До последней стрелы

Ясмина не стала снова спрашивать, почему Робин выбрал жизнь в лесу. Он не ответил в первый раз – может быть, случайно увел разговор в сторону, а может, и вполне осознанно. Лучше не уточнять. Тем более они уже подошли к лагерю.

– Ого, у нас гости, – Робин кивнул в сторону коновязи под навесом, и Ясмина увидела чью-то чужую лошадь.

– Ты знаешь, кто это?

– Конечно. Алан, бродячий менестрель. Он заезжал к нам несколько дней назад, но ты была в Бирмингеме. Так, все, оставь здесь пилу, – разбойник опустил вязанки дров на землю, рядом уже лежали те поленья, что принес Дик. – Пойдем. Алан наверняка сидит в шатре у отца Тука и пробует его адское зелье из забродивших яблок.

Едва они вошли в шатер, Ясмина и вправду увидела незнакомого юношу. Он сидел на бобровых шкурах, обхватив голову руками, и надрывно тянул:

– И даже ты не хочешь мне помочь! А еще почти врач! А еще священник!

– Именно потому, что почти врач и священник.

– Почти врач? – тихо удивилась Ясмина.

– Он врет, – отмахнулся отец Тук. – Я учился несколько лет в Италии, во врачебной школе в Салерно, но меня оттуда выгнали.

– Почему?

– За блуд и пьянство, – без всякого смущения отозвался монах.

– Поэтому ты меня и не понимаешь! – убивался менестрель.

– Что тут вообще происходит? – негромко, но очень отчетливо спросил Робин.

Менестрель перестал скулить, поднял голову и посмотрел на главаря разбойников:

– Я не хочу больше жить на этом свете! Нет смысла жить без Агнес! Все померкло для меня!

– И вот это нытье я слушаю битый час, – проворчал Тук.

– А зайчатина-то, наверное, уже готова, – Робин подошел к менестрелю и встряхнул его, взяв за плечи. – Ну-ка соберись и скажи, что случилось.

– Разве ты меня поймешь? Ты любил когда-нибудь так, чтобы сердце пускалось в полет в неведомые дали, а слезы сами лились из глаз?

– По счастью, нет.

– Никому меня не понять! – Алан снова заскулил, закрыв лицо руками. – Нет смысла в этой бесцветной жизни без нее!

– Ты тут плачь пока, а мы все-таки пойдем и поедим.

– Да все проще простого, Робин, – начал монах. – Алан влюблен в девицу, девица влюблена в него, а родители девицы влюблены в деньги и подыскали ей жениха-богача, с которым ее завтра обвенчают.

– И все?

– Почти. Он, видишь ли, решил из-за этого отправиться в мир иной – и пришел просить у меня совета, какой выбрать способ, чтобы безболезненно и наверняка.

– Вот же дурень.

– Тебе меня не понять! – всхлипнул менестрель. – Агнес для меня потеряна, и моя жизнь кончена! Я не хочу горьких бесцветных дней!

– Говоришь, эта Агнес тоже к тебе неравнодушна?

– Неравнодушна? – вскинулся Алан. – Мы – два сердца, созданных друг для друга! Мы – родные души, и без нее мне нет жизни!

– И где завтра собираются венчать твою родную душу? Откуда и куда она поедет, много ли с ней будет людей? – начал расспрашивать разбойник. – У богатого жениха будет какое-то сопровождение? С оружием или нет? Пресвятая Дева, во что я ввязываюсь?

– В церкви в Аденсбурге. Какое оружие, ты что? Обычная деревенская свадьба!

– Тебе хоть есть куда привести молодую жену?

– Что? – встрепенулся Алан.

– Если завтра в церкви вместо жениха появишься ты – тебе есть куда привести жену? И на что жить?

– Как я там появлюсь? – снова застонал менестрель. – Ее родители против!

– Ах да. Нужно же спрашивать разрешения.

Глава девятая

Алан перестал размазывать слезы по щекам и, не отрываясь, смотрел на разбойника.

– Значит, невеста живет в Аденсбурге, а богатый жених с сопровождающими поедет из Ноттингема? – повторил Робин.

– Да, – вздохнул Алан. – Богатый, эх… Он сборщик податей, ему хорошо платят, да еще и наследство получил.

– Ага. Сборщик податей, значит. Кажется, я его знаю. Ну, поедет, да не доедет.

– Нет! – менестрель снова уронил голову на руки. – Не надо никого убивать! Лучше я умру сам, моя жизнь бесцветна без Агнес!

– Совсем с ума сошел, – рассмеялся разбойник. – Успокойся, ни с кого даже волосок не упадет. Хватит рыдать. Иди к ручью, умойся и возвращайся обедать. И познакомься уже наконец с Ясминой.

– Джон не успеет вернуться, он и до Лидса-то еще не добрался, – сказал Робин сарацинке, вытолкав менестреля из шатра. – Значит, у нас есть мы с тобой, Скарлет и Эмиль.

– Возьми Теодора, – проворчал монах. – За лагерем я и один присмотрю, ну и Дик будет неподалеку. А пятеро лучше, чем четверо. Да и дело, как я понимаю, намечается доброе и не кровавое.

– Ты прав, возьму. Вернутся Эмиль и Скарлет – соберемся и решим, как лучше. Ясми… так, а где она, только что же тут была?

– Здесь я, здесь, – откликнулась сарацинка, проскальзывая в шатер. В руках ее была глиняная плошка с горячим мясом, вареной репой и несколькими кусками хлеба. – Держи-ка. А то сейчас вернется завтрашний жених, тебе снова придется его утешать, и поесть тебе опять не дадут.

Мишень нарисовали углем на широкой доске и повесили на одном из дубов, обрамлявших поляну. Теодор, Дик, Марион и уже успокоившийся Алан собрались вокруг стрелков. Марион заплела причудливые косы, словно на праздник, выбрала ярко-голубое верхнее платье, подходившее к ее глазам, и надела несколько украшений из подарков Робина.

– Ты ведь выиграешь? – проворковала она разбойнику.

– Посмотрим.

Он надел на лук тетиву, отошел от дуба с мишенью ярдов на пятьдесят и обернулся к остальным.