Сестренки

Ася, 1952.

20 сентября.

Наташа закончила школу, ни на какую стройку, конечно, не поехала. Годик поработала пионервожатой, а потом поступила в педагогическое училище.

По разговорам с подругами я поняла, что она вроде хочет перебраться в общежитие, но ей не дали места – не так далеко ездить.

Признаться, я пожалела, что она не переехала.

Поначалу я так обрадовалась, когда она выбрала путь учительницы!

И впервые подумала, что в той бомбежке у меня пропали все мои записи, тетрадки, старые учебники: как теперь они пригодились бы Наташе! Я так и сказала, а она скривилась:

– Мама, теперь совсем другая педагогика.

Они уже начали изучать историю педагогики, меня всегда это увлекало. Но Наташа отмахивается:

– Ну да, проходим всякую муть… Кому теперь нужны все эти старые теории?

Я пыталась возразить, что из мыслей прошлого можно многое почерпнуть.

– Мама, что ты об этом знаешь? –спросила она презрительно, – ты уже сто лет не работаешь учительницей.

Я возразила:

– Не работаю. Но ты знаешь, я всегда скучала по этой работе.

– А мне кажется, – медленно выговорила девчонка, – это хорошо, что ты больше не учительница. На твоей нынешней работе ты куда больше на своем месте.

Сколько я потом себя убеждала, что она имела в виду совсем другое. Она просто неловко выразилась. Она хотела сказать, что я прекрасный лектор, что я отлично справляюсь с агитационной работой…

Я давно поняла и смирилась с тем, что я плохая мать. Но и она – плохая дочь. Ей наплевать на меня. Перед ней большая, радостная жизнь – я слышу, как она фантазирует с подругами, как поедет работать на Алтай, или к озеру Байкал, или в Калининград, потому что хочет посмотреть старый немецкий город. Для матери в ее прекрасных планах места нет.

3 октября.

Я решила вернуться в школу, но меня не отпускают с работы.

4 ноября.

Я решила родить ребенка. Недавно я ездила на Невский, решила пройтись и увидела женщину – одной рукой она прижимала к груди какой-то кулек, а в другой тащила сумку. Мне показалось, она устала, я подошла, предложила помощь, и она, счастливо улыбаясь, чуть откинула одеяло с кулька и показала мне младенца. Сказала, что идет из больницы, неделю назад родила.

Я помогла ей с сумкой, проводила до дому, поднялась на третий этаж. Женщина жила в коммунальной квартире, мимо нас прошмыгнула ее соседка:

– Столетняя нагуляла да родила … стыд и позор!

– Мне уж сорок восемь, – добродушно сказала женщина, когда мы вошли в комнату, – и Вальке тоже. Всю блокаду жили в этом доме, сначала моих сыновей отсюда вынесли, а потом и ее – сына и дочку. Как так вышло, что мы крепче наших детей оказались – уж не знаю, что и сказать. В войну я ничего еще была, работала, как все, выживала, а потом уж, как мирное время, поняла – нет, жить хочу. Хочу жить! Нашла себе одного, женатого, да что ж? Сейчас выбирать не из кого. Валька как узнала, так прям змеищей так и шипит. А мне что теперь? Дочка у меня.

Мне выбирать есть из кого – в нашем бюро мужчин много, да все красивые, видные – агитатором кого попало не поставят.

Вернулась сегодня утром, сказала, что задержалась в городе – долго было собрание, Наташа посмотрела презрительно.

Если у меня появится ребенок, то Наташа будет шипеть змеей не хуже той Вальки.

25 ноября.

Три недели думала, что беременна, но нет, дело в другом. Ребенка у меня не будет.

27 ноября.

Наташа, конечно, сделала свои выводы о моих ночных отлучках. Ужас. Она и так меня не уважала, а тут я, конечно, добавила. Ну что же, будем жить как живем.

1953.

23 марта.

Отдала Наташе свой рабочий стол. Она обрадовалась, он больше, много ящиков. Я вышла за хлебом, а когда вернулась, увидела, что она жжет во дворе костер. Я подошла и увидела, что она сжигает свои школьные тетрадки, рисунки, заметки:

Освободила стол от всякого хлама!

В огне корчилась тетрадка, на обложке еще можно разглядеть – сочинения. Я никогда не прочитала ни одного ее сочинения, и теперь уже не прочту.

1 апреля.

Меня сняли с должности.

1 июня.

Я скрепя сердце подняла старые связи, и меня взяли на работу – воспитательницей в детдом.

Признаться, мне это как-то стыдно. Воспитывать чужих детей, когда моя собственная дочь на меня еле смотрит!

Я беру ночные дежурства, а потом остаюсь и на день. Можно сказать, я живу в этом детдоме.

Бедные дети! У всех во время войны потеряны родители, у кого-то погибли, кто-то потерялся во время бомбежек, эвакуации. Я смотрю на них и не могу не думать про мою Анюту.

У меня осталась ее карточка – папа водил нас сниматься к Чернышову мосту. Мама никогда эту карточку не доставала, и я долго думала, что у нас нет ни одного моего детского изображения. А когда ездила забирать Наташу, собрала какие-то вещи в родительском доме и вот – нашла карточку.

Помню, на нас тогда были одинаковые вышитые платья.

8 июня.

В детском доме есть девочка, Лида, ей тринадцать лет, такая смешная тараторка, длинная, неуклюжая, волосы русые, глаза светлые, такая забавная! Если где-то хохот, значит, там Лида. Если что-то упало и разбилось – и тут без Лиды не обошлось.

15 июня.

Наташа примчалась вся взбудораженная – ей предложили обмен!

Она где-то познакомилась с девушкой, и та рассказала, что ее тетка получила комнату на третьем этаже в самом центре Ленинграда, на Коломенской. У тетки муж инвалид, без ног и руки, на улице не был уже несколько лет, сама тетка деревенская, хочет в деревню, но куда? Как? Хотя бы в дом, чтобы лавочка у крыльца, чтобы огородик да какое дерево. Наташа, не советуясь со мной, помчалась к этой тетке, рассказала ей о нашей комнате с верандой и чуланом, о том, что перед домом у нас есть вскопанный участок с яблоней и кустом смородины…