Рэм

– На хрен иди! – выкрикнула Варя.

Еще один шлепок, еще один задушенный всхлип.

Рэм рванул вверх по лестнице в ту самую секунду, когда решил, что встревать не будет. Ну что ему Варя эта? Кивали друг другу при встрече, встретил бы в толпе – не узнал. Это бабки их дружили полжизни: как на комбинат пришли, так и приятельствовали. Сахар одолжить, квиточки из ЖЭКа сравнить, кости обсосать певичке какой-нибудь с телика. Но разве это повод подставляться? Нет, конечно. Иди лучше проспись, Ромочка.

Только Ромочка уже бежал к следующему пролету, перепрыгивая через ступени, а когда взобрался наконец, то чуть не рухнул прямо под ноги Цынге. Тот даже не заметил, слишком занят был, вколачивая в трухлявую стену подъезда отбивающуюся от него Варю. Кофточка на ней была уже порвана, лифчик сполз на живот, одна лямка впилась в плечо, другая висела порванной. Цынга держал ее за горло, на коже багровели пятна, еще немного – и станут синяками. Щеки горели от ударов, но Варя продолжала отпихивать от себя болезненно тощее, до ужаса сильное тело Цынги.

Рэм застыл на последней ступени, в мутном сознании тяжело складывались части картинки. Он бы долго еще простоял так, покачиваясь и тупо пялясь. Но Варя его услышала, распахнула зажмуренные глаза, дернулась сильнее. Этого хватило, чтобы их взгляды встретились. Его – осоловелый от выпитого, ее – обезумевший от страха.

– Рома, – беззвучно позвала она, по-детски округляя разбитые губы.

Но Рома не слышал. В нос ему ударила травяная горечь. Каждый раз это было как упасть в ледяную воду, ошалеть от холода и ужаса, наглотаться, забиться, а потом вдохнуть ее, чтобы закончить агонию. Но становилось только хуже. После первого вдоха горечь заполняла легкие, разрывая их невыносимой болью. Рэм пытался кашлять, но не выходило, его тело подыхало от мучений, но не слушалось. Оно растворялось в видении, продолжая биться в судорогах. И все, что оставалось Рэму, смотреть и молиться, чтобы это скорее закончилось. Чтобы тот, кто должен был, быстренько сдох, отпуская Рэма из своей смерти, как из западни.

Только в этот раз подыхал не дворовый пацанчик, обдолбавшись всей дури, что дал ему на продажу Толик. И не очередной бездомный. И не дядя Ваня – местный алкаш и дворник, которого на днях подвела любовь к голубям. Это ж надо было спьяну полезть на крышу, поглазеть, как летает брненский дутыш. Наглядеться-то он нагляделся. И умер, наверное, очень счастливым, когда оступился на шаткой лестнице и полетел, словно тоже был из голубиной породы, только не вверх, а вниз.

Рэм тогда даже загляделся на эту странно красивую смерть. Но быстро забыл, как все свои последние видения. Что положено, тому и быть. Не его это дело, не его забота. Живи себе, Ромка, пока сам не сдохнешь.

Он только боялся, что однажды посмотрит на бабку, а там – полынь, сердечный приступ, падение в ванной, рыхлое тело, бьющееся в красной пене. Но пока везло. Никто из своих не попадался. До Вари. Увидев ее, прижатую к стене Цынгой, Рэм как-то сразу причислил внучку бабкиной подружки в ранг своих.

Причислил и тихонько взвыл. Потому что увидел, как Варя заходит в обшарпанную ванную, такую же, в какой каждый день мылся Рэм, – на заводе всем ударницам труда давали типовые малометровки. Маленькая темная комнатка, выкрашенная потрескавшейся от воды краской ванна, фаянсовый бок унитаза, зеркало над умывальником. Баночки на полке, полотенца на батарее сушатся. Ничего необычного. И Варя. Разорванную кофточку она придерживала рукой, второй – опиралась на смывной бачок, чтобы не упасть. Не глядя на себя в зеркало, она потянулась к шкафчику, сгребла оттуда кучу коробков с мудреными названиями бабкиных лекарств. Дернула вентиль. Кран сплюнул ржавчиной, но вода потекла.

Что будет дальше, Рэм прекрасно знал и безо всякой полыни. Но проклятая трава держала его крепко, заставила все посмотреть. И как Варя методично выдавливала таблетки из фольги, и как аккуратно складывала их на край умывальника. А потом смахнула на ладонь и ссыпала в рот, морщась от боли в разбитых губах. Наклонилась, глотнула воды. Завинтила кран. Даже руки вытерла о полотенце с розовым зайчиком. Совершенно спокойная. И это было страшнее всего. Варя опустилась на пол, оперлась спиной на бок ванны и закрыла глаза. Из-под ресниц катились крупные слезы. Но ни звука, ни всхлипа – старческий сон чуток. Потом вздрогнула, с трудом разлепила глаза, нашарила в кармане телефон, болезненно вздрагивая от каждого движения. И принялась набирать смс.

Рэм не мог приблизиться, чтобы увидеть текст. Его не было там, в этой ванной. Ничего из этого еще не произошло. Были только полынная горечь и размытая картинка. Но Рэм откуда-то точно знал, что набирает Варя, плохо попадая пальцем в буковки на экране.

«В ванную не заходи, бабушку не пускай. Вызови скорую».

Телефон выскочил из рук раньше, чем она выбрала адресата, и упал экраном на кафель. В эту же секунду Рэм почувствовал, как его кто-то трясет. Омут полынной дряни пошел волной, расслабляя хватку. Рэм дернулся, будто и правда всплывал на поверхность. Травяная горечь медленно сменялась подъездной вонью. Рэм зашелся мучительным кашлем. Кто-то похлопал его по спине:

– Ты чего это, Рэмыч, перебрал, что ли?

Толик услужливо подхватил его под локоть, усадил на ступеньку, а сам навис над ним, благостно улыбаясь:

– Нормально все? Нет? Может, водички?

– Нормально, – сквозь кашель прохрипел Рэм. – Забей.

За спиной Толика застыл Цынга, через его плечо на Рэма продолжала смотреть Варя. Беззвучно теряя последнюю надежду. Внезапный спаситель оказался из стана врага, вот так неудача.

– Ну если норм, то ты б домой пошел, – предложил Толя. – Отоспись как следует, совсем что-то бледнющий…

– Ага, – кивнул Рэм, не в силах оторваться от Вари. Живой еще, не изломанной мерзкими лапищами Цынги.

– А то мы тут заняты немного. – Толя перешел на доверительный шепоток. – Воспитательный момент, так сказать. – Хмыкнул, осклабился. – А если ты ничего, бодрячком, так присоединяйся! Варечка у нас девушка крепкая, на всех хватит. – Обернулся через плечо: – Да, Варь?

Рэм бросился на него снизу вверх. Толя просто не ожидал удара, да кто бы его ожидал? Пьяный в дугу, вечно молчаливый, никогда не путающийся под ногами Рэм. Разве может он пружиной взвиться со ступени и всем своим хилым весом обрушиться на самого Лимончика – отца родного каждому нарколыге с района? Однако ж смог.

Этот момент Рэм запомнил смутно. Видел только Варю: и ту, что смотрела через плечо Цынги, и ту, смотрящую мимо своего отражения в зеркале, пока руки методично вытаскивали из аптечки таблетку за таблеткой.

Рэм ударил Толика дважды. По лицу – попал в нос и куда-то в район солнечного сплетения. Ослепленный неожиданной болью, Толя повалился на бетонный пол до того, как Цынга понял, что за суета началась. Его Рэм без усилий отбросил от Вари к оконной решетке и приложил лбом. А потом схватил притихшую от ужаса Варю за руку и потащил по лестнице.

– Беги! – крикнул ей и подтолкнул в спину.

Варя, умница такая, рванула со скоростью света. Рэм за ней. Дрожащими руками отпер бабкину дверь, захлопнул за собой и уставился в глазок. Толик появился на площадке минут через пять, он уже отряхнулся, только кровь еще капала с разбитого носа. За ним тащился Цынга, матерился чуть слышно, держась за раскроенный об решетку лоб. Они остановились напротив двери. Рэм задержал дыхание. В голове отчаянно метались варианты спасения, но ни один, кроме как выйти в подъезд и рухнуть в ноги Толика, моля о пощаде, не подходил. Но какая тут пощада, если Толик подошел вплотную, посмотрел в глазок, прекрасно понимая, что Рэм стоит напротив, помолчал немного, ухмыльнулся и спокойно пошел вниз.

В кармане зажужжал телефон. Руки не слушались. Сообщение открылось с пятого раза.

«Дома, – писала Варя. – Спасибо».

И откуда только номер взяла, дура несчастная?

Об этом Рэм спросил ее, пока шли из палисадника к дому. Больше говорить было не о чем. В полицию она пойдет, а он – нет. Но за это Толик оторвет ноги обоим. Вот такая жизненная несправедливость. Живи с этим, Ромочка, как хочешь. Благо, недолго осталось.

– Откуда номер мой взяла?

Обращение «дура несчастная» он опустил из уважения к слабому полу.

– Бабушка твоя дала, – ответила Варя, замялась, но договорила: – Если с ней вдруг что, сказала, чтобы тебе звонили.

В горле затвердел комок, Рэм сглотнул его, нервно подумал, что совсем раскис, а надо бы собраться. Впереди маячил разговор с Толиком. Непростой такой разговор. Варя шла рядом, легко подстраиваясь под его шаг. Посматривала искоса, но ничего не говорила. На свету все ее ссадины и синяки проступили сквозь слой пудры, она знала это, но не прятала их. Только поджимала распухшие губы. Все возможные сценарии повинной, которые Рэм сочинял по дороге, спотыкались об ее молчаливую решительность. Зато вскипала злость, горчила в горле полынной памятью.

Черт. Черт. Черт. Да, мам, не чертить. Да, не чертить, мам. Только ведь убьют, не образно говоря, а очень даже реально. Скрутят за гаражами, воткнут между ребер узкое лезвие, повалят в грязь, а пока будешь исходить кровью, соплями и мочой, станут методично бить – тяжелыми ботинками в мягкое, живое еще. И чем тогда будет пахнуть, мам? Горькой травой? Или кровью, мочой и соплями? Чем пахнет смерть, когда она не чья-то там, а твоя собственная?

Рэм не знал. Мама молчала. Она вообще не любила встревать ни во что серьезнее шапки, которую нужно надевать в октябре, супа, который необходимо есть дважды в неделю, и черта, которого нельзя поминать. Мастер растворения в тишине соседней комнаты. Доктор тихушнических наук. Профессионал в деле замазывания синяков тональным кремом. Лучший выдумщик историй падения с лестницы и ударов об угол шкафа. Мать года, твою мать. Даже в мыслях ругаться на нее получалось плохо, жалость прорывала дамбу злости, сметала остатки глухой обиды. Только в ушах все звучал и звучал опечаленный мамин голос:

– Что же ты, Ромочка, так папу расстроил?

Ромочка утирал злые слезы, лежал на полу, сплевывал кровь и никак не мог понять, почему она все сидит перед ним на коленях, а не точит нож, которым станет убивать человека, избившего ее сына – единственного, любимого, ненаглядного Ромочку. Кровь от крови своей, плоть от плоти. Или общую кровь им вместе и проливать на кафель в ванне, где пятен не остается? Как же ты запугал ее, пап! Как надежно выбил даже мысль о борьбе! А теперь у тебя целых две боксерские груши. Молодец, папочка, хорошо устроился. Сука! Сука!

Рэм напрочь забыл о Варе, шагающей рядом с ним. Он снова вернулся на холодный пол к рыдающей маме. К ее нежеланию встать горой на защиту первенца. К ее желанию отдать его на заклание могучему богу трешки с высокими потолками, ведь папа так устает, Ромочка, папа так нас любит.

Но Варя не забыла. У своего подъезда она остановилась, потянулась, опустила мягкую ладонь на плечо Рэма, встряхнула легонько:

– Ты тут?

Рэм вздрогнул. Ошалело уставился на нее. Моргнул пару раз, возвращаясь со дна памяти, не дна даже – днища.

– Я пойду, бабушка меня еще не видела, надо придумать, что сказать… – Морщинка легла между бровей, Варя подхватила кончик косы и впилась в него зубами, чудом уцелевшими вчера. – Вообще не знаю, что говорить… Если правду, она с инфарктом свалится.

– Скажи, что с велика упала. – Торчать тут, как прыщ на лбу, не хотелось, но как уйдешь, когда она стоит, косу грызет, избитая вся?

Варя задумчиво покачала головой:

– Не умею я на велике…

– Толкнул кто-нибудь, ты упала, делов-то.

– Да кто тут толкнет? Свои все. А в Москву я и не езжу сейчас, сессия закончилась.