Где находится край света

Он вскрыл конверт, пробежал, криво как-то, горестно улыбнулся, отошел к окну, достал сигарету, затянулся.

– Карл, от кого это? Там что-то плохое?

Муж неопределенно пожал плечами и положил листы перед ней.

«Мой дорогой, мой любимый друг, я уезжаю. Сижу в купе, смотрю в окно, а рядом спит совершенно чужой человек – мой муж. Да, я тоже связала себя узами брака. Он офицер, и мы отправляемся к месту его службы. Нет, я это сделала не назло вам, просто хочу сбежать, исчезнуть. Никакой возможности видеть вас, улыбаться и знать, что эти глаза, эти губы, руки принадлежат другой женщине. Я не осуждаю вас, вы ничего мне не обещали, не сбегали из-под венца, но все это время я надеялась. Надеялась на то, что когда-нибудь мы будем вместе.

Я знала, что у вас появилась другая, я видела ее. Да, она необыкновенно хороша. И, как ни горько это признавать, вы очень красивая пара. Не думала, что все так серьезно, но это произошло – вы стали чужим мужем. Простите, что не приняла ваше предложение дружбы – это выше моих сил. Я сейчас скажу ужасную банальность, но будьте счастливы, Карл Карлович. А в моем сердце вы будете всегда.

Знали ли вы, что я пишу стихи? Вряд ли, вас это никогда не интересовало. А между тем есть посвящение вам. Вот оно.

Солнечному

Я помню вечер этот знойный…
«Мы расстаемся» – ты сказал.
Еще никто такой спокойный
Меня в объятиях не держал…
Я помню рук твоих сплетенье
И запах крепких сигарет,
И неуемное волнение,
И мой вопрос, и твой ответ…
И взгляд, от страсти потемневший,
И нашей ночи первой пыл,
И ветерок внезапный вешний…
А ты? Ты, верно, все забыл…
Как больно бьет, бывает, слово!
Ты предлагаешь мне дружить…
А я произнести готова
Все то же: «Alles aber nichts!»

– Oder, – машинально поправила Мария – откуда-то вдруг всплыли обрывки гимназических знаний.

– Что?

– Кто из нас немец? По-немецки «Все или ничего» – «Alles oder nichts!», если она это хотела сказать. А aber – но. Ты ее любил?

– Мне было с ней хорошо.

– А потом?

– А потом я встретил тебя.

– И?..

– И… И все! – он беспомощно развел руками.

– Мне ее жаль. Очень, – прошептала она. – Умная, интеллигентная и, наверное, красивая…

– Да… Марийка, родная, давай я сожгу это письмо, и мы больше не будем к этому возвращаться. Я просто не посчитал возможным что-либо от тебя скрывать.

– Нет, – она покачала головой. – Возвращаться не будем, а жечь ничего не надо. С чувствами так нельзя.

Они и правда больше никогда не говорили об этом, но письмо Мария сохранила навсегда.

А купеческая Самара тем временем неуклонно превращалась в промышленный Куйбышев. Строились дома и предприятия, открывались клубы и дома отдыха – осуществлялось «планов громадье», и молодые журналисты, уже получившие от щедрот государства квартиру, работали с небывалым подъемом, ощущая свою сопричастность великому делу Сталина – Ленина, свято веруя в правильность курса, указанного вождями и партией.

Благосостояние советского человека выросло настолько, что родное правительство решило запретить аборты: «Нам нужны люди! Наша страна готова вырастить и прокормить всех своих граждан!».

Карандаш резво бегал, едва успевая за словами главврача роддома: теперь непременно повысится рождаемость… женщины будут навсегда избавлены от непоправимого вреда, наносимого искусственным прерыванием беременности, от угрозы бесплодия… каждая, слышите, каждая должна лично поблагодарить товарища Сталина за заботу о здоровье ее и будущих детей, за дарованное ей счастье материнства!

– Спасибо, – Маруся захлопнула блокнот. – А теперь, если можно, не для прессы.

– Не для прессы? – устало взглянула пожилая женщина. – Извольте. Теперь начнут привозить с кровотечением, с морковкой, с ложкой… Раздолье для абортмахеров! Но это между нами, я надеюсь.

– Да-да, я понимаю, конечно!

– Кстати, а у вас дети есть?

– Нет, все как-то…

– Вот и не тяните. И приходите рожать!

– Договорились! – она улыбнулась и направилась к выходу.

А ведь она права, эта докторша с усталыми глазами. Пора. Ей 31 год. Но им так хорошо вдвоем!

Карл увлекся киножурналистикой, и получалось у него здорово. Он вообще был не только умен и красив, но и необыкновенно, всесторонне талантлив: великолепно рисовал, ни дня нигде специально этому не проучившись, прекрасно фотографировал. Сценарии к двум документальным фильмам были одобрены в Москве и уже взяты в разработку. При этом не оставлял службы военкора. Однажды просто влетел домой, радостный, возбужденный, закружил жену:

– Марийка, Чкалов приезжает, послезавтра беру у него интервью!

Отчаянно смелый летчик был идеалом не только для мальчишек, на него молилось несколько поколений, и Маруся даже позавидовала мужу по-белому – уж очень хотелось пообщаться с легендой авиации.

После интервью сидели до глубокой ночи, Карл с восторгом рассказывал о простоте и обаянии кумира, хохотал над его проделками вроде пролета под Троицким мостом в Ленинграде и даже заикнулся было о…

– Нет! – твердо заявила жена. – Никаких ОСОАВИАХИМов! Тем более, скоро нас будет трое…

– Чижик… Любимая! Как же я рад!

Вот чего он был абсолютно лишен, так это столь полезного в хозяйстве набора мужских навыков – даже такая мелочь, как необходимость вбить гвоздь, приводила его в смятение. Марию это не особо огорчало – всегда можно было вызвать электрика, водопроводчика, бригаду штукатуров и заплатить им. Покупку предметов интерьера он тоже считал излишеством, и мудрая жена наловчилась покупать приятные мелочи, создающие домашний уют, когда муж был в очередной командировке.

– Марийка, чьи это стулья? – с недоумением вопрошал он, вернувшись. – Откуда?!

– Я их купила!

– А этот абажур?!

– И его тоже.