Горькое логово

– Ну, не я же. Ему сразу сообщили, что ты печати оборвал.

– Весь этот этаж приберут? А Седьмой тоже?

– Не испытывай мое терпение, маленький наглец.

Сташка все-таки прихватил с собой вниз мячик и, когда сам влез в душ отмыться от пыли, паутины и грязи, отмыл и его хорошенько, так что он засиял, как маленькое золотое солнышко. Будто и не было этих веков, которые тут прошли без Сташки. Он посмотрел себе на руки и ноги – уже почти все в порядке. Вены почти такого же цвета, как должны быть у человека… Только чуть-чуть темнее.

Когда внизу принесли обед, он почувствовал голод. Ведь вчера он ничего не ел. Вообще-то он давно ничего не ел… Ярун пробовал покормить чем-то с ложки, но было так плохо… Надо скорей поесть. Но, едва спустился и увидел эту красивую полезную еду, затошнило так, что едва успел в туалет. Долго умывался дрожащими непослушными руками. Когда проходил в столовой мимо еды и ее запахов, отворачивался и не дышал. Подошел к двери на лестницу – Кощей настрого запретил выходить и показываться людям – прислушался: вверх и вниз по лестнице торопились взрослые, кто-то хрипло крикнул сверху:

– Восьмой вентиль, тебе говорят!…

Сташка тихонько вернулся в класс. Столько людей из-за него трудится… Он поиграл с мячиком, но постепенно снова стало грустно. Лучше бы Ярун пришел… Он все милые старые игрушки не глядя отдал бы за пару слов от Яруна… Он вспомнил про Венок и чуть не заплакал. Так Настоящий он или нет? Кто, кроме Настоящего, мог узнать все это детское древнее барахло наверху? Ведь с обычными людьми не случается ничего такого. Никто не перерождается из жизни в жизнь в то же место, никто не играет в те же игрушки… Он опять подошел к двери на лестницу и прислушался. Женщина в годах торопливо и тихо спрашивала:

– …много детской одежды, старинной такой, но размерчик точно тот же, как вот мы на пятом этаже приготовляли, как вы распорядитесь, господин Максимилиан?

– Если одежду можно привести в порядок, то это надо сделать к завтрашнему утру, – ответил Кощей, стоящий, кажется, сразу за дверью. – Пусть ребенок носит, если захочет.

– …посуду мы уже перемыли всю, но там в буфетной орехов запасы, как у белки, – смеясь, сказал какой-то парнишка, – окаменевших…

– Заменить, – равнодушно распорядился Кощей. – И добавьте там каких-нибудь конфет. Метрдотелю передайте, что ужинать ребенок будет уже наверху. И пусть поразмыслит над меню, а то дитя опять ни к чему в обед не притронулось. Нехорошо.

– …Искусствоведы с коврами и игрушками закончили, но с книгами, говорят, не успеть, а книги, те, что вы оставили…

– Знаю, уникальны. Ничего, перебьются…

– Господин Максимилиан, портьеры настолько ветхие, что мы сочли возможным…

– Конечно, заменяйте… Раму балконной двери в большой золотой комнате починили?

– Да, мастера уже занимаются паркетом в библиотеке и в игровой…

– Господин Максимилиан… На дату гляньте…

– Любопытно… Поставьте на место. А где мой помощник? Александр, вы уже собрали со всех присутствующих обязательства по неразглашению?

– Конечно, господин Максимилиан.

– Уведомите всех немедленно, что я повышаю сумму штрафа впятеро, налагаю полное поражение в правах, не подлежащее никаким апелляциям, а еще… Да-да, любой проболтавшийся будет выслан на рудники астероида Минерва. Даже если мне лишь померещится, что он проболтался. …Это что вы мне показываете? …Господин ювелир, давайте спокойнее. Я тоже никогда не видел, чтоб камешки такой стоимости использовались как груз для вагончиков игрушечной железной дороги. И в коробках с играми тоже? Ну, приведите как-нибудь это в порядок, только сложите, как было. Нет, чинить все эти золотые кораблики мы будем постепенно, в рабочем порядке. …Госпожа кастелянша, пожалуйста, не вздумайте мне задавать вопросы по поводу детского постельного белья, распорядитесь, милая, по своему усмотрению. …Алло. Да, Яр… Насколько мне память не изменяет, они уже четвертый раз просят… Дашь четверть? Я бы и десяти не дал… Все нормально. Биржа закрылась с прибавкой в полпроцента. У тебя там как? Понятно. Да, не отложишь, но все таки жаль, что ты этого не видел… Пятьсот лет грязи… А вообще… Здесь… История в деталях, вот что я тебе скажу. …Игрушки, в основном. …Ты был прав, да, все двенадцать томов, уже у тебя в кабинете, и еще, чтоб уж он раньше времени ни на что не напоролся, все, какие есть, рукописные документы, даже детские прописи… Обязательно. И все, что имеет отношение… …Нет, законсервировали все очень грамотно, в приватных покоях на восьмом ремонт не нужен, так, столяр немного рамы поправил, да паркет отциклевали и полируют. А на седьмом придется повозиться, что-то с потолками. …Карта обсидиановая цела, там, где ты и говорил… И глобус еще там в полкомнаты… Окна домывают.…Мебель в порядке, даже мастера удивились, не беспокойся… Знаешь, Яр, тут даты всплывают уже другие, два объекта я сам видел – полторы тысячи……Изъять музыкальные инструменты и ноты? Как скажешь… Но уж лучше бы он …музицировал, чем являл свой норов… Нормально ребенок себя чувствует. Меня пытается подслушивать, стоит вот сразу за дверями…

Сташка отскочил и убежал. Пусть лучше на все наплевать, и на старые игрушки, и на это… как называется… а, реинкарнация, – чем от одного имени Яруна ноги делаются ватными. Он нашел золотой мячик, закатившийся под стол с учебниками, поднял и прижал к себе, как нуждавшуюся в спасении звезду. Прошлое куда глубже, чем он думал? Это не важно… Куда больнее, что Кощею Ярун позвонил, а ему – нет… Но зато Ярун все-таки разрешил пустить его в те верхние комнаты, в прежний дом… Почему они так боятся Венка? Что, в их глазах лишь Венок делает его чудовищем? Но ведь по правде-то Венок – никакая не корона, а так, вещь из прежнего, вроде старых игрушек там наверху… Неужели Кощей не соврал и из-за Венка правда кто-то погиб?

Потом за окном стало смеркаться, и мягко загорелся желтоватый свет. Сташка подумал и включил свой детский компьютер, автоматически нашел свои контрольные работы по физике и математике, занялся делом. Не думать об Яруне. Не думать о Венке, без которого холодно вискам… Что-то, наверное, случилось вчера с его головой, потому что еще никогда программа не выплевывала ему задачки с такой скоростью. Никаких ошибок и оптимальные алгоритмы – Сташка чувствовал себя бульдозером на дороге с заносами из клубящихся величин и неизвестных, и все казалось, что в конце пути – другое решение, внезапное и легкое, которое все спасет и изменит. И можно будет примирить участие Яруна и Венок.

А потом пересохли губы, и он осознал, что уже давно хочет пить, посмотрел вокруг и очнулся – уже вечер. Тьма за окнами. Он вскочил и, подхватив с пола золотой мячик, побежал наверх. Дверь на лестницу была открыта, и там, в сияющем колодце ступеней и перил, никого не было. Сияли молочные плафоны, отражаясь в ступенях, пахло моющими средствами. На площадке седьмого этажа белые резные двери тоже стояли распахнутыми. В комнатах все сияло чистотой и позолотой. У Сташки слегка закружилась голова, едва он перешагнул порог. Стукая мячиком в скользкий узорный паркет, он обошел все эти скучные парадные покои, не понимая, помнит их или нет… Ой. Сташка даже мячик упустил. Глобус. В полкомнаты. Громадный… Сташка подпрыгнул, ухватился за экватор и торжественно описал дугу, уткнувшись носом в какой-то горный хребет. Спрыгнул на пол. Голова закружилась еще сильнее… Этот глобус планеты Дом был так прекрасен, что хотелось сесть на пол и долго-долго его разглядывать. Сташка так и не понял, помнит он эту огромную диковину или нет. Латунный обруч экватора был мил рукам, да и тело вроде бы отозвалось на это торжественное движение по кругу над сияющим паркетом… Он вдруг вспомнил, что внутрь глобуса можно залезть… Потом. Скорее дальше. В следующей комнате во всю черную стену сияла бриллиантами звезд и сапфирами планет огромная карта созвездия. Стукая мячиком в паркет, Сташка пересчитал звезды – семь? Как – семь? А где восьмая? Снова стало страшно. Ну да, Кааша-то ведь нет на своем месте почему-то… Почему? Взгляд рассеянно упал на золотой мячик – а этот-то почему ему весь день звездой кажется? Он прижал его к груди и, зевая и нервно подрагивая, отправился выше. На восьмом этаже двери были меньше, черного дерева, в узорах, и стояли прикрытыми. Он подошел к той, что открыл утром, оглянулся на остальные две и вспомнил: за той – библиотека и, никуда не денешься, учебная комната… А за другой дверью – круглый зал пустой… Почему-то важно, что именно круглый, но почему – не вспомнить… Ладно, потом… Он уже так устал, что сам сознавал, как хочется прилечь… Глаза закрыть…

Дома наконец. Тут тоже все сияло теперь. Сташка почему-то качнулся. Да, все знакомое… Такое знакомое, что душа болит… Он отнес мячик в игровую, ласково катнул по ковру к остальным игрушкам. В столовой нашел холодный ужин – на еду смотреть было все так же противно, несмотря на старинные тарелки, но он все же, чтоб ни у кого из персонала из-за Кощея не было неприятностей, съел какую-то хрустящую сверху, сладкую булочку и попил молока. Было уже очень поздно, и в ушах толкалось горячим, а глаза жгло… И смотреть они не хотели. Он пошел спать. В спальне горели только маленькие узорные фонарики в углах, и стараниями кастелянши сияла белая постель с отогнутым углом толстого одеяла… Хотя, конечно, эти вышитые серебристой ниткой медвежата на наволочках – точно лишнее… Ой, спать скорее… Едва он разделся и лег, свет погас. Он вспомнил, что Кощей говорил о системе слежения, и ему опять стало мерзко где-то за ребрами. И тут уже они свои устройства пристроили? Чтобы стать незаметным, он сжался в клубок, но дрожащий страх выползал из мрака и проникал в его кровь. Неужели только для того, чтоб испуганной зверюшкой прятаться под одеялом, он вернулся домой? И его на самом деле тихонько убьют, если он не будет послушным и предсказуемым? Неужели угрозы Кощея насчет Венка – не пустое дело? Это всяким старичкам можно умирать, они пожили и что хотели, сделали. А он что сделал? И что должен сделать, раз для этого ему нужен Венок, которого боится даже Ярун? А что нужнее – Венок или Ярун?

День за окнами так же начался с яркого солнышка, которое быстро спряталось за тучи. Пока он спал, принесли его вещи с острова, развесили в гардеробной платья, такой же красивой горкой сложили в игровой подарки с бантиками. Сташка обошел дом прямо так, в пижаме, с удовольствием гуляя босиком по мягким, тусклым от времени коврам и с ознобом – по ледяному паркету. Игрушки манили его прежними временами и тоской, но он пошел сперва одеться и поесть. В гардеробной новые темные платья висели справа. А слева – безумно нарядные, разноцветные, сияющие от камней и вышивок одежки – но тоже словно бы немножко выцветшие от времени. Сташка перетрогал их все – они пахли чистотой и больше ничем – и нашел вдруг среди золотых нарядов простое черное платьице, при виде которого сердце екнуло и застучало быстрее. Ага.

– Мое, – Сташка быстро надел его и посмотрел в зеркало.

Платье и платье. Воротник, рукава. Никаких камней и вышитых драконов. Но оно охватило тело, как родная шкурка – стало тепло до самого костного мозга. Среди нового нашел подходящие черные штаны, обул ботинки и снова посмотрел в зеркало. Ну вот. Теперь там в зеркале действительно он, как есть… Только лицо детское совсем и космы дыбом… Когда он причесался, что-то в отражении слегка напугало его. Но что – он так и не понял, лишь, пока разглядывал этого синеглазого мрачного мальчика за стеклом, испугался еще больше, так, что убежал из гардеробной, не оглядываясь.

Отправился завтракать: честно попил молока. Полстакана, больше не смог… От взгляда на еду тошнило. Чтоб не думать ни про Яруна, ни про Венок, занялся игрушками, и довольно увлекательно провел полдня. Все жужжало, елозило, звенело, бибикало; он не мог бы сказать, помнит или нет эти диковинные, милые сердцу игрушки. Руки сами знали, как что заводится, и ныли от приязни к этим заводным паровозикам, лошадкам, самолетикам, музыкальным шкатулкам, играм. И к совсем непонятным, тяжелым каменным шарикам, разложенным в бархатные гнезда огромных золотых коробок с узорами. Но потом, когда он вдоволь покатал эти черные, прозрачные, пестрые тяжеленькие шарики по ковру – так закружилась башка, что он даже лег на ковер и закрыл глаза… Пока лежал и приходил в себя, вспомнил, что он, вообще-то, уже большой мальчик, десять лет, и в малышовые игрушки нелепо играть… Но уж очень они красивые… Он встал, собрал каменные шарики, еще разок обошел все комнаты, то беспричинно улыбаясь, то сдерживая слезы: все такое чистое – и старинное… Свое… Какие милые часики, луковичкой, надо завести… Он помнит, как, вот за этот твердый ребристый барашек покрутить… Тик-так… Пошли!! Ура! Время пошло!! Не забыть завести потом.

В конце концов он сбежал в класс. А там школьный интерфейс обрадовал обычной порцией заданий. Он раскрыл уроки и занялся делом. Зная, что оставлять назавтра – ведь новые пришлют – ничего нельзя, возился с ними до вечера. Только разок сбегал попить, да больше из любопытства, чем из чувства долга, заглянул в свой круглый спортзал – а там поиграл с мячиком, повертелся на трапеции, но башка опять закружилась и он вернулся к урокам. Только не думать про Яруна… Как же больно, как одиноко… Ну, ведь одиноко-то всегда… Просто больнее, потому что теперь, побыв с Яруном, понимаешь, как оно бывает – когда хоть и не называют сыночком, но любят, заботятся как о сыночке… Носят на руках, потому что болеешь, берегут… И понимают… Нет. Невозможно жить без Яруна. Когда ж он уже вернется, когда?! Сколько еще терпеть?

И третий день наступил и прошел так же, за игрушками, уроками и тоской. Есть он все еще не мог и голода не испытывал, только голова кружилась, если быстро встать. Ночью толком не спал, тискал подушки с медвежатами и всего боялся; утром страх его отпустил, потому что пришел Кощей, и надо было что-то отвечать ему. Кощея он не боялся вообще. Кощей словно почувствовал это бесстрашие, угрожал настырнее, высмеивал. И не лень Кощею? Важнее дел нет?

Гораздо труднее ждать, когда Ярун обратит на него свое высочайшее внимание. Только бы увидеть его, и пусть он даже ничего не говорит, Сташка и так сразу почувствует, что он там решил, какой ему Наследник нужен в его лице, Настоящий или такой, которого можно выдать за обыкновенного… А ему самому – какая разница? Как Яруну нужнее, так и надо поступать… Прав Кощей, у Яруна свои цели. И надо, надо их разделить. Стать помощником. Во всем, всемерно. Только… Его ведь все нет и нет… А тут, в этой Детской башне, все отравлено одиночеством. Ведь он всегда жил тут совершенно один… Один-одинешенек… Трудно терпеть. Ладно, стыдно ныть. Надо еще подождать. Только очень страшно в темноте по ночам.

Целых пять дней прошло уже. Не ел все еще: не мог себя заставить, только водичку пил; не спал, не знал, к чему себя пристроить и бродил по своим нарядным комнатам, не находя места. Вещи и игрушки мучили своей узнаваемостью до слез. Они являли собой прежнюю, пятьсот лет назад, жизнь, которую он едва помнил (а Веночек все бы помог вспомнить и по полочкам разложил) и которая каждым бликом на золотых игрушках царапала его по живому – именно страшным одиночеством забытого времени. Никогда, ни с кем он не играл этими игрушками. Всегда жил один-одинешенек… А интересно, вот если бы у него сейчас был Венок… Было бы легче, если б он вспомнил все во всех подробностях? Вряд ли бы он, взяв в руки серебряного рыцаря на золотой лошадке, расплакался оттого, что не помнит, почему так любит эту игрушку… Он пытался делать гимнастику и бросал от слабости. Начинал делать какие-нибудь уроки и тут же бросал. Их в компьютере накопилась такая прорва, что слезы на глаза наворачивались. Голова болела, то и дело мутило. Никогда раньше он и представить себе не мог, что одиночество может быть отвратительным. Как будто теперешнее отсутствие Яруна было перемножено на непоправимое, тошное одиночество из прошлого, от которого ныл тут в башне каждый нерв… Сбежать? Куда? А смысл? Он все еще ждал, что Ярун придет и все объяснит…

Ярун… Как понять? Почему он так радовался Яруну, будто к кому-то родному вернулся из жуткой дали? Почему Ярун сам говорил ему: «родной»? Но ведь он действительно вернулся домой? Пусть эта башня была его домом пятьсот совершенно невозможных и непонятных лет назад, но ведь она и сейчас дом. Настоящий. А почему он сам Яруну из-за Венка – больше не тот «Настоящий», которого он ждал? Что же делать-то? А может, вообще убежать в снежную степь, кусочек которой видно из окна класса? Он зачем здесь оказался? И зачем Ярун так хорошо говорил с ним раньше? Выхаживал… водичкой поил… Ярун ведь тоже – радовался ему…

Все из-за черного Венка. Зачем брал? Но ведь нельзя было не брать… Это ж Сеть, это – память… Что ж делать? И зачем тут оставаться? Наследником притвориться обыкновенным? Тьфу…

Спать уже не мог – глаза не закрывались, пустота в сердце сделалась нестерпимой, и, когда бессмысленно и тупо закончился шестой день, а Ярун не пришел и даже не позвал, Сташка, повертевшись под постоянно сбивающимся одеялом, затих и сосредоточился. Как в Лабиринте. Надо найти Венок, он где-то во Дворце. А Дворец тоже старый, значит, он его должен знать. Дворец тоже встроен в Сеть. Он поможет. Ждать больше нельзя, надо выбирать: Ярун или Венок со всей той памятью, что хранится в нем веками и со всей бессмертной мощью Сети… А раз Яруна нет, то…

Он лежал на спине, ровно дышал, и скоро в уме предстала архитектурная система Дворца. Идеально правильный девятиугольник со строгой системой всех внутренних чертежей, образующих мудреные узоры переходов, плацев и дворов вокруг центра с храмовой башней… Башни, здания, стены, потайные переходы, лифты, подземелья и чердаки. Людей не так уж и много… И Кощея нет. И Яруна тоже… Нигде нет… Зато Детская башня недалеко от центра Дворца. Там храм. А под храмовой башней, под круглым залом в ее основании, ровно в центре всего Дворца мерцает кружочек тепла. Очень похожего на тепло Венка. Сташке показалось даже, что он различает, что тепло это свернуто в обруч.

Глаза сами открылись. Отчаяние, тоска, одиночество взвыли в нем бешеными скрипками, и, уже не думая ни о чем, он вскочил и, напяливая на бегу платье, проскочил сквозь комнаты и, перепрыгивая ступеньки, поскакал по лестнице вниз.

Ярун мог все объяснить, а не прятать как в тюрьму! Не бросать одного! Не пускать Кощея обзывать и пугать…

Вот и пусть теперь… Система слежения, заискрив, издохла, едва он с ненавистью посмотрел на замаскированную камеру в углу, и так же легко издох замок, едва он стукнул кулаком по тяжелой двери, перекрывающей выход с пятого этажа вниз на свободу. Кто может его удержать? Кто попробует остановить? Он черным привидением мчался вниз. Ни в башне, ни в подземном тайном переходе никто не попался ему навстречу, ни на дуге, ни на радиусе. И к лучшему: ничего хорошего он, полная отчаяния и решимости тварь, не сделал бы с тем, кто преградил бы ему дорогу. Быстрее вниз. Двери сами распахивались за несколько шагов, а в темноте он, кажется, стал еще лучше видеть.

Где-то вверху над крышами неслись черные ночные тучи. Завтра пойдет снег, зачем-то подумал Сташка, вбегая в круглый зал. Здесь пахло горькой пылью… И каким-то скорбным чувством давило на душу. Сташка споткнулся и застыл. Повертел головой: узкие, высоко прорубленные окна, тусклые безжизненные зеркала на стенах, черный пол. Страх опять настиг: он узнал это место. Это сюда он выпал из прежних миров, как из пеленок, и, кроша на себе ледяную корку, покатился под ноги Яруну. В расплакавшейся надежде Сташка прижал холодные ладони к горящему лбу и осмотрелся внимательнее. Как тут тесно. Как здесь всего – мало… Как выбраться обратно? В волшебный лесок, к родному Котьке? Храм замыкался неодолимо, как окаменевшая скорлупа. Сташка всхлипнул и перестал об этом думать. Бежать некуда.

Напротив была узнаваемая дверь вниз. Он заставил себя подойти. Жутко: что там за дверью? Вообще-то он знает, что… А Венка там внизу – нет, потому что тогда его никакие страхи не то что не остановили бы, а даже замечены бы не были. А пятнышко тепла – только старый-старый его след. Нет там внизу теперь Венка… Потому что там внизу – плохое место, Ярун бы там Венок не оставил… Он чуть не заревел.

И лучше, наверное, бежать обратно, чтоб не слишком попало, ведь, наверно, и сам Кощей уже откуда-нибудь мчится сюда, и его верные слуги с холодными глазами… И прочая стража.

Но он чуял, что внизу есть что-то жуткое. Важное. Он должен это увидеть. Так же должен, как должен был взять Венок. Вздохнув, уперся лбом в пыльную дверь, постоял, закрыв глаза. Там сколько-то могил под гранитными черными плитами – какая ему разница, чьих? Зачем ему они?

Во мгновенном всплеске решимости Сташка слабо пихнул дверь на лестницу в крипту, и она легко отворилась. От густой тьмы, что встала перед ним, Сташка ослаб. Но видел отчетливо и стены, и спускающиеся пологие, широкие – чтоб удобнее сносить вниз тяжелые гробы – ступеньки – конечно, проклиная и трусость, и свою способность видеть в темноте. Его тоже тут похоронят когда-нибудь? Медленно, по шажочку, едва удерживая себя от визга и бегства, он двинулся вниз. Как трудно быть маленьким с нежными детскими нервами… И всегда, когда вот так же страшно, быть одному… Да разве не было б страшной жестокостью еще кого-то заставить выносить вот это, что сейчас терпит он? Нет, одному проще… После плавного поворота лестницы перевел дыхание и удивился, что ничего ужасного не произошло. Потом лестница повернула еще, и он, сквозь тоскливую одурь, будто все это происходило не с ним, наконец увидел неправильной формы подземелье со сразу понятными возвышениями надгробий на полу. Сунув в зубы кулак, он подошел к ближайшему и посмотрел на глубоко вырубленные, тонкие, чуть светящиеся серебром буквы. «Дракон»? А, это же просто титул императоров… На соседних надгробиях над другими именами тоже стояло слово «Дракон», и, переходя от одного к другому, Сташка чуть успокоился. Эти имена он видел на печатях, что болтались тогда на засовах дверей его запертого дома: спасибо им всем, что за полтысячи лет они этот дом для него сберегли, не уступили любопытству, не нарушили печатей… Интересно, а кто первым решил, что все это жалкое детское имущество на седьмом-восьмом этажах Детской башни надо сберечь? Почему? Кто? Как звали того императора, который правил после умершего белого старика, дарившего все эти золотые игрушки? И при котором… Память ускользнула, оставив след какого-то пережитого давным-давно ужаса. Не надо вспоминать… И так можно догадаться: убили, наверное… Как обычно… Но это не помешало убийце сберечь все это детское барахло… Сташка вздохнул. Нашел последнее по времени захоронение, на котором поверх плиты еще лежал тяжелый черно-серебряный флаг – Даррид, чьим преемником был Ярун. А ведь Ярун тоже когда-то был мальчиком в Лабиринте, и его тоже что-то вело – что? Ой, как это: Ярун по правде был ребенком, жил где-то в Детской башне? Ведь в самом деле это было, всего-то лет семдесят-пятьдесят назад – где, в какой комнате он жил? Ярун был мальчиком, ребенком – даже и не поверишь… Особенно отсюда. Отсюда, блин, не поверишь, что Ярун или вообще кто-нибудь еще живой на свете есть. Не поверишь даже, что день там наверху когда-нибудь наступит.

Посреди подземелья возвышался широкий черный столб – на нем когда-то лежал Венок, зачем? Сташка встал на цыпочки, изо всех сил вытянулся и кончиками пальцев смог потрогать на его торце желобок – протаявшую в камне окружность. За что Венок тут хранили? Он ведь был сначала белым, его Веночек, а полежал вот тут – почернел… Он опустил руку и замер, прислонившись щекой к столбу и глядя на надгробия вокруг. Драконы. Как странно, что это имя – для них и не имя вовсе, а только титул. По созвездию. Если б это было имя рода, настоящее имя, а не титул, и он был бы им ребенком – то стоял бы сейчас среди надгробий своих родных. Его замутило.

Нет у него никаких родных!

…А Ярун?

И не было. Кажется, никогда.

…А Ярун-то?!

Но ведь Ярун был не всегда… Гораздо больше он прожил на свете один. Без Яруна. Сам. Хорошо это или плохо? Да разве хорошо так, как он, жить без никого во всем свете, «без роду, без племени»? Если бы хорошо, то разве б он тосковал все время о Яруне, как об отце? Как глупо. Нужна Яруну такая зверюга в сыночки… Да, зверюга. Тварь огненосная, опасная. Сташка и есть – сам Дракон. Настоящий. По имени, по сути, по звездам… Как ему снилось – зверюга звездная. Сеть. Созвездие. Так и есть. А что делать? Это не так и ужасно, и столько еще надо сделать… Плохо только, что один совсем на свете… Ой, а Ярун?