От печали до радости или Первая любовь по-православному

Но вечернего огонька не будет. Для нее – не будет. За ней машина приедет раньше. Уже сегодня где-то после обеда. Перед завтраком зашла вожатая и сказала, что позвонили и сообщили, и надо собираться. Лина выкинула вещи из шкафчика, собрала сумку. Потом отряд построился на завтрак. После завтрака на отрядном месте появился лист ватмана. Вожатая раздала тетрадки. Ребята записывали на ватман свои адреса и переписывали себе чужие. Это тоже была такая традиция. Это будет океанская переписка. Лина оставила свои данные. Записала адреса нескольких девочек. Лина еще не знает, почему, но ее адреса никто не запишет. Океанская дружба останется на этом листе ватмана. Лина еще не знает. Но будет так, как будет. Все – обман, все – миражи.

А потом девочка перевернула лист тетрадки и переписала на отдельную страничку адрес Тима. Она не знала, зачем и почему. Все равно ведь не напишет и не позвонит. Но просто переписала. Самым красивым, самым аккуратным почерком, какой только вообще может быть на свете. И все-таки почерк получился обычным. Лина посмотрела, вздохнула. Отошла к окну. К огромному и высокому окну. Море. Солнце. Небо… «Просто так, – вспомнила она одну из океанских песен. – Просто так идут дожди по земле и потеряны от счастья ключи…»[26 - Юрий Визбор. Перевал.]

Потом был обед. Машины все не было. Лина тоже пошла с остальными на прощальный концерт закрытия смены. Она уедет прямо из зала. Они с вожатой сядут поближе к выходу. Лина затолкает сумку под кресло, чтобы не мешала, устроит куртку назад. Рядом окажется Тим.

«Просто так идут дожди по земле
И потеряны от счастья ключи.
Это все, конечно, мне, конечно, мне,
Но об этом помолчим, помолчим», – улыбнулась Лина.

Потом была какая-то песня. Песня, которую поют всем залом, встают и берутся за руки. Лина обычно не придавала значения. Это ведь «Океан». Построились мальчик-девочка, взялись за руки мальчик-девочка, выбрали друг друга в игре мальчик-девочка. Но сейчас этим мальчиком рядом был Тим. Лина осталась просто стоять. Она не знает. Она ничего не знает. Чего там все берутся за руки. И вообще, она сейчас уезжает.

Тим взял ее руку сам. Улыбнулся и чуть пожал, словно дружески и заговорщицески.

Это ведь была Лина. Девочка с серо-голубыми глазами, которые вместе с тем могут быть и совсем стальными. Почему-то хотелось думать, что она совсем словно из этой песни:

Набекрень береты голубого цвета,
Со стальным просветом огонек в глазах,
В погоду – непогоду, хоть в огонь, хоть в воду —
Крепкую породу узнают в боях[27 - Из песни «Голубые береты» ВИА «Голубые береты» – вокально-инструментального ансамбля Воздушно-Десантных Войск.].

А потом все снова сели, и Лина услышала голос вожатой:

– Пошли, Линочка. Пора.

Это была очень хорошая вожатая. И очень за нее переживала. Ведь нельзя не понимать, что это очень обидно, когда все остаются и у всех еще праздник, а ты уезжаешь. Куда-то с корабля на бал. Или наоборот. Лина глянула еще на Тима и потянула на себя свою куртку со спинки кресла. Побежала следом за вожатой.

В блестящем, сверкающем холле перед дверьми на улицу они с ней обнялись. Это была очень хорошая вожатая. И Лина заплакала. Уткнувшись в ее форменку, забыв, что внизу ждет машина. Лина плакала об «Океане», о девочках. Это было не главное. О темноглазом Тимке, которого больше ведь не увидит. Она приедет домой и все забудет. Но сейчас она плакала…

Глава 8. «Но на судьбу не стоит дуться…»

Лина не понимала. Казалось, она была дома и должна была начаться прежняя жизнь. Обыкновенная, прежняя, какой она всегда и была раньше: школа, дом, книги, море. Но прежняя жизнь вот уже неделю все никак не начиналась. Все, что всегда было важно и интересно, стало каким-то скучным и печальным. Лине отчаянно не хватало какого-то другого простора. Простора на бухте Емар. Где поют про алые паруса, где дружба, и друзья, и где вожатский отряд «Исток». И Лина решила.

– Мама, – сказала она в пятницу вечером, когда они вместе убирали и мыли посуду после ужина, – мама, я, наверное, после школы поеду работать в «Океан». У них там свой вожатский отряд, и у них там здорово. Меня звали, значит, я подхожу. А еще они даже учатся от «Океана» во ВГУЭСе, и потом у меня все равно будут не только океанские вожатские курсы, но и специальность. Законченное высшее.

Мама посмотрела задумчивым взглядом. Мама не была рада.

– Я думаю, тебе лучше просто поступить в институт, как ты и хотела, – заметила она. – Как все поступают. Просто учиться, жить, получать образование. На втором-третьем курсе найдешь подработку по специальности. Обычный вариант. Обычная жизнь. Не звезды с неба, но жить можно, согласись, Лин.

Лина вздохнула:

– После «Океана» это будет уже какая-то скучная жизнь, мама.

– Не после «Океана», – напомнила та. – После того, как ты все забросила, и службы в храме, и читать святых Отцов, и молиться, и вот уже сколько ведь не исповедовалась и не причащалась. «Отчего мы проводим без отягощения многие часы в пустейших увеселениях, не находим сытости в них, стараемся одно суетное занятие заменить другим, а кратчайшего времени не хотим посвятить на рассматривание согрешений своих, на плач о них? оттого, что мы стяжали сочувствие к греху, ко всему суетному, ко всему, чем вводится грех в человека и чем хранится грех в человеке; оттого, что мы утратили сочувствие ко всем упражнениям, вводящим в человека, умножающим и хранящим в человеке боголюбезные добродетели»[28 - Игнатий Брянчанинов. Аскетическая проповедь. Поучение в неделю жен-мироносиц, 3-ю по Пасхе. О мертвости духа человеческого.].

– Но, мама, ты ведь сама все понимаешь: сначала была подготовка к олимпиаде. Потом был «Океан». Сейчас я все начну опять. Только это не выход, как ты стараешься меня отговорить.

– Линок, – заметила мама, – если ты выберешь работу в «Океане», ты уже не начнешь все опять. Ты походишь сейчас какие-нибудь полгода в храм, а потом ведь уедешь. Твой «Океан» – это суета сует, все суета. Ты думаешь умудриться там остаться воцерковленной? Ты уже и так все забыла. А ведь всего какие-то две недели там побыла. Мы забываем. Мы все забываем, Лин. Наше сердце – гроб. Должна быть постоянная, благочестивая, внимательная жизнь[29 - См.: Игнатий Брянчанинов. Аскетическая проповедь. Поучение в неделю жен-мироносиц, 3-ю по Пасхе. О мертвости духа человеческого.]. А не как ты решила, два притопа, три прихлопа, раз-два – и в дамки, мы танцуем буги-вуги, поворачиваем круги. «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф.11:12).

Она вздохнула и добавила:

– Я тебе так скажу, «Океан» – это не твой выбор. Ты и саму себя там потеряешь, и детям ничего не дашь. Детям надо давать силу. Веру. Они молодцы, эти вожатые, что дарят ребятишкам праздник. Делают доброе дело. Но ты подожди, это тебе сейчас пока кажется, что ты без «Океана» жить не можешь. Конечно, только приехала. Время пройдет, все забудешь.

Руфина улыбнулась. Она знала свою дочь. Свою боевую девочку с серо-голубыми глазами. Свою дорогую Линусик.

– Подумай серьезно, Лина, – продолжила мама. – Ты все-таки уже взрослая. Решать тебе. Прогибаться ли под этот изменчивый мир или пусть лучше он прогнется под нас[30 - См.: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир,Пусть лучше он прогнется под нас» (Андрей Макаревич).], – добавила она уже словно папиными словами. – Хотя, как я погляжу, с тебя станет. Вот, косы все тебе мешали, захотела стрижку как у всех. И даже есть ведь в классе другие девочки с косами. Все равно. Ну, так что же, Лина? Что мы с тобой завтра? Прогибаться под этот изменчивый мир или в храм?

– Конечно же, в храм, – поднялась Лина. – А косы – это не беда, – махнула она рукой. – Будут новые. «Была бы честь, была бы честь!..»

И пошла в комнату. Тихонько напела:

«Но на судьбу не надо дуться.
Там, у других, вдали…<…>
А здесь, у нас, враги найдутся, —
Была бы честь, была бы честь!»[31 - Из к/ф «Гардемарины, вперед!».]

Глава 9. И смех и грех

Руфина посмотрела ей вслед и безнадежно улыбнулась. Что с нее возмешь. Самая ее старшая. Первый блин комом. И папины книжки. Папа хотел сына, родилась дочь. Папа не стал огорчаться, и когда она подросла, души в ней не чаял. Наверное, так и пошло все – как-то не так. Хотя все равно ведь. В храм Лина ходит, что-то читает, псалмы учит потихоньку. Значит, все-таки растет в ограде церкви, не как трава. И то хорошо, хоть так. Папина дочка. Папа же в храм – ни ногой.

Она улыбнулась. Вспомнила начало их семейной жизни. Первые годы после свадьбы. Как-то шли с ним домой с работы, зашли вдвоем на вечернюю службу, на Николая Чудотворца. Как-то самим собой так получилось. Все бы ничего, но потом начался полиелей[32 - Полиелей – наиболее торжественная часть Всенощного бдения или праздничной Утрени.]. Муж сразу сказал, что здесь слишком много людей, и он ничего не понимает, и надо уходить. Сели на лавочку подождать, пока пройдет торжественная часть. Руфина сидела на лавочке и чувствовала себя так, как будто привела с собой тигра, и понимала: тигр сейчас рванет. Потому что это – тигр. Так и получилось: тигр рванул. Просто взял, встал и ушел. Руфина пошла на выход за сорвавшимся питомцем. Все правильно. Что уже теперь. Вот так и сходили. И смех и грех. Слава Богу за все. Вот так и Лина растет. Со своими книжками и серо-голубыми глазами… То у нее одно, то другое, теперь вот – «Океан». А то радуется Великому Посту: «Ура! Со щитом иль на щите!»

– Правда, это как будто корабль пошел в плавание, мама? Или как читаешь в книжках Пушкина, как офицеры квартируют где-то в городке, что попало и как попало от безделья маются, а потом – труба зовет, в поход! Все бросают и ничего не жалко. Потому что они – офицеры. Это их настоящая жизнь. И мы как будто также.

Руфина улыбнулась, как вспомнила. И все-таки – кровь. Горяча кровь ее милой девочки. «Должно держать себя в состоянии ревности, тишины, спокойствия, нищеты духа, удаляясь тщательно от всех состояний, производимых разгорячением крови и нерв»[33 - Игнатий Брянчанинов.]. Но она поймет. Она должна понять. Это – главное. А в какой институт поступит и какую специальность выберет – это уже дело житейское. «Премудрость мира сего – буйство у Бога есть… Господь весть помышления мудрых», помышления, из которых составляется их ученость, «яко суть суетна» (1Кор.3:19–20)»[34 - Игнатий Брянчанинов. Аскетическая проповедь. Поучение в Неделю антипасхи. О христианстве.].

Главное, чтобы она поняла: «Мудрая пословица говорит: с волками жить – по-волчьи выть. То есть оказался среди волков – будь как волк. Оказался среди тараканов – ну, ползай, как таракан. А Христос учит иначе: среди тараканов или среди волков ты должен быть христианином, что бы с тобой ни случилось. И вот такая жизнь называется исповеданием. Не только словом свидетельствовать об истине, но прежде всего – жизнью. Вопреки всему. Потому что для большинства людей то, как живут все, это есть аргумент. Все так делают. Христианин так не должен. Он должен жить не так, как все, а как Бог велит»[35 - Димитрий Смирнов.].

«Тогда в Риме…», – подумала Руфина.

Да. Тогда в Риме. «Христианство как дар всесовершенного Бога удовлетворяет преизобильно всех: вера от искренности сердца заменяет для младенца и простца разумение, а мудрец, который приступит к христианству узаконенным образом (1Кор.3:18), найдет в нем неисчерпаемую глубину, недосягаемую высоту премудрости. В христианстве сокровенно и истинное Богословие, и неподдельная психология, и метафизика»[36 - Игнатий Брянчанинов. Аскетическая проповедь. Поучение в Неделю антипасхи. О христианстве.].

Глава 10. «Тогда в Риме…»

«Тогда в Риме царствовал нечестивый Аврелиан. Он принуждал всех поклоняться идолам, и не только взрослых мужей и жен, но и малых отроков, причем на детей обращал даже особенное свое внимание, надеясь, что они, как малолетние и неразумные, легко могут быть прельщены и направлены на всякое злое дело. К тому же нечестивый царь думал, что дети, с юных лет привыкнув вкушать жертвенное мясо, под старость сделаются более усердными идолопоклонниками. Посему различными ласками он приводил их к своему нечестию Многие из отроков и даже юношей действительно поддавались прельщению и повиновались воле царской. Но те, кто были товарищами Маманта по школе, следуя его наставлениям, не исполняли царских повелений. Ибо Мамант, в юных летах имея «мудрость, которая есть седина для людей, и беспорочную жизнь – возраст старости» (Прем. Сол.4:9), доказывал товарищам своим ничтожество языческих богов, бездушных и бессильных, и поучал их познавать Единого истинного Бога – Коего почитал Сам – и приносить Ему духовную жертву – дух сокрушенный и смиренное сердце (Пс.50:19).

В то время был прислан от царя в Кесарию на место Фавста другой правитель, по имени Демокрит. Он был великим ревнителем своей нечестивой и безбожной веры и как бы дышал гонением и убийством на христиан. Ему донесли о Маманте, что тот не только сам не кланяется богам, но и других отроков, с ним учащихся, развращает и научает христианской вере. Маманту в то время шел пятнадцатый год от рождения. Он был уже снова сиротой, так как вторая мать его – Аммия[37 - Святой мученик Мамант родился в Пафлагонии от благочестивых и знатных родителей-христиан Феодота и Руфины. За открытое исповедание своей веры родители святого были схвачены язычниками и заключены в темницу в Кесарии Каппадокийской. Зная свои телесные немощи, Феодот молился, чтобы Господь взял его прежде мучений. Господь услышал молитву, и он умер в темнице. Вслед за ним умерла и святая Руфина, разрешившись преждевременно сыном, которого она молитвенно препоручила Богу, прося Его быть Хранителем и Заступником осиротевшего младенца. Бог услышал предсмертную молитву святой Руфины: богатая вдова христианка Аммия с честью погребла тела святых Феодота и Руфины, а мальчика взяла к себе и окружила его материнской заботой. Святой Мамант вырос убежденным христианином (по Димитрию Ростовскому).], оставив приемному сыну своему – св. Маманту, как единственному наследнику, большое имущество, отошла к небесному богатству, уготованному любящим Бога.

Демокрит, услыхав о Маманте, послал за ним и, когда его привели, прежде всего спросил, христианин ли он, и правда ли, что он не только сам не поклоняется богам, но и развращает своих товарищей, научая их не повиноваться царскому повелению?

Юный Мамант, как совершенный и зрелый муж, безбоязненно отвечал:

– Я тот самый, кто за ничто считает вашу мудрость. Вы совратились с правого пути и блуждаете в такой тьме, что даже смотреть не можете на свет истины; оставив истинного и живого Бога, вы приступили к бесам и кланяетесь бездушным и глухим идолам. Я же от Христа моего никогда не отступлю и стараюсь всех, кого только могу, обращать к Нему.

Изумленный таким дерзновенным ответом Маманта, Демокрит разгневался и приказал немедленно вести его в храм скверного их бога Сераписа и там силою заставить принести жертву идолу. Мамант же, нисколько не боясь гнева правителя, спокойно возразил ему:

– Не должно тебе оскорблять меня: я – сын родителей, происходивших из знатного сенаторского рода.

Тогда Демокрит спросил предстоящих о происхождении Маманта и, узнав, что он родом от древних римских сановников, и что Аммия, знатная и богатая женщина, воспитала его и сделала наследником своего богатого имущества, не решился предавать его мукам, ибо и в самом деле не имел на то права. Посему, возложив на него железные оковы, отослал его к царю Аврелиану, бывшему тогда в городе Эгах и в письме объяснил ему всё, что касается Маманта. Царь, получив письмо Демокрита и прочитав его, тотчас приказал привести к себе юного Маманта. Когда мученик предстал пред ним, царь всячески стал склонять его к своему нечестию, то угрозами, то ласками, обещая дары и почести, и говорил: