Дыхание любви в Дании

Дыхание любви в Дании
Ольга Ивановна Обухова

Какое дело шведскому дипломату, прошедшему через испытания песками и жарой Южного Судана, в котором ему довелось служить, до какого-то древнего друидского пророчества? Но именно оно не позволяет Харальду обрести любовь Каролины, которая живет на затерянном в Балтийском море датском острове и верит в пророчество, предназначившее ей в избранники совсем другого мужчину. Того, кого она ненавидит и боится. Но девушка, в жилах которой течет кровь потомков Наполеона, креольских пиратов и датских рыбаков, боится ослушаться пророчества, знаки которого рассыпаны по острову, и бежит с него, боясь страстной любви Харальда и встречи со своей судьбой. Но судьба готовит ей новое испытание: Каролина должна погибнуть в ледовом плену в горах Швейцарии. И лишь любовь Харальда делает невозможное – победив старинное заклятье, он спасает Каролину от неотвратимой гибели и любящие сердца воссоединяются. «Любовь нельзя выпросить и вымолить. Она приходит с небес, непрошенная и нежданная», – как писала Перл Бак.

Ольга Обухова

Дыхание любви в Дании

Глава 1. Освободиться от наваждения

Стрела вонзилась в глинобитную стену прямо над головой Харальда Хаммаршельда. Он еле успел увернуться.

Затем последовала автоматная очередь. Шведский дипломат рухнул на пол глинобитной хижины, стараясь не дышать.

Пули между тем методично крошили стену прямо над ним, осыпая его кусочками ссохшейся глины, соломы и какого-то мусора.

Это было ужасно. Но для Южного Судана это было вполне обычно. Еды в стране было мало, и когда шведские дипломаты привозили гуманитарные поставки еды, нередко возникали перестрелки. На памяти Харальда это была уже пятая. Или шестая? Кажется, он сбился со счета…

Он обхватил голову руками и вжался лицом в пол, молясь, чтобы пули проскочили мимо. И стараясь больше ни о чем не думать.

Дома, в Швеции, трудно было представить себе, что в современном мире люди могут так воевать и убивать из-за еды. Особенно на фоне битком набитых едой супермаркетов…

"Впрочем, – подумал он, – разве у нас не было чего-то похожего – пусть и отдаленно – во время последнего коронавирусного локдауна? Когда людям запретили выходить из дома без вящей необходимости, а супермаркетам – отпускать продукты питания свыше положенной нормы? Сразу же исчезли все макароны и консервы, а кое-где в Стокгольме и в Гетеборге и в Мальме люди и вовсе дрались из-за банки сардин, вырывая ее друг у друга из рук и стараясь положить в свою тележку".

Благополучие людей, которое когда-то казалось безграничным, держалось на самом деле на тоненькой ниточке. И стоило тому же ничтожному вирусу вмешаться в судьбы человечества, как вдруг выяснилось, как же все на самом деле хрупко. Самолеты перестали летать, корабли – бороздить просторы океанов, испуганные люди заперлись по домам и никуда не выходили, бабушки не встречались с внуками, матери – с детьми. Даже влюбленные пары были годами разъединены и не могли встретиться, хотя жили на соседних улицах или в соседних городах! А что творилось на государственных границах? Сколько стран не впускали своих же граждан, боясь, что те могут заразить их привезенным откуда-то штаммом коронавируса – то ли бразильским, то ли британским, то ли каким-то еще? Так не могли попасть к себе домой десятки тысяч австралийцев, израильтян, эквадорцев. Им просто говорили – ждите где хотите, мы вас все равно не пустим. А что случилось на границе Англии и Франции под Новый год, когда перекрыли Евротоннель и все паромные переправы, и в тех же магазинах случился продовольственный коллапс, когда рыба из Шотландии не могла попасть во Францию и Испанию, а испанские овощи и фрукты – в Великобританию? В тот момент он как раз был в Южном Судане, и, как ни удивительно, там было меньше проблем с едой и с логистикой, чем на континенте.

Да, человечество взвесило себя на весах истории, и его вес оказался, мягко говоря, далек от идеала. Люди, покорявшие Северный и Южный полюс, не боявшиеся летать в космос и на Луну, опускаться на дно океана в Марианскую бездну, где на них давил столб воды высотой чуть ли не в десять километров, оказались невероятными паникерами. И боялись даже приблизиться друг к другу без масок и перчаток и защитных костюмов – несмотря на то, что еще вчера сидели плечом к плечу или вообще обнявшись на многотысячных футбольных стадионах и концертных площадках, слушали выступления U2 на открытом площадках и подпевали в миллион глоток, не боясь, что кашель соседа убьет тебя.

Сложно даже представить, что все это было, было на самом деле, и что недавние фотографии и видеозаписи, показывающие счастливые массы людей, болеющих вместе за футбол или хоккей, поющих песни популярных рок-групп, посещающих стадионы Олимпиады или выстроившихся вдоль дорог во время "Тур де Франс" или "Джиро д'Италия" – не миф, а реальность.

"А как лезли тысячи немцев через Берлинскую стену, чтобы обняться со своими соотечественниками в Западном Берлине, по ту сторону стены, без всяких масок и перчаток и социальной дистанции, – пронеслось в голове шведа. – И как бы негодовали сейчас люди из немецкого Института Роберта Коха, если бы они увидели такое сейчас. Даже если бы эти люди надели по две предписанные маски, это их не спасло бы – берлинская полиция всех бы забрала в участок за нарушение противоэпидемических правил".

Несмотря на то, что пули выбивали барабанную дробь у него над головой и он был на волосок от смерти, дипломат не мог сдержать улыбки. Только сейчас люди, наверное, поняли, в какое же счастливое время они совсем недавно жили, когда можно было путешествовать и общаться без всяких ограничений. Ехать, куда хочешь, смотреть, то хочешь, и улыбаться кому хочешь.

Где-то вдалеке, начал ухать крупнокалиберный пулемет. Его отрывистые звуки были грозными, как рев разъяренного слона. Крупнокалиберными пулеметами были оснащены правительственные войска. Харальд видел несколько раз такой пулемет в действие – он просто превращал в пыль то, что оказывалось у него на пути. Стены домов, деревья, машины – разлетались буквально на клочья.

Стрельба крупнокалиберного пулемета все приближалась, и автоматные очереди над головой Хаммаршельда внезапно стихли. Затем он услышал бешеный топот ног и визг автомобильных шин. Мародеры в панике удирали. Никто не хотел оказаться на пути пуль, выпущенных из крупнокалиберного пулемета. Жизнь была дороже – дороже даже бесплатной ворованной еды.

Он смог наконец перевести дух. На этот раз, слава Богу, обошлось. Помощь подоспела вовремя.

– Погода действительно сошла с ума, – пробормотал Харальд Хаммаршельд и бросил взгляд на термометр, установленный на крыше соседнего здания. Он застыл на отметке плюс 35 градусов. – Чтобы в мае в Стокгольме было столько!

И все же это не шло ни в какое сравнение с Суданом. Там в это время столбик термометра не опускался ниже отметки в 45 градусов. К тому же в Стокгольме вокруг повсюду была вода: озеро Меларен, находившееся на западе шведской столицы, сливалось с заливом Сальтшен и с Балтийским морем на востоке, опоясывая Стокгольм чудесным прохладным кольцом, а вот когда Всевышний создавал Судан, то он, кажется, просто забыл про воду. Харальд не смог сдержать гримасы. Если когда-нибудь в Судане появится вода и голые, лишенные какой-либо растительности пустыни зазеленеют, он будет готов снова поверить в чудо – как когда-то в далеком детстве.

Харальд Хаммаршельд, 30-летний высокий, светловолосый и голубоглазый шведский дипломат припарковал машину на стоянке напротив министерства иностранных дел Швеции, красиво выложенной по краям натуральными гранитными валунами. В ближайшем фонтане с гиканьем блаженно плескались ребятишки. Представить такое в Судане было просто нереально. Воду в этой стране добывали только при помощи опреснительных установок, и она была драгоценной. Просто так лить воду в чашу фонтана из пасти вот такого, например, бронзового тритона жители Судана посчитали бы явным кощунством. "И были бы абсолютно правы", – подумал Хаммаршельд, заходя под мраморные своды парадного входа министерства.

Стоявший у входа охранник покачал головой:

– Ну и загар же у вас, господин Хаммаршельд. Вы больше похожи на бедуина, чем на уроженца провинции Вермланд. – Он пристально вгляделся в лицо Харальда и сочувственно проронил: – Там, в Судане, должно быть, было жарко?

– Во всех смыслах, – пошутил Харальд.

– Я понимаю, – кивнул широкоплечий охранник, лицо которого также неуловимым образом хранило следы нездешнего загара. – Я ведь прослужил три года в миротворческих силах ООН в Западной Сахаре. И под конец мечтал лишь об одном – когда-нибудь оказаться дома, в Швеции. – Он сокрушенно вздохнул: – Но мне порой кажется, что я и не уезжал из Сахары. Особенно – когда стоит такая погода, как сейчас. – Он скользнул взглядом по лицу Харальда: – Или это вы привезли ее с собой из Судана?

– Типун тебе на язык, Йохан, – бросил Хаммаршельд и пошел к лифту.

Через минуту украшенный огромными зеркалами в вычурных бронзовых рамах лифт вознес Хаммаршельда на четвертый этаж. Ставя привыкшие к ходьбе по раскаленному песку суданской пустыни ноги чуть шире, чем того требовал идеально-гладкий дубовый паркет, Харальд зашагал по хорошо знакомому коридору.

Приблизившись к массивной деревянной двери с вытертой медной ручкой, Хаммаршельд на какое-то неуловимое мгновение замер, а затем решительно вошел вовнутрь.

Руководитель Департамента стран Африки Ингмар Альберг, встав из-за громоздкого, как корабль, письменного стола, радушно улыбаясь, шагнул Харальду навстречу:

– Рад видеть тебя живым и здоровым, дружище. – Он обнял Харальда за плечи. Альберг происходил из рода потомственных лесорубов, поэтому сила его объятий была ощутимой. – Руководство министерства оценило твою деятельность в Судане, Харальд. Ты высоко держал шведский флаг. Особенно – в Дарфуре. Продемонстрировал всему миру, как надо заботиться о беженцах, что значит реально помогать им. Спас от гибели, наверное, тысячи людей.

– Я был там не один.

– Но ты был одним из лучших в международной дипломатической и гуманитарной команде. Благодаря этому авторитет Швеции как страны, которую по-настоящему заботят проблемы в самых далеких уголках планеты, вырос еще больше. Об этом мне говорили даже в парламенте.

– Спасибо…

– Мы все, конечно, понимали, как ты устал. Но заменить тебя было некем. Особенно в тот момент, когда в Дарфуре начались вооруженные стычки.

– Я это понял, – вздохнул Харальд и невольно провел рукой по обожженному суданским солнцем лицу.

– Нам и здесь было нелегко, – со значением произнес Ингмар Альберг. – Ты же понимаешь, сколько подводных камней и течений приходится преодолевать, чтобы организовывать реальную гуманитарную помощь Африке. – Он улыбнулся: – Что же касается тебя, то мы решили отправить тебя в тихое, по-настоящему спокойное, а главное, прохладное место, где ты сумеешь, наконец, отдохнуть от палящего суданского солнца. Ты поедешь первым секретарем нашего посольства в Дании. – Альберг улыбнулся: – Это – самая прохладная страна на Балтике. Даже сегодня, например, температура воздуха в Копенгагене – ровно двадцать градусов.

– Двадцать градусов? – Хаммаршельд даже растерялся. – Господи, да это действительно прохладно!

– Ну вот, – просиял довольный Альберг, – я рад, что тебе нравится твое новое назначение. – Он потрепал Харальда по плечу: – Поверь, мы все здесь очень переживали за тебя, когда ты был там, в Судане. Мы гордились тобой – ты проявил себя молодцом. Надеюсь, тебе будет хорошо в Дании. И ты там по-настоящему отдохнешь и придешь в себя. – Он внимательно посмотрел на Харальда: – Когда ты сможешь выехать в Копенгаген?

Харальд неожиданно смутился. Отведя глаза, он еле слышно пробормотал:

– Я готов поехать хоть завтра. Но… мне хотелось бы сначала узнать, поедет ли со мной Астрид.

Ингмар Альберг потер сильный, словно вырубленный из цельного куска гранита подбородок, доставшийся ему в наследство от его предков-викингов:

– Ты имеешь в виду Астрид Валленберг?

Харальд кивнул.

Ингмар Альберг через весь стол перегнулся к нему. При этом на пол слетел последний доклад парламентской комиссии по Кипру, но Альберг не обратил на это внимания:

– Харальд, ты хочешь узнать, поедет ли Астрид с тобой в Копенгаген, но сам говоришь об этом без всякой радости. Ты уверен, что она действительно нужна тебе? – Он не сводил с лица Хаммаршельда пристального взгляда. – И в Копенгагене, и вообще?

Харальд смутился.

– Ингмар, я думал о ней все время, что был в Судане. И теперь, когда я, наконец, в Стокгольме, я просто не могу уехать, не объяснившись с ней.

– Значит, ты все-таки ее любишь? – нахмурился Альберг.