Купола в окне

Смахнула слезы, а мать Елена смотрела на меня и улыбалась.

Настю я знала с самого ее детства. Она выросла на глазах, приходила нянчиться с моими детьми.

Помню, как мы с мужем и детьми впервые встречали Рождество. Наготовили всего, и только собрались садиться за стол, как – незваные гости: знакомая с дочкой Настенькой… Мы пригласили их за стол, я пропела все положенные тропари, прочитала молитвы.

Насте, помню, было очень неловко, она все теребила мать, чтобы уйти. А той, напротив, было очень интересно.

Вскоре после этого случая Настя неожиданно крестилась, сама, без воли матери. А когда стала учиться в университете, жестко соблюдала все посты.

Мать приходила ко мне, жаловалась, что дочь не соглашается брать из дома молоко и мясо. Сокрушалась. Тяжело ей было. К тому же мучила ревность: едва Настя приезжала домой, так и норовила прибежать ко мне в гости. Мы могли с нею говорить часами, и не раз мать буквально за руку уводила её из нашего дома

До сих пор помню наши многочасовые разговоры. Я и не ожидала, какой крепкий в этой хрупкой девочке окажется стерженёк. Благодаря ей крестились все её одногруппники и одногруппницы. Но искушения у неё были жёсткие.

Она рассказала, как однажды несколько часов просидела на балконе, мертвой хваткой вцепившись в перила – молитвой отгоняла от себя помыслы о самоубийстве. Чуть рассвело – побежала в храм. Духовник отругал, что не позвонила, не разбудила его среди ночи.

Настя окончила университет, устроилась на работу в городе, всё реже и реже бывала у меня. Выходные дни и праздники проводила она в монастыре, помогала сёстрам.

Однажды мать её пришла с почерневшим от горя лицом и сообщила, что Настя стала послушницей монастыря. Месяц приходила ко мне, и я утешала её, как могла, говорила, что радоваться надо.

Тогда мать её душевно переболела, нашла в себе силы примириться. Вскоре сама приняла крещение. Стала ездить в монастырь, одна и с младшей дочкой. Жила там, помогала на ферме – очень трудолюбивая и старательная.

Возвращалась домой, а тут – муж-невер, страшный богохульник, немощная свекровь, да еще престарелого отца привезла. Крест ей до сих пор приходится нести еще тот.

Недавно, узнав о постриге дочери, она уже почти не горевала. Смирилась.

Кстати, её муж, молитвами дочери Насти-Елены, тоже крестился недавно. Теперь не изрыгает богохульства, молчит, поблёскивая глазами, словно хотел бы что сказать по старой привычке, да не может. Такое ощущение, что пёс его посажен на цепь.

Глава 3. Первое послушание

– Пойдемте, поедите с дороги, потом устроимся, – сказала матушка Елена.

В трапезной семь лет назад было – как во дворце. Столы сверкали, спинки стульев блестели позолотой. Теперь позолота стерлась – потоком идут и идут паломники, и на столах – привычная клеенка. Стало по-домашнему проще и уютнее.

Накормили нас с Аней кашей и салатами, сытными – чашечки хватило, чтобы наесться, и матушка Елена, легко шагая впереди, отвела меня в домик за церковной оградой – там женщины готовили угощение на завтра – должно было прибыть множество гостей.

Я шла и думала: «Устала с дороги, сейчас бы упасть и уснуть. Да еще ноги болят – едва ковыляю». Но не сказала ни слова.

Наскоро познакомившись с паломницами, уселась резать соленые огурцы, и думала, как бы по пальцу не полоснуть – в голове гудит, подташнивает, глаза закрываются. Так бы и свалилась на диван, на котором сижу, и прикорнула бы. Но – решила терпеть. Разговаривать – сил нет. Да, позже узнала, в монастыре лучше помалкивать. Не суесловить, не говорить лишнего.

Огурцы докрошили быстро, и на столе появилось… полмешка очищенного репчатого лука! Большие белые луковицы до того крепки, что сидя – не порежешь. Все встали вокруг стола.

Думала, слезы побегут сразу, но пришли после второй луковицы. Стою, «урёвываюсь», и чувствую, как становится легче дышать, как уходит ядовитая дорожная тошнота, в голове проясняется, прибавляются силы.

Только я обрадовалась приливу сил, как внезапно появилась мать Елена и, провожаемые недоуменными взглядами, мы покинули домик. Я шла и твердила себе, что надо слушаться, и делать все, что скажут, и доверять промыслу обо мне. Это же – монастырь.

Матушка Елена летела, я – хромала, и прибыли мы на ферму. Чувствовался душистый запах сена, острый – силоса, но завели меня в чистенькую комнатку, где – шкаф с одеждой, полка с книгами, кресло и кровать с уютно сопящей на ней цветной кошкой.

Я гадала, какую работу мне дадут в этот раз, но матушка тонкой ручкой (и как она такими хрупкими руками выдаивает шесть коров?!) указала на кровать:

– Ложитесь, и отдохните. Полпятого мы с Аней Вас разбудим. Закройтесь на шпингалет, чтобы никто не тревожил.

Кошка сначала спрыгнула с кровати, побродила по комнатке, и снова устроилась у меня в ногах.

Глава 4. Вечерняя служба

Вечерняя служба шла долго. Монахини пели слаженными голосами, просто наслаждение. Людей всё прибывало. А я утеснилась к лавочкам – ноги не выдерживали стояния.

Вышел священник с Крестом и Евангелием, выжидательно замер возле аналоя. Очередь на исповедь выстроилась неимоверная, хвост терялся где-то в притворе. Я только вздохнула – мне такую не выстоять, буду ждать до конца, сидя на лавочке. Стала тщательно припоминать грехи, словно список в голове развернулся. Только бы не забыть! Надо было приготовиться заранее, записать всё. Это очень помогает, но спонтанные, живые исповеди – более потрясают душу.

Из другой двери вышел второй батюшка, я сразу поднялась, но пока дошагала, уже накопилась маленькая очередь и тут.

Перед исповедью, особенно у незнакомого священника, ощущение, что нужно на себя вылить ведро с холодной водой. Набрала воздуха: «Простите меня, братья и сестры!» – поклон прихожанам – и пошла!

Ну, выгребла, кажется, свои конюшни.

Голову – на Евангелие, душноватый полумрак епитрахили, священник прочёл разрешительную. Поцеловала Евангелие и Крест.

Сдерживала слезы, выпрямилась, а они текли неудержимо. Так и шла до лавочки, улыбаясь, с залитым слезами лицом. Ноги – не болели, или я о них не помнила совершенно.

После ужина, постного, но вкусно-сытного, пошли вычитывать каноны и правило ко Причастию.

В храме был потушен свет. Мерцали огоньки на подсвечнике. Татьяна, чтец из городского храма, а тут такая же паломница, как и все мы, пристроилась у окна, начала вычитывать молитвы, и я обеспокоено стала тянуть шею – в двух местах она поставила ударения не так, как я обычно. Кто ошибается?..

Позже, дома, я проверила. Оказалось, что права Татьяна, читая КрЕсте, а не КрестЕ.

Быстро стемнело, и послушница принесла настольную лампу. За окном – ливень, вспышки и грохотание. Монахини собирались идти ежедневным вечерним крестным ходом вокруг монастыря, а тут – гроза.

Мы уже дочитывали, когда дождь стих, и через окно мы увидели, как в сумерках маленький Крестный ход отправился в путь. Впереди – высокий седовласый Владыка, следом – темные пирамидки – монахини, заключали шествие несколько человек в цветной одежде – паломники.

Глава 5. В келье

– В гостевом доме очень много паломников, приехали на праздник, – озадаченно сказала матушка Елена, – Ничего, если Вам постелют на полу?

– Так хоть под порогом, – воодушевлённо откликнулась я, не сомневаясь, что, конечно, никто под порогом не устроит. Но того, что случилось, никак не ожидала.

Матушка Елена куда-то исчезла, а потом появилась, махнула рукой, чтобы мы с Аней шли за ней. И повела нас… в свою келью!

Ладно, Анютку, она – родная сестра! Но меня-то, ковырягу грешную, в келью, на монашескую кровать! Я чуть не плакала:

– Матушка Елена (хотелось сказать – Настя!), давай я пойду на ферму.

– На ферму идти – это ещё заслужить надо! – матушка глянула, чуть улыбнулась, и отвернулась.

Вот, и привели нас в келью, где жила матушка Елена и ещё одна монахиня. Чисто, скромно, ничего лишнего. Тумбочка с книгами, молитвословами. Во всю стену – полка, с иконами. Настоящими, не литографиями.

Помню, семь лет назад женщина-иконописец вдохновенно рассказывала нам, экскурсанткам, как пишутся иконы, объясняла символику. До сих пор помню отдельные фразы.

«Прозрачное письмо. 50-60 слоёв краски» … А слои эти, нам показали, ложатся легчайшей плёночкой…