Купола в окне

«Если деталь зелёного цвета, то нужно соседние детали тоже на один раз покрыть зелёным цветом, если красного – красным и так далее…». Потому нет в иконах ядовито-ярких, мультяшных цветов, они удивительно гармоничны, как в природе.

«В качестве красителей – природные материалы – охра, белила, киноварь… Драгоценные металлы – золото… Камни – лазурит, хрусталь… Кристаллы, даже мелко растёртые в краску, остаются, отражают свет, каждый под своим углом… Слои прозрачные, светятся! С годами икона только красивее становится…»

«Уравновешенность цветов, половина тёплых, половина – холодных…».

«Фон – белила, сажа или киноварь…».

«Икону нельзя анализировать с точки зрения искусства. Она – книга о вере, богословие в красках…»

«Горки – символ восхождения. Икона – чтобы остановиться перед вечностью, заглянуть в себя с покаянием, очистить себя… Пейзаж – как взрыв, в мире такого нет…»

«Архитектура – обратная, расфокусировка. Входит в глаз зрителя…»

А термины! Музыка: паволока, левкас, доличное письмо, лессировка…

…– Спать нужно в рубашке с длинным рукавом и с платком на голове, – спросонья проинформировала меня Анютка, и, только коснулась подушки, провалилась в сон. Её платок, завязанный на макушке, сразу слетел. Да что уж, она – ребёнок чистый. А я свой завязала, обмотав вокруг шеи, покрепче.

Долго уснуть не могла. Келья – на втором этаже. Окна плотно зашторены, но светло. Темнеют иконы, высится шкаф, в котором, на плечиках, праздничная монашеская одежда.

Пыталась проанализировать свои ощущения. Непреходящее чувство вины и собственного недостоинства. Не в своей тарелке я тут… На ферме было проще. Чтобы тут быть, и не сгорать заживо, нужно исповедоваться не так, как обычно. Слабо убралась я в своей внутренней клети. Подмела посерединке, а по углам-то – горы сора. Слежался, закаменел. Тяжко… И молитва здесь должна быть, по-возможности, непрерывной. А мысли рассыпаются, как горох…

И всё-таки тут хорошо. Словно в ладошках. Под невидимой защитой. Никто не нападёт, не посмеет!

Тихо открылась дверь, вошла матушка Елена с кропилом и кружкой святой воды. С молитвою покропила всё вокруг, и нас с Аней тоже, и я не заметила, как уснула.

Глава 6. Фотокорреспондентша

Ещё накануне вечерней службы матушка Елена подвела меня к настоятельнице монастыря, спокойной, немолодой, с тонким, немного болезненным, но одухотворённым лицом монахине. Бывшей учительнице, как выяснилось позже. Сказали ей о том, что я захватила цифровой фотоаппарат, и она – негромко, ровным голосом:

– Фотографируйте побольше, нам пригодятся снимки. Выбирайте интересные ракурсы.

…Встали рано, но в храме уже вычитывались Часы. Вскоре шорох пошёл по рядам. Владыка!

Начался Чин переоблачения. Дьяконы меняли верхнюю одежду Владыки, который стоял среди нас, мирян, поднесли ему воду для умывания, полотенце, крест, митру… Четверо батюшек выстроились по бокам, по двое с каждой стороны.

Я робко достала фотоаппарат. Сделала несколько снимков, отключив фотовспышку, чтобы не слепить Владыку, батюшек и окружающих людей. И, к большому огорчению, увидела, что снимки получаются размытыми. Пришлось, вздохнув, подключить вспышку. Ободрило и то, что с другой стороны фотографировала тоненькая девушка, которую тоже благословили на это дело. Так Владыка и остальные оказались под перекрестным огнём наших фотовспышек.

Если бы у нас с той девушкой были профессиональные фотоаппараты с массивными объективами, нам никто из окружающих и слова бы не сказал. Но с маленькими цифровиками мы были просто «люди из толпы», а значит – выскочки. И её, и меня атаковал шёпоток со всех сторон:

– А Вас благословили фотографировать?!

– Да, да, да….

По роду своей деятельности, газетной журналистики, я давно и без стеснения запечатлеваю разные мероприятия. Чтобы сделать удачный снимок, не смущаясь могу забраться на сцену на виду у многолюдного зала, или подлезть к микрофону на глазах огромной толпы. Сохраняю хладнокровие, и меня даже забавляет состояние, когда не включаешься в происходящее, а наблюдаешь как бы со стороны – успеваю ведь ещё делать записи для репортажа.

Но здесь! Несмотря на все попытки взять себя в руки, меня мучила дрожь. Это не «мероприятие», здесь – Богослужение. Чувствовала огромное напряжение, разъедало чувство вины. Я не хотела мешать! Корила себя – «Выпросила!!! Стояла бы в уголочке, молилась, а не мельтешила с фотоаппаратом…». Держали только слова матушки о «побольше», «интересных ракурсах».

Владыка и батюшки, наконец, ушли в алтарь, стало легче работать. Тем не менее, я не удивилась, когда, едва подняла руки для очередного снимка, кто-то сзади резко ударил по руке, чуть не выронила фотоаппарат. Обернулась, и увидела искаженное лицо мужчины:

– Мешаете слушать!

Ничего не ответила, хотя нужно было бы сказать: «Простите!», просто отошла от него на безопасное расстояние, и снова вскинула руки над головой: наводка, нажатие, фотовспышка.

…Понимаю, почему терпеть не могут фоторепортеров! Сама себя ненавидела в эти минуты. Но, прости меня, Господи, дело нужно было довести до конца. И я, беспрерывно бормоча про себя: «Господи, помилуй, Господи, спаси…», нажимала на кнопку.

Стоит сказать, что с этой тягостной и захватывающей фотоэпопеей постоянно забывала о больных ногах. Но, когда Богослужение закончилось, и все потянулись к дверям – собирались на Крестный ход, почувствовала, что едва стою.

Хотелось бы пройти со всеми вокруг монастыря, но – не дошагаю, факт! Дохромать бы до ворот, оттуда поснимать.

Я успела добраться до ворот, и сделать несколько снимков. Крестный ход неотвратимо приблизился, вышел священник с чашей и кропилом, целенаправленно шагнул ко мне и щедро окатил святой водой.

Откуда и силы взялись! В следующую секунду я уже была в гуще воодушевлённо поющего Крестного хода и, удивляясь сама себе, шла вместе со всеми. И хватило сил пройти весь неблизкий путь.

Глава 7. Уехать или остаться?

Крестный ход приближался к воротам, а я плелась в самом хвосте, да ещё тапок потеряла в грязи. Выловила его, выбралась на обочину, и тут кто-то крепко подхватил под локоть – сразу зашагала быстрее.

Меня подобрала группа знакомых горожан, но не успела я обрадоваться, как в душе родилась досада. Со всех сторон слышалось стройное пение молитв, а знакомые вполголоса обсуждали городские литературные новости. О том, как прошёл поэтический праздник, кто какие стихотворения читал.

Тщетно пыталась я петь молитвы, сохранять радостно-молитвенное состояние – оно таяло, как дым. Внимание цеплялось за произносимые над ухом фамилии, названия издательств. Так, находясь в самой гуще Крестного хода, перестала в нём участвовать.

Крестный ход, клубясь водоворотами, влился в монастырские ворота, растёкся по двору, тонким ручейком потянулся в церковь. Там звенели голоса монахинь – шло окончание Богослужения.

Под раскидистыми соснами во дворе монахини и паломницы накрывали на узкие деревянные столы. Столы были оббиты клеёнкой, ветерок трепал свисающие края, развевались кончики платков и шарфов паломниц.

Издалека увидела я тонюсенькую фигурку Анютки. Матушки Елены не было видно – она пела в храме.

А меня обступили знакомые:

– Поехали с нами в город!

Я молчала, раздумывая, хочется ли мне покинуть монастырь. Если честно, желалось только одного – добраться до кровати. И упасть. Закутаться в одеяло. Но можно ли сейчас, среди бела дня, одной, вернуться в келью, как в гостиничный номер?

– Устала, надо бы отдохнуть, – ответила я.

– У нас и отдохнёшь! – голоса звучали обрадовано.

– Мне нужно собраться…

– Собирайся, подождём! – голоса звучали всё настойчивей.

– Сумка тяжёлая, – я всё ещё раздумывала, – и до остановки далеко идти.

– Поможем, и дойти, и донести!

– Надо предупредить матушку Елену, – что-то во мне сопротивлялось их уговорам.

– Конечно! Мы тут подождём.