Жизнь прожить – не поле перейти…

– Ну, так вот… это… ну…

– Нет, вы на него посмотрите, нашёл свободные уши, молодой человек, хватит размазывать кашу, – пыхтя как паровоз, нетерпеливо ворчала Соня.

– А ну, ша, Соня! – не выдержал Фима, – говори пацанчик. Соня от изумления чуть не проглотила папиросу, так и застыла с выпученными рыбьими глазами на Фиму.

– Ну, я и говорю. Видел я, кто карточки спёр. Ну…, – он полез в карман пальтишка, и достал мятые, в грязи, немного порванные карточки и платочек бабушки, – вот, Маня, отдай бабуле…

И покраснел. Все молчали, вдруг раздался всхлип тёти Сони… Слёзы покатились по щекам, она размазывала их уголком своего фартука.

– Сонечка…, – промямлил Фима, – не плачь родная, все же хорошо оказалось, и бички при нас останутся.

– Фима, ты адиёт, – промямлил Соня, и её плач перешёл в смех. Смеялась она так заразительно, посипывая, поикивая, что напряжение последних минут дало о себе знать. За ней начал смеяться Фима, затем сестры близняшки, ухал громким смехом Петя, хихикала Манюня, бережно держа карточки, и посмеивался Васек. Не смешно было только Шмине. Она стояла, прищурив глаза, как и смотрела на всю весёлую компанию. На шум вышла мама Мани. Манюня подбежала к ней, протянула ей карточки и, смеясь, говорит.

– Это все Вася, Вася, мама, он их принёс, ой, Вася, – уже обращаясь к мальчику, – это поэтому у тебя синяк под глазом?

Вася громко швыркнул, кивнув головой, и слезы брызнули у него из глаз, но ему очень не хотелось показывать их перед всеми, и ещё смех не прошёл, так и стоял, смеялся и плакал одновременно. Петя загреб его огромными своими ручищами к себе, обнял, начал гладить, по головке, и Вася казался в его объятиях таким маленьким муравейчиком, и смех его стал постепенно переходить в слабое всхлипывание, уткнувшись где-то на уровне груди богатыря – металлурга. Постепенно все стали затихать и только Васькино всхлипывание доносилось до всех.

– Досталось тебе видать, малец, – поглаживая Васька, приговаривал Петя.

– Ну, думаю, цирк этот закончен, давай-ка сдам этого малолетнего преступника куда следует, нечего шарашиться по чердакам и воровать у честных людей карточки, -разрезала воздух Шмина.

Васек вжался в Петра. Шмина подошла и хотела взять мальчика за руку, когда её отодвинул мощной своей рукой Пётр, – А ну, погодь Семеновна. Оторвал от себя мальчика, приподнял над полом и тихим ласковым голосом спросил Васька:

– Сынок… Василий, ты будешь жить с папкой, со мной?

Вася висел в воздухе, глаза его округлились, на заплаканном личике проскочило удивление, потом радость. Он бросился к Петру, обнял его крепко-крепко за шею и прошептал:

– Папкаааа! Папка!

– Тронул, гаврик, таки за самое больное, а ты Шмина сливай воду и сиди, катайся, сосед у нас новый, ясно тебе?, – Соня демонстративно закурила, пыхнула как паровоз и пошла месить белье в тазу, напевая… « в семь сорок он подъедет, в семь-сорок он подъедет…»

Глава 2

Мария Ивановна, а попросту Мариванна, привстала с кровати, посмотрела в голубое небо. Утро. Раннее осеннее утро. Она медленно надела тапочки и пошаркала на кухню. Запах кофе или чая в прошлом. Это удовольствие уже не для нее. Геркулес, вода, небольшое печеное яблочко.… Накрыла на стол. Села. Есть не хочется, а надо.… Бывали времена, когда хотелось съесть все что угодно.…Лишь бы съесть.

1941 год, Москва, конец октября.

В их квартире стало заметно тише. Тетя Соня и дядя Фима уехали еще в июне в Одессу. У тети Сони старшая сестра заболела, надо было ухаживать. Они собирались вернуться сразу, как только тете Мине стане легче. Началась война, и от них не было ни слуху, ни духу.

Шмина ушла на фронт. Сразу же, в первые дни войны. Никому писем не присылала. Да, никто и не ждал. Сестры-близняшки, Вера с Надей уехали в эвакуацию, тоже сразу же, одними из первых. Остался дядя Петя, его сын Васек, Маня, ее бабушка и мама. Дядя Петя очень хотел пойти на фронт, но был каким-то ценным сотрудником на заводе, теперь там выпускали оружие для фронта, но у него была бронь и ее никак не снимали. Мама Манюни работала на фабрике «Большевик». Цехов там стало поменьше, многие ушли на фронт. Но галеты и сухари продолжали производить. Бабуля работала в поликлинике. Днём мыла полы, ночью сторожила. Домой приходила редко, приносила сухари, часть карточек, иногда что-то из того, чем редко угощали пациенты врачей. Врачи с бабулей делились. По тем временам бабушка очень хорошо устроилась, потому что нигде отопление не работало, и часто не было света, а в поликлинике всегда было тепло и светло. Ну, за исключением бомбежек. Тогда свет всем вырубали. Ещё в поликлинике был подвальчик, там бабушка пряталась как в бомбоубежище. Когда у неё был выходной, она приходила домой. Маня частенько бегала к бабушке погреться и отоспаться в кладовочке.

Васек уже был прямо-таки взрослый парень. Стоял у станка наравне со всеми. Мечтал о фронте. Боялся, что война закончится, а он не убьет ни одного фрица. Мане было уже двенадцать. Школа не работала, а Мане не сиделось на месте. Днем он была на работе, шила рукавицы, открыли такой цех у мамы на фабрике. Ночью, после работы, с Васьком дежурила на крыше, когда хватало сил не заснуть. Но чувство долга и ответственности у них хватило бы на нескольких человек, поэтому приходилось тяжело.

В квартире пустовало три комнаты, было холодно, и очень голодно. По карточкам без проблем можно было купить только хлеб. Но он такой тяжёлый был, что его было маловато даже на рабочие карточки. Остальные продукты надо было раздобыть, хоть и по карточкам. Сначала найти, где продают, потом отстоять очередь, и если успеешь до работы – купить, а нет, уходил с пустыми сумками. А если бомбежка, то вообще неписаное правило было: убежал в бомбоубежище, очередь потерял, занимайте заново. А на рынке продукты стояли несметных денег. Керосин выдавали, но его хватало меньше чем на полмесяца.

В тот день Маня шла уставшая с работы. Не то чтоб работа была трудная, но шить… Это было не её. Нудно, болели пальцы, наколотые иголками, и очень хотелось есть. Всё время хотелось есть. Она и пошла работать, потому что ей давали рабочую карточку. Жили впроголодь. На улице уже было холодно, в воздухе летали черные кусочки пепла. Это уже несколько дней сжигали в Москве документы. На улицах стояли противотанковые ежи. Все изменилось. Как – же все изменилось…

Маня вошла в квартиру, в тёмном коридоре ничего не было видно, не было света теперь часто, «хоть глаз выколи», как говорит бабуля. Маня сильно устала, а у них с Васьком были планы сходить на площадь Свердлова. Там поставили подбитый фашистский самолет, и люди толпой ходили на него поглазеть. А они с Васьком уже несколько раз собирались, и никак не получалось. То Васек на работе задержится, то Маня проспит. А ночью у них дежурство на крыше. Поэтому первое и лучшее было прыгнуть в кровать, укрыться всем, что есть в доме, взять сухарик и вместе с ним заснуть. Вот это было блаженство. Ещё бы было тепло. Но, Маня уже привыкла и так. Дома никого не было, она сделала так, как мечтала… И только глаза затяжелели, как во входную дверь громко постучали. Кто это? У наших у всех ключи. У Мани немного забилось сердце в горле. «Странно, чего я испугалась, наверное, потому что со сна». Стук в дверь повторился. И путаясь в одеяле, чуть не упала, Маня побежала к двери.

– Кто там? – спросила она.

– Маня, открывай!

Голос за дверью был незнакомый, но откуда он знал её имя? Значит, и я его знаю?

Открыв дверь, Маня увидела улыбающегося офицера.

– Ну, привет Манечка, угадал? Ты ж Маня? Дочка Ирины. Соседка дяди Пети?

– Да-а, – медленно и тугодумно сказала Маня, – а откуда вы меня знаете?

– Оооо, Манечка, я многое знаю. Друг я. Дяди Пети. Петра так сказать Петровича. Не помнишь? Ну, маленькая ты была. Это понятно. Может, пустишь?

Он шагнул в коридор, поставил чемоданчик, снял фуражку и, разглядывая тёмный коридор, изучал местность, приглаживая свой чуб на лоб.

– Чего на пороге-то стоять. Пётр на работе, я знаю. Мы с ним это дело обсудили, поживу пока в его комнате. С его, так сказать величайшего разрешеньица, – усмехнулся в усы, расправил в разные стороны и протянул руку, – Григорий Иванович. Можно дядя Гриша.

– Мааняя, – протяжно пролепетала Маня. И тоже протянула руку.

– Ну, что, Маня, шоколад любишь?

– Шоколаааад?

– Да, да Маня, шоколад. Че спала, что ли? На вот, угощайся… – и протянул ей большую плитку настоящего шоколада.

Маня прижала плитку к носу и затянулась внутрь себя шоколадный аромат. У неё закружилась голова с непривычки. Прислонилась к стене и застыла в этом удовольствии, вспомнилось, как на новый год мама всегда приносила шоколад. Им на фабрике делали такой подарок.

Дядя Гриша, не стесняясь, шёл хозяйской походкой по коридору, пытаясь зайти хоть в какую-то дверь.

– Ой, Мань, чего – то запамятовал. Петро, где живёт – то, что-то не помню комнату?

– А вы её прошли.

– А че, закрыто – то?

– А ключи есть у меня, от всех комнат, мы закрываем, знаете, воры… Да и теплее так. Меньше сквозит..

Маня отломила кусочек шоколада, засунула за щеку, и пришепетывая объясняла новому жильцу про тепло, про свет, про жизнь в их квартире…

Уже спустя полчаса Григорий Иванович копошился в комнате, что-то «грюкало, стукало» как говорила бабуля и резко затих. Маня подумала, что заснул. Ей уже не спалось, она послонялась по квартире. Сварила картошку в мундире, поела. Пошла на кухню мыть посуду, увидела, что дверь в комнату к дяде Пете приоткрыта, и по привычке заглянула. В комнате никого не было. «Странно», – подумала девочка, – А где жилец новый?». Кровать была застелена очень аккуратно. Как всегда. Получается, никто на ней не спал. Маня простояла посреди комнаты, ничего не понимая, холодок страха пробежал по ногам и рукам. Она боялась шевелиться. Ей казалось, что кто-то за ней наблюдает, а заглянуть под кровать или в шкаф ей было боязно. Вещей жильца не было. Исчез и его чемоданчик. Как и его хозяин. Как будто никого и не было. Может ей приснилось все? Но, шоколад…? Он же был. Она его нюхала, и даже ела. Не приснилось же это. Во всей квартире стояла мертвая тишина, и темнота. Только свет луны пробивался сквозь заклеенные окна.

Через несколько мгновений, Маня услышала звук открывающегося замка во входной двери. Ей стало совсем страшно, и она решила спрятаться в углу за комодом. Шаги в коридоре, громче, ещё громче, вот шаги приближаются к комнате, где сидела в углу перепуганная девочка. Она пыталась сообразить, что сказать, если дядя Гриша вернулся. Что она делает в этой комнате? В голову ничего не лезло. Ни одной мысли. Дверь заскрипела, и тихо вошёл кто-то. В темноте не было видно.

– Кто здесь?

– Фух, Васек, ты меня напугал.

Маня вылезла из укрытия.