От печали до радости или Первая любовь по-православному

– Так вот о чем вы молитесь, – наконец вздохнул он и вернул ей книгу.

Тимофей не понимал. Тимофей никогда не понимал, о чем и ради чего можно молиться. В жизни надо иметь силу и стойкость, а не молитвы. Но сейчас он, наверное, и сам бы так помолился: «Ны?не приступи?х аз гре?шный и обремене?нный к Тебе, Влады?це и Богу моему?; не сме?ю же взира?ти на не?бо, то?кмо молю?ся, глаго?ля: даждь ми, Го?споди, ум, да пла?чуся дел моих горько». Сейчас, когда так легко и просто обидел другого человека и не заметил. Лина уже словно забыла. Только он сам все равно ведь знает и помнит. Точно так: «Согреших, бо, Господи, согреших на небо и пред Тобою…»

А Лина не удержалась. Православная вера – она, конечно, вся об одном: «Даждь кровь и приими Дух»[19 - Петр Дамаскин.]. «Отвергнись себя…» (Мк.8:34) Но Лина любила службы в храме. А счастье – оно ведь всегда счастье. «Счастье – это как торт на блюде, одному не справиться с ним»[20 - С.Трофимов.].

– Тим! Приходи тоже! Приходи тоже на Литургию, – как-то неожиданно для самой себя позвала Лина. И добавила: – Ты ведь не знаешь. Когда ты сам походишь, ты все поймешь. А еще это как будто ты записан в президентский полк! – попыталась она найти какие-нибудь понятные, близкие слова.

Лина вздохнула. То же самое, что сказать кому-то, что такое море и Владивосток, если тот никогда их не видел. Слово бессильно. Слово не передает смысла, когда речь заходит о вещах, которые понимаются одним только собственным опытом. А еще словом так просто сказать все не так и все не то: «Не сочиняй себе восторгов, не приводи в движение своих нервов, не разгорячай себя пламенем вещественным, пламенем крови твоей. Жертва, благоприятная Богу, – смирение сердца, сокрушение духа. С гневом отвращается Бог от жертвы, приносимой с самонадеянностию, с гордым мнением о себе, хотя б эта жертва была всесожжением»[21 - Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. О любви к Богу.]. Но Тим поймет. Тим все поймет потом сам. А пока она просто вспомнила, как папа смотрел как-то инагуарацию президента, и как там все было торжественно, и как стоял президентский полк. Как и надо ведь стоять на Херувимской, и как звучат в ней вот эти слова: «всякое ныне житейское отложим попечение…»

– Президентский полк бабушек с тяпками наперевес и девчачий батальон таких, как ты, – усмехнулся Тим.

Он знал. Все ведь знают, что в эти храмы ходят одни женщины и дураки. Которые как овцы.

– И что я там тогда потерял? – заметил он.

Лина улыбнулась. Они не бабушки. Они – жены-мироносицы. Жены-мироносицы, которые оказались когда-то мужественнее и смелее мужчин. И сейчас тоже – непонятно. Должны же все-таки всегда быть и какие-то новые Александры Невские и Димитрии Донские. А тут даже Тима нет. Когда кто-то все равно ведь есть. Несмотря ни на что.

– Не только, как ты сказал. Но еще батальон четверых, – сказала она.

– Кого? – не понял Тим.

– Это есть такой рассказ[22 - Соболев Л.С. Батальон четверых.], – объяснила Лина. – Четверо морских десантников попали в окружение, но пробились и вышли к своим, и еще и много врагов положили. Вот такой батальон четверых. Нас мало, но мы в тельняшках. Не как некоторые, – добавила она.

– Ты на что намекаешь? – невольно заметил Тимофей.

– На тебя, – сказала Лина.

– Глупость какая-то, – услышала она ответ Тима, словно от самого сердца. Он был таким искренним, таким открытым, этот ответ, что Лина не удержалась от смеха.

– Да ну тебя, Лин, – продолжил он. – Какой-то храм, куда-то ходить…

– Не ходи, – согласилась она. – Можно подумать, я тебя силком тащу, как если бы у меня была собака и мне вести питомца гулять на поводке, а он уперся лапами и ни с места.

– Лина, – сказал Тим.

Лина кивнула. И отвернулась к морю. Но не потому, что обиделась на его зазвучавший металлом голос. Просто посмотреть на море. Веселая и беззаботная. Она никогда не понимала, как это и о чем можно дружить с мальчиками. Одно дело – погонять в футбол в общей дворовой команде, когда никто никого не знает и никого потом не помнит, и совсем другое дело – дружба. Но это был Тим. Они уже, наверное, стали словно друзья. Потому что никто и ни на кого ведь сейчас не обиделся.

– Нас потеряют, Лин, – нарушил наконец молчание Тимофей.

Лина посмотрела на корпус вдалеке. И правда ведь потеряют. Надо бежать. А потом ей пришла веселая, задорная мысль:

– Побежали наперегонки?

– Ты проиграешь, – безжалостно и прямо сказал Тим.

– И пусть! – тряхнула Лина светлыми локонами, выбившимися из-под шапочки и рассыпавшимися по куртке. – «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!»

Тим махнул рукой.

Глава 6. Не вернуться, не взглянуть назад

Смена закончилась быстро. Неожиданно и разом, хотя Лина и знала, и вроде ждала. Но все равно не верилось. Не верилось, что все уже за плечами. Эти две с половиной недели стали словно один миг. «Помни последняя твоя и вовеки не согрешишь» (Сир.7:39), – почему-то вспомнила Лина из книги Сираха. Смерть, наверное, такая же. И все обнуляет. Все обесценивает. Поэтому правильно. Смерть лучше помнить. Лучше всегда стараться помнить самой. «Память смертная приучает человека не бояться смерти. Кто всегда приуготовляется к смерти, тот сможет достойно умереть. Ибо, как тот, кто всегда находится в готовности сразиться с неприятелем, уже не страшится, так и мы…»[23 - Серафим Саровский.].

Но сегодня Лине было не до смерти. Сегодня у нее было другое горе. А еще сегодня была традиция. Отряд построился и пошел к морю. Бросать монетки и загадывать желания. Вожатая сказала, что уже замечено, загаданные желания потом обязательно сбываются.

Лина отошла в сторону. Кидать монетку – это было не про нее. Православные не кидают монеток. Когда-то платили за это своей кровью, что не кидали чего-нибудь такого на жертвенник чужих богов. Сейчас хорошо, осталась только память. Можно просто встать в стороне.

А среди ребят началось какое-то особое оживление. Это Тим со своими сотоварищами из кубрика придумали кидать монетки не просто так, а кто дальше. Начинание случайно услышала и подхватила вожатая, и теперь это уже было словно спортивное состязание, когда зрители затаили дыхание и ждали. Лина осталась стоять поодаль. Ей здесь было даже лучше. Всё всегда как на ладони, когда чуть издалека. А еще все-таки хорошо было стоять в такой ответственный момент одной. Для нее это ведь были не забава и не смех, как для остальных, она переживала за Тима, чтобы он победил. Это было как пенальти по воротам в добавочное время в каком-нибудь футбольном матче, когда счет 1:1, и сейчас все решится, кто больше забьет мячей. Лина смотрела один год какой-то чемпионат мира по футболу вместе с младшим братом, сейчас ей было уже неинтересно, но тогда она посмотрела и теперь знала: все очень серьезно. И непросто. Потому что второго броска у Тима не будет.

Тим кидал последним. Такой серьезный, спокойный, темноглазый Тим. И это была победа. Решительная и бесповоротная.

– А теперь похлопали, – услышала Лина звонкий, торжествующий голос вожатой.

Ребята захлопали.

Вожатая улыбнулась:

– А теперь похлопали, как себе!

Странное дело – всегда в подобных случаях все было понятно, что все хлопали искренне и честно. Любому сопернику. Потому что дружно, потому что громко. Но когда звучало это напоминание – и откуда тогда брался такой гром аплодисментов. Тим попытался отмахнуться, что он ничего не сделал. Но это был «Океан». Здесь так было принято. Аплодисменты и овации. Выиграл ты или проиграл, достал ли с неба луну или просто закинул дальше всех эту монетку в море. Но Тим все равно не понимал. И тогда он отошел в сторону. Лина улыбнулась. Это был Тим.

– Глупость какая-то, – сказал он.

А она просто стояла. Стояла и улыбалась. «Океан – это я! Океан – это мы! Океан – это Тим!», – невольно подумала она сейчас на строчку из знакомой песни.

А потом берег снова стал обычным. И почему-то печальным. Лина посмотрела на море. Это было обычное море. И обычный день. Только какая-то печаль. Какая-то грусть. Словно она и здесь, и не здесь. Словно стоит не перед морем. Словно над степью в полночь. Не вернуться, не взглянуть назад.

Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:
Не вернуться, не взглянуть назад.
За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат…

На пути – горючий белый камень.
За рекой – поганая орда.
Светлый стяг над нашими полками
Не взыграет больше никогда[24 - А.Блок. На поле Куликовом.].

«Доспех тяжел, как перед боем. Теперь твой час настал. – Молись!» – наверное, как-то по-особенному и словно самим сердцем поняла Лина сейчас эти блоковские строчки.

Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.

Глава 7. Просто так

Словно суровым облаком грядущий день окажется заволокнут назавтра уже с самого утра. Потому что это должен был быть еще целый день в «Океане», а потом – вечер, прощальный огонек. Лина знала, как все будет. Потому что похожий огонек уже был, в самом начале смены. Потушат свет, все с вожатыми вместе расположатся кругом, сядут или лягут на полу вокруг импровизированного костерка. Будут слова, как дойдет до каждого его очередь. Тим что-то скажет, как всегда, сдержанно и открыто, и замолчит. Кто-то будет вытирать слезы. Вожатые говорят – все плачут. На конце смены – все. Лина никогда не любила публичных выступлений. Но это «Океан». Здесь все говорят, и все благодарят, и все свои, и нет тайн, и не у нее одной прервется голос. Она поблагодарит тоже. Всех и каждого. Скажет, что была рада, и какие все хорошие и лучшие. Она скажет все, как уж получится и что уж будет на сердце. И только умолчит одно имя. Что особенно рада – Тиму. Как она рада, что узнала его. Тима Лесовского…[25 - Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.]