Другая сестра

Эле повезло – Нонна, уже имевшая собственную небольшую галерею, сама обратила внимание на ее незаурядные способности и особый стиль. Консультации и советы художницы не стоили ни копейки, Эля долго смущалась по этому поводу, даже когда их творческий союз перерос в дружбу. Но предложить что-то взамен она не могла. Членский взнос ощутимо бил по карману, но отказаться от этого хобби Эля была не в силах – она привыкла не только к коллекционным винам, но и к общению в кругу единомышленниц, и очень боялась все это потерять. И особенно она боялась потерять Нонну.

Вторым человеком, которого Эля боялась потерять, стал Мика. Хотя, по меркам той же Нонны, этот «экземпляр» не представлял никакой «исторической ценности». Однако Эля считала по-другому. Прислушиваясь к подруге во многих вопросах, она оставалась при своем мнении в отношении всего, что касалось личной жизни, уже только потому, что у Нонны личной жизни не было (беспорядочные, ни к чему не обязывающие романы не в счет).

Эля замечала и ценила мелочи, которые для той же Нонны ничего не значили. Например, до Мики она полгода встречалась с молодым успешным адвокатом, и поначалу ей казалось, что она сорвала джекпот. Святослав еще не был сказочно богат, но уже имел огромную квартиру недалеко от центра, доставшуюся ему от родителей, хорошее образование, новую «Ауди» и отличные перспективы. Они не жили вместе, но, оставаясь у него по выходным и в течение первых двух месяцев просыпаясь рядом с ним, она удивлялась, что он еще не бросил ее, не загулял, не изменил, не нашел кого-нибудь поэффектнее и помоложе, ведь он был еще и на год младше. Нонна ругала Элю за низкую самооценку. Но в итоге Эля сама бросила возлюбленного, что стало огромной неожиданностью не столько для подруги, сколько для самого Святослава. Когда Эля объявила ему о том, что им не по пути, молодой человек покрутил пальцем у виска – он на полном серьезе был уверен, что покинуть его может только безумная. Первым тревожным звоночком для Эли стало то, что Святослав начал отговаривать… даже не так, он начал высмеивать ее «винно-рисовальные посиделки» – покусился на ее главную отдушину, ее уютный мирок, место силы, которому она отводила всего два часа в неделю! А узнав о том, что на это «баловство» уходит четверть Элиной зарплаты, он разволновался так, будто она крала эти деньги из его кармана. Он принялся перечислять кучу «полезных вещей», на которые можно было бы потратить эти же деньги «с толком», а Эля слушала, распахнув и без того большие глаза, и откровенно недоумевала.

Начав встречаться с Микой, девушка решила не афишировать свои затраты на членство в клубе. А когда ей стали задерживать зарплату и из-за кризиса на фирме урезали премии, составляющие основной доход сотрудников, Эля приняла решение распрощаться с дорогим хобби. Заметив уныние любимой, Мика разузнал его причину и погасил долг Эли за членство в клубе, убедив девушку в том, что кризис не будет длиться вечно и скоро все наладится. Так и вышло. А вот Мику, который, не раздумывая, отдал последнее ради блага любимой, настигла полоса финансовых трудностей. Впрочем, благодаря своим институтским друзьям недавно он все-таки устроился на постоянную, хотя и не особо высокооплачиваемую работу. В общем, Эля очень долго пребывала под впечатлением от широкого жеста Мики и продолжительное время закрывала глаза на его последующее затянувшееся безденежье. Она больше никогда не хотела выслушивать лекции о своем бестолковом хобби, путь даже их будет читать султан Брунея. И с Микой она могла на это рассчитывать. И именно это долгое время давало ей силы пресекать разглагольствования Нонны касательно несостоятельности ее избранника.

Сейчас состояние Эли балансировало на грани между отчаянием и надеждой. «Даю вашему расставанию еще пару дней», – стучали в висках слова подруги. А вдруг он и впрямь переварит обиду и остынет? Он ведь так любил ее! Нет, любит! В настоящем времени! Такое не проходит за один день. Да, она виновата, но жизнь продолжается! Пока они живы, все поправимо!

Однако их нерожденный ребенок никогда не будет жить, а вместе с ним навечно похоронена и их любовь, подала голос мысль-антагонист.

Эля не так уж и верила в любовь как в безусловное чувство, появляющееся из ниоткуда и исчезающее в один миг. Любовь к Мике была практически осязаема, поэтому избавиться от нее было сложнее, чем от беспричинной влюбленности. Ее чувство было соткано из лоскутов: душевного комфорта, легкости в общении, возможности быть собой в его присутствии.

Возвышенные представления Эли о будущем не совпадали с простым земным путем Мики. Но не лучше ли быть счастливой реалисткой, чем несчастной мечтательницей?

Когда Эля вернулась в офис, в переговорной ее уже ждал один из постоянных клиентов. Она равнодушно кинула на стол папку с проектом и поймала на себе привычный восхищенный взгляд. Мужчина в костюме был не просто клиентом, а ВИПом. Именно таких, как он, имела в виду Нонна, недоумевая по поводу того, что Эля не пользуется служебным положением и отвергает ухаживания богатых успешных мужчин, обращающихся в их элитное агентство. Эля не была настроена принципиально против такого рода ухажеров, но за годы работы с дорогим жильем ей ни разу не захотелось ответить на ухаживания клиентов. Подобные связи не сулили тепла, а во взглядах и намерениях этих мужчин она не видела ничего, кроме похоти и желания властвовать.

Эля окунулась в офисную суету и не заметила, как переработала два часа. Темнеть стало позже, и когда она подходила к подъезду своего кондоминиума, вечер почти не ощущался.

Еще одна хорошая привычка, от которой она не могла отказаться – аренда элитного жилья. Общая огороженная территория, бесплатное парковочное место, свободные от колясок и велосипедов коридоры. В лифте не встретишь соседа с собакой и не задохнешься от запаха недавно проезжавшей псины – как правило, проживание животных в кондоминиуме не приветствовалось. Маленькая кухня, объединенная с гостиной, могла бы показаться кому-то минусом, но для Эли она была, скорее, приятной деталью, напоминающей о распространенной зарубежной традиции отдавать предпочтение питанию в кафе и ресторанах.

Эля остановилась у входа в просторный подъезд и вспомнила, как Мика провожал ее в один из их последних вечеров всего несколько недель назад. У него намечалась ночная съемка, а Эле оставалось поспать всего несколько часов до раннего подъема на важную встречу. Мика заботливо предложил ей подняться в квартиру без него, чтобы хоть немного выспаться, но Эля ответила, что так легко он от нее не отделается. Мика сказал:

– Я готов добровольно сделать себя несчастным!

– Ты будешь несчастен без меня?

– Конечно!

Этот ответ еще тогда показался Эле очень искренним и пронзительным, но только сейчас она окончательно обрисовала для себя его смысл: она была его счастьем. Быть чьим-то счастьем дорого стоит. Может ли она сейчас похвастаться чем-то подобным?

Эля зашла в пустую, но очень уютную квартиру и, практически сразу оказавшись на кухне, открыла дверцу холодильника и достала недопитую бутылку красного вина. Она пила понемножку, но каждый вечер, в одиночестве с того дня, когда в последний раз поговорила с Микой. Это было две недели спустя после аборта, она тогда осознала, что совершила непоправимую ошибку. На тот момент они не общались несколько дней, Эля выловила его возле бара, в который он ходил по пятницам.

– Мика, прости! Миш, ну пожалуйста!

Его внешнее равнодушие и нежелание разговаривать приводили девушку в отчаяние.

– Ты уничтожила не только мое чувство к тебе – ты уничтожила меня.

– Что ты имеешь в виду? Уверена, все не так страшно, все поправимо!

– Все случилось слишком не вовремя. Я не могу винить тебя, но никогда не забуду твою причастность. Нам обоим не повезло.

– Что могло случиться? Мы всего десять дней не общались!.. Я люблю тебя, Мик…

– Десять дней тебе понадобилось, чтобы осознать это.

Его лицо, искривленное гримасой то ли боли, то ли презрения, стояло у нее перед глазами. Она и впрямь была скупа на признания, пока они были вместе. А в тот вечер главные слова сами вырвались наружу.

Эля плеснула вина в большой бокал и начала писать сообщение: «Я снова хочу быть твоим счастьем…» Затем положила телефон рядом с бокалом и долго, не мигая, смотрела на светящийся экран с неотправленным сообщением. Оно никогда не будет отправлено.

Из груди у нее вырвался почти рев. Она упала на кафельный пол и свернулась калачиком, впившись острыми ногтями в свой живот, как будто пытаясь вырвать из него клок, наказав себя тем самым за то, чего нельзя изменить. Она испытала все спектры отчаяния по поводу невозможности повернуть время вспять. Никогда больше ей не быть его счастьем. Она недостойна. Она убила их ребенка – того, кто мог бы стать их общим счастьем.

И снова пробудились нотки надежды, от которых Эля старалась не сойти с ума: они живы, она не бесплодна, и никакой трагедии нет.

Ну как же, нет?! Это ведь так несправедливо по отношению к нерожденному: «Ты прости, убивать тебя было ошибкой, но теперь мы обязательно дадим жизнь кому-нибудь другому! Так уж вышло!»

«Не драматизируй», – убеждала себя девушка и, подвывая, вскарабкалась по стулу, поднялась, чтобы сделать пару успокоительных глотков, а затем проследовала в спальню и упала навзничь.

Засыпать после отчаянных рыданий получалось быстро. Ее не мучила бессонница. Именно бессознательные часы сна были самым счастливым временем суток.

А вот поутру Эля физически чувствовала, как горе сковывает ее веки. И прежде чем открыть глаза, она задавала себе вопрос: проснется ли она когда-нибудь счастливой снова? Проснется ли чьим-нибудь счастьем? Врожденный оптимизм или привычка преодолевать неудачи – что-то из этого заставляло ее вовремя подняться, привести себя в порядок и отправиться на работу, ничем не выдавая своего состояния. В конце концов, боль отступит, когда-нибудь к ней вернется вкус к жизни.

В любом случае уже в машине, по пути в офис, поглаживая пластиковую крышечку бумажного стаканчика с капучино, Эля чувствовала себя намного лучше, чем накануне вечером. Она верила, что исцеление не за горами, и даже несмело надеялась, что Мика, быть может, тоже потихоньку оттаивает.

2

Надя выпустила струйку сероватого дыма в открытое окно. Воздух был теплым и неподвижным, поэтому комната наполнилась запахом табака, несмотря на ее попытки это предотвратить.

Будет неловко, если Денис застукает ее с сигаретой. Спать она с ним отказалась до рождения ребенка, а сама тем временем дымит на седьмом месяце при каждом удобном случае. Хотя врач посоветовала ограничить только секс, про курение не было ни слова.

С другой стороны, если кому-то и должно быть неловко, то только Денису, если он снова явится под утро. Но во сколько бы он ни явился, даже всюду виноватый, он наверняка начнет нудеть из-за сигарет.

Она затушила окурок в кофейной чашечке и уже через минуту прикурила новую сигарету.

Все чаще в последнее время ее посещали мысли о несбывшемся. Позади – тридцатилетний рубеж. Вроде бы не так много. Дети подросли, можно было бы уже наверстывать упущенное. В ее арсенале – успешно оконченный филфак и предложение от ведущей редакции страны. Сейчас, по прошествии почти десяти лет, ее там, конечно, никто не ждет, но она могла бы начать с более мелкого издательства. Вспомнить навыки редактуры или заняться переводами. Не так важно, как именно возвращаться к любимому делу. Но не тут-то было: на подходе третий ребенок, который, как она знала по опыту, завладеет всем ее временем и вниманием на ближайшие несколько лет.

В юности Надю не столько заботило построение карьеры, сколько одолевало стремление создать семью. Сейчас оно сменилось тоской по временам, когда она была свободна. Все, что когда-то казалось мукой – сидеть дома, когда у всех подружкек уже есть бойфренды, месяцами не чувствовать мужского тепла, в одиночестве ходить на чужие свадьбы и все свободное время проводить с такой же одинокой подружкой, – теперь выглядело в ее глазах более чем заманчиво. Но ведь не было необходимости рано выходить замуж. Она могла посвятить это время саморазвитию, работе, отдыху, книгам, второму образованию. Почему она не понимала тогда, что так тоже можно жить? Почему мечты о мужчине вытесняли все другие конструктивные мысли? Почему у нее не было феи-крестной, которая успокоила бы ее душу, сказав, что рано или поздно мужчина появится, вот только вместо уютной семейной жизни, которую она представляла себе как праздник двух любящих сердец, он обеспечит ей домашний режим путем систематического оплодотворения ее яйцеклетки? Почему она так поздно поняла, что куда удобнее придерживать мужчину чисто для романтических отношений? Свою жизнь она могла легко устроить сама. И, достигнув желаемого успеха, став тем, кем можно гордиться, с чьим мнением нужно считаться, лет в тридцать – тридцать пять уже можно было бы впервые задуматься о детях. Кто гнал ее в этот нескончаемый марафон повинностей, обязанностей, страхов и беспокойств? Могла ли она предположить, что к тридцати годам больше не почувствует себя такой свободной, как раньше? Что, если она уже не способна получать удовольствие, будучи загнанной в рамки семейных обязанностей и странно распределенных ролей внутри семьи?

Этот почти летний вечер, теплый воздух с примесью табачного дыма, пах в точности как тот, на перроне, когда головы ребят, таких родных и любимых, самых лучших, торчали в прямоугольных узких окнах готовившегося к отбытию поезда. Рыдания сдавливали ее грудь, горечь затуманивала рассудок, и чуть менее безутешная подруга Светка обнимала ее обмякшее тело. Казалось, что жизнь закончилась. Молодые люди часто принимают закономерные расставания и мелкие неудачи за конец света. А с возрастом, оглядываясь назад, осознают никчемность тех слез. Но Надя даже сейчас, с высоты прожитых лет, могла с уверенностью сказать: ее жизнь закончилась тогда, на перроне Туапсе в год ее совершеннолетия. И хотя она довольно быстро пришла потом в себя и они встречались с той компанией из похода, она больше не жила так полно и ярко, как тем летом в горах. Звездное небо, потрескивание ночного костра, гитара, ощущение близости неба и моря одновременно, устоявшийся распорядок, дежурство на кухне по графику, долгие пешие прогулки, отсутствие границ, окружение близких по духу людей, романтические веяния. Даже несмотря на то что она родила уже двух новых людей и готовилась к рождению третьего, жизнь – пульсирующая, осязаемая, волнующая – навсегда покинула ее вены.

Был ли тому виной Денис, которого она ошибочно приняла за спасательный круг в засасывающем болоте своей невеселой молодости? Стал ли он ее главной ошибкой? Или проблема была в ней, в том, что она относилась к тому типу подростков, которые точно знают, когда им стоит умереть, потому что так будет лучше для всех, но дала слабину и теперь расплачивается за это? Быть может, шагнув во взрослую жизнь, она обрекла и себя, и своего будущего спутника, и даже своих детей на страдания? Еще неизвестно, кто стал чьим проклятием – он ее или она его. Ведь в глубине души Надя понимала, как с ней непросто – с мечтательницей, застрявшей в иллюзиях и неготовой к столкновению с житейскими трудностями.

Давно ли стали ее так безжалостно накрывать волны депрессии и апатии? Пожалуй, первые лет пять замужества она неплохо справлялась с ролью жены и матери. Или ей просто не хватало воздуха, чтобы вынырнуть на поверхность и крикнуть «помогите»? Слишком часто болел сын, слишком яростными первое время были его конфликты с сестрой. Все говорили, что погодки сведут ее с ума. Она с мольбой смотрела на Дениса, но тот не слишком пытался ее подбодрить. Но погодки подросли и стали требовать меньше внимания, подарив ей тем самым непрошеную возможность поразмышлять о своей судьбе.

Третья беременность чуть не стала поводом для развода. И, само собой, Надя не столько соблюдала требования врачей, не подпуская к себе Дениса, сколько стремилась отомстить мужу за его очередное неловкое движение. Когда он обрадовался известию о третьей беременности, она заявила, что жалеет, что связалась с бедным идиотом, который с трудом сводит концы с концами, но при этом радуется третьему ребенку.

Но Надя и сама понимала, что лукавит. Дэн умен, и именно это качество наряду с интеллигентной внешностью привлекли внимание… ее родителей, когда дочь привела домой на чай замерзшего ухажера. Для Нади тогда одобрение любого близкого человека, а тем более папы и мачехи, значило многое. И вот волна эйфории от угождения кому-то принесла Надю прямиком в ЗАГС.

В начале отношений Надя любила Дэна. Быть может, любила до сих пор, но вместе с любовью постоянно испытывала злость и недовольство по любому поводу, раз за разом раздражаясь и сыпля обвинениями, – поздно пришел, друзья непутевые, мало заработал, недостаточно времени уделил детям, проигнорировал ее, прогорел в пустяковой сделке и так далее. Надя не была зачинщицей громких скандалов, яд выпускала потихоньку, медленно отравляя их совместную жизнь и постоянно коря себя за это.

А Дэн старался, умудрялся на нескольких работах зарабатывать достаточно, чтобы обеспечивать семье достойную жизнь. Пока не роскошную, но он стремился к этому. Пытался радовать жену, пока не сообразил, что это в принципе невозможно. Оставались дети, которые были рады ему безусловно. На них он и выплескивал всю свою любовь, от которой Надя выстроила невидимую преграду. Вероятно, именно поэтому он так обрадовался очередному наследнику – тому, кто еще будет радоваться его возвращению домой.

Порой Надя ослабляла оборону, смягчалась на время, но рано или поздно вспоминала о загубленной бытом молодости, начинала сравнивать свой вклад в воспитание детей с редкими импульсивными подачками мужа и снова становилась похожей на колючку – симпатичную, но слишком ядовитую, вызывающую желание держаться на безопасном расстоянии…

Надя с грустью посмотрела на пустую, идеально застеленную постель. Снова предстоит засыпать одной. До десяти лет она засыпала в обнимку с мамой. А потом мамы не стало, и ей пришлось спать одной. До тех пор, пока она не встретила Дэна. Он первый обнял ее перед сном, когда она уже забыла, что такое бывает. Все ее предыдущие романы были лишены близости совместного засыпания, когда сонное дыхание сливается в унисон, тяжесть расслабленной руки или переплетенных ног не чувствуется. Нет, она засыпала рядом с мужчинами, но не очень часто, они не успевали становиться ей настолько близкими, чтобы обнимать их всю ночь. А единственный молодой человек, с которым она жила до Дэна, по-снобски спал под отдельным одеялом.

И вот сейчас, когда ей, как никогда, требовалось тепло близкого человека, отца ее детей, Наде почти каждую ночь приходилось засыпать одной. Она не могла простить Дэну пренебрежение этим ритуалом. Ей не хватало его рук на ее животе до такой степени, что она их представляла. И от жалости к себе злилась еще больше. Ведь когда она была беременна в первый раз, он не смел и не хотел пренебрегать ею. А третий ребенок, значит, не нужен не только ей, но и ему, несмотря на его заверения. Выходит, все ее опасения оправданны: лучше уже не будет, только хуже.