладать его пороками» и т.п. Стоит послушать и Робеспьера: «Они обнаруживали большую чувствительность, но такую, которая плачет почти исключительно над врагами Свободы».

И то верно, агрессивные к коллегам по Конвенту, они расточали свое показное миролюбие исключительно в отношении роялистов.

В январе 1793 роялистом Пари был убит депутат Конвента Лепелетье, за то, что он голосовал за казнь бывшего короля…

Процесс Людовика это главным образом процесс политический и показательный, именно поэтому его исход был предрешён без лишних эмоций. Личный интерес в смерти Людовика мог иметь только Филипп Орлеанский и его сын, герцог Шартрский…

Обвинения в государственной измене подтверждали сотни писем и документов, извлеченных из сейфа бывшего короля после штурма Тюильри.

Стоит сказать сразу, Людовик не невинная жертва и пострадал отнюдь не «за грехи предков», как любят писать роялисты и сочувствующие им авторы, а за свои собственные грехи. Во всех странах мира, в это время, во всяком случае, государственная измена автоматически означала высшую меру.

С другой стороны, жизнь или смерть Людовика это жизнь или смерть самой Революции и Демократии. Жить или погибнуть молодой Республике во Франции, вот в чем вопрос. Этот человек опасен не только сам по себе, он личность весьма незначительная, а как коронованная фигура и ненавистный символ монархии.

Пока он жив, это поддерживает агрессивный боевой дух роялистов, они не прекратят устраивать заговоры ради его освобождения, высланный же за границу, он станет живым знаменем для эмигрантских корпусов, стоящих на французской границе и готовящихся к вторжению, его присутствие поднимет боевой дух роялистов.

Его казнь сделает революцию необратимой, а Республику окончательной ормой французского государства. Как верно заметил Робеспьер, штурмом Тюильри, народ уже вынес смертный приговор Людовику, ведь ранее, простые люди считали личность монарха священно неприкосновенной, таким образом, всё остальное по существу формализм. Это с одной стороны всё так…

Но эти рассуждения доступны лишь уму образованных революционеров, способных к глобальному и абстрактному мышлению, свободных от благоговения перед коронованными и титулованными особами…

С другой стороны, поразительно, с этой логикой не согласился Марат, буркнувший под нос после аналогичной речи Сен-Жюста:

–Этой доктриной нам причинят больше зла, чем все тираны мира вместе взятые!

Тем удивительнее, что все эти соображения вовсе не исключали сочувствия к Людовику, как к человеку. Это было заметно даже в поведении Марата, которого противники рисовали типом с садистскими наклонностями, слёзы Эбера тоже выглядели вполне искренними.

Марат был сторонником открытого процесса, пусть даже он будет чисто политическим и уже потому предрешенным.. Он считал, что в ином случае, в глазах простых малограмотных людей, приученных рабски почитать коронованных особ эта казнь, будет выглядеть как обычное убийство…

Удивительно, но каждый по-своему прав.

А что же жирондисты, эти лже-республиканцы? Они откровенно пытались выгородить Людовика, аппелируя к чисто роялистской логике, диктующей формулу, согласно которой личность королевской крови является особой «священной» и не подлежащей никакому суду в принципе!

Но разве это рассуждения революционеров и республиканцев? Что же будет дальше? Qui vivra verra… («поживём, увидим…»)

Вся правда в том, что значительная часть этих людей, не была искренними республиканцами и их тайные симпатии всегда склонялись к конституционному роялизму.

В их планы входило сначала подчинить Людовика своей воле и при формальном сохранении монархии стать фактически правящей силой, событий 10 августа они не хотели и приняли Республику задним числом, имея в виду, что она должна стать сугубо олигархической, буржуазной, но не подлинно демократической, к чему так стремились якобинцы.

Поэтому на разных этапах 1791-1792 года их политика существенно менялась, успешно шли тайные переговоры с королем и, они становились защитниками трона и крестили сторонников Республики анархистами и экстремистами, но если Людовик не шел на уступки, бриссотинцы стуча в грудь, изображали из себя пламенных республиканцев, да еще «отцов-основателей Республики», и это те, кто был против штурма дворца 10 августа…