Где находится край света

Во избежание таких нежелательных явлений и для предупреждения серьезных кровопролитий Президиум Верховного Совета СССР признал необходимым переселить все немецкое население, проживающее в районах Поволжья, в другие районы с тем, чтобы переселяемые были наделены землей и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах.

Для расселения выделены изобилующие пахотной землей районы Новосибирской и Омской областей и Алтайского края, Казахстана и другие соседние местности.

В связи с этим Государственному Комитету Обороны предписано срочно произвести переселение всех немцев Поволжья и наделить переселенцев-немцев Поволжья землей и угодьями в новых районах.

Председатель Президиума

Верховного Совета СССР / подпись / М. Калинин

Секретарь Президиума

Верховного Совета СССР / подпись / А. Горкин

№ 21–60

28 августа 1941 г.

Абсурд, какой абсурд! «Никто не сообщал» – и тут же «по достоверным данным»… Господи всемилостивый, да это же приговор им всем! И бред, бред, бред! Такой же, как с Лелей и Виталием Ивановичем, как с Володей Макаровым – первым мужем младшей сестры Антонины, тоже объявленным врагом народа, как с десятками их друзей и знакомых. Бред. Бред и хаос.

А через несколько дней пришло предписание в течение 24 часов подготовиться к переселению и с ограниченным количеством своего имущества прибыть к пункту сбора.

Лориньку мучил жесточайший бронхит, она кашляла. Мария плача собирала вещи, никак не могла решить, что важнее. Энкавэдэшник, вселяющийся в их квартиру № 1 на Ленинградской, 40, стоял тут же, нервничал, поторапливал и сердито поглядывал на часы – он был очень занятым человеком!

Колонну повели на вокзал. Из репродукторов бодро звучал один из последних хитов:

Нам Сталин – отец, нам Родина – Мать,
Сестра и подруга – Советская власть,
В заступниках – Сергий, в сподвижницах – Русь,
Соратник – Советский Союз!

– Мамочка, и нам? И нам тоже? – спрашивала Лоринька.

Мария, одной рукой державшая дочь, другой – тяжеленный чемодан, отворачивалась: слезы заливали лицо, и она не хотела, чтобы ребенок это видел. Девочка упрямо повернула лицо матери к себе:

– Мамочка, и нам Сталин тоже отец?

– Да, доченька, и нам, и нам тоже…

– Марусенька, и вы здесь? – Роберт Бертрам, фотограф «Волжской коммуны», с женой и детьми пришел раньше. Именно Клавдия, жена, ее и окликнула.

– Как видите…

– Ну вот, не будет скучно, вместе в пути веселее, – грустно пошутил глава семьи. – А где Карл? О нем ничего не известно?

Она только грустно помотала головой.

Столыпинский вагон был полон: дети, старики, молодежь, семьи… Двое веселых парней тут же уступили им место, помогли расположиться. Мария немного успокоилась: везде люди живут. Только узнать бы еще, где он, жив ли, все ли в порядке, дать о себе весточку…

Тем же вечером бесконечный состав увез тысячи потенциальных шпионов, диверсантов и прочих пособников мирового империализма в неизвестность.

Глава пятая. Где находится край света

Ни о каких земельных наделах, конечно, и речи быть не могло. Из телячьих вагонов их просто высадили в необъятной выжженной казахской степи, в Карсакпае – выживайте!

Сначала был барак. Огромный, не разделенный даже подобием перегородок. Ютилось там 20 семей. Коммуналка, в которой она жила в первые самарские годы, вспоминалась как рай.

Рядом с Марией и Лоринькой поселилась очень романтичная пара из раскулаченных – брутальный, могучий и волосатый Константин с тощенькой, востроносенькой, с хитрыми бегающими глазками женой Зоей. Он вел себя так, будто делает огромное одолжение, позволяя ей находиться рядом с собой, и разговаривал хамским басом, по-хозяйски. Она искренне радовалась любому проявлению внимания со стороны супруга и охотно поддакивала каждому его слову.

– Зойка! – рычал благоверный. – Опять эта параша на ужин?

– Да, Костя! – шепеляво пищала она. – Вкусно?

– Тьфу, дура, – досадливо кривился он. – Плюй в глаза – скажет, божья роса!

Дура радостно улыбалась, обнажая щербатые зубы.

– Зойка! – слышался знакомый бас среди ночи. – Это ты навоняла?

– Я, Костя! – подобострастно признавалась супруга.

Надо отдать Косте должное, он не преувеличивал: дух в углу стоял такой, что Мария всерьез опасалась, как бы дочка не задохнулась, и прикрывала родное личико простыней.

С другой стороны размещалась семья Бухгалтеров – так она их мысленно окрестила. Стоило разгореться семейной ссоре, соседи начинали делить имущество, с чувством, похоже, даже с удовольствием. Лидка во всеуслышание вспоминала о том, что положила к мужним ногам не только свою девичью честь, но и весьма солидные сбережения, три облигации государственного займа и приличный гардероб. Николай в ответ на это щурил глаза и с пристрастием вопрошал: «Да? А пальто в елочку чье? Пиджак в полосочку – чей?!» Закончилось все это грустно: и пальто в елочку, и пиджак в полосочку были безжалостно изрублены топором вконец разбушевавшимся Колей.

Единственными людьми, общение с которыми не вызывало ужаса, были Беллочка и Лева. Свою высылку они считали чудовищным недоразумением и были уверены, что там, наверху, со всем этим вот-вот разберутся и вернут их домой, в теплую и уютную квартирку, какая и должна быть у успешного зубного техника. Никаких признаков надлома и обиды на советскую власть в них не наблюдалось, напротив, это были веселые и открытые ребята. Лева считал себя душой компании и очень любил пошутить. Шутки было две: «Кушайте компот!» и «Гранд-отель с рестораном». После выдачи каждой из них Лева сам и разражался тоненьким, заливистым смехом, Беллочка же, влюбленно глядя на мужа, томно, с некоторым укором тянула: «Ну Лео-о-ова-а-а!»

А может, все это сон? Кошмарный сон. А потом она проснется – и все будет как прежде: они с Карлом и Лоринькой, чудесные журфиксы с буриме, спорами до хрипоты, чтением стихов, веселыми розыгрышами, любимая работа, интервью, встречи с интересными людьми, с сестрами и их семьями… Но чем больше времени проходило, тем яснее Мария осознавала: нет, это та жизнь стала невозвратным прекрасным сном, а этот полуголодный вшивый барак, населенный столь колоритным народом, – ее настоящее, ее реальность.

Вскоре выделили землянку, и это было счастьем. Со свойственным ей энтузиазмом принялась обустраивать быт, стало почти уютно. Потихоньку обживались.

Старожилы приняли недоброжелательно. Ссыльные подкулачники и уголовники почувствовали себя хозяевами положения, их захлестнула волна патриотизма, или, скорее, разновидности снобизма. Как бы там ни было, бросить с ненавистью вслед новоселам «Фашисты!» стало почти хорошим тоном, и чем более злобно это было произнесено, тем лучше. В четырехлетнюю Лориньку, вылезавшую на свет из землянки, пока мать была на работе, соседские дети кидали камни и с радостным воплем «Фашистская сволочь!» разбегались – их патриотический долг был выполнен. А может, это был реванш за недавнее «кулацкое отродье»?.. Казахи, изначально народ мирный и гостеприимный, не особо разобрались, что к чему, но к старым соседям прислушались. Ненавистью и праведным гневом не пылали, ограничивались бормотанием вслед: «Емс поганый (немец поганый)! Кибитка серит, суслик жрайт!» Правда, охотно меняли имеющиеся продукты на вещи врагов народа. Ах, скольких обреченных спасли эти продукты, этот казахский кумыс!

Когда дочь заболела, Марии уже и менять-то нечего было: серьги и кольцо, платья из легчайшего крепдешина («Три кремдешиновых платья! Это просто разврат!» – негодовала свекровь, изучив невесткин гардероб), кашемировая кофта, элегантное пальто («Ты стала судорожно одеваться!» – ревниво заметил Карл, когда она его заказала у знакомой портнихи) – все было отдано, чтобы накормить ребенка. Лоринька металась в жару. Фельдшерица из медпункта, согласившаяся осмотреть ее, вняв материнским слезам, сделала укол и покачала головой:

– Трудно что-то сказать. Девочка ослаблена, нужно лекарство и хорошее питание. Попробуйте народные средства, я вам сейчас все распишу. Инъекции постараюсь делать сама ежедневно – я тут живу неподалеку, а остальное, мамочка, вы сами.

Она сидела на топчане и плакала, тихонько поскуливая, раскачиваясь из стороны в сторону – от безысходности, от тоски. Что теперь будет? О муже ничего неизвестно, да и ему о них, наверное; сама непонятно где; доченька – умненькая, смышленая, шаловливая – на грани жизни и смерти. Хотелось не скулить – выть.

В дверь тихонько поскреблись, она открыла. На пороге стояла Лиза – соседская девочка с ангельским личиком.

– Здравствуйте, я к Лорочке. Можно посидеть с ней?

Мария была так тронута, что снова чуть не расплакалась – на сей раз от умиления. Даже немногочисленные новые приятели дочь не навещали – родители, видимо, боялись заразы. Лизонька приблизилась к ложу больной и устремила на нее полный сострадания взгляд. Потом встала, подошла к Марии, подняла небесно-голубые глазки и прошелестела:

– А когда она умрет, вы отдадите мне ее игрушки?

Она задохнулась от гнева, возмущенная этой циничной детской непосредственностью: