Сады Драконов

– Пойдем, какаду.

– Какаду – это кто?

– Тропические попугаи.

Недлинный коридор казался бы совсем скучным, если бы не серебристые узоры, поблескивающие на белых стенах. Бабушка отперла комнату №8 и оставила ключ в замке – в самом настоящем механическом замке. Мур и забыл, когда такое видел – разве в музее? Мягко включился золотистый свет.

– Ты верхнюю одежку оставь пока тут. Это твоя будет комната.

Комната была довольно просторной, куда больше прежней в покинутой школе. Тут ничего не было, кроме круглого серого ковра на белом полу и кроватки с полукруглым серым изголовьем. Стены тоже серые. За небольшим глубоким окном – сизый свет метели. Бабушка показала, где стенной шкаф, и Мур повесил туда куртку и штаны – они, кстати, тоже были серыми. Его зеленая майка и белые шорты выглядели здесь как привет из какой-нибудь тропической лазейки. Обул сандалики, чтоб не ходить босиком.

– Понятно, – оглядела его бабушка. – Скелет какаду. Пойдем.

Она привела в торец коридора и там за полупрозрачной дверью обнаружилась гигиеническая комната и душевые. Посадив на холодную табуретку перед зеркалом, бабушка надела передник – и минут за пять Мур лишился отросших волос. Тусклые длинные завитки немного разного оттенка падали ему на колени и на пол. Бабуля провела доброй ладошкой по голове:

– Как интересно: у тебя на темечке и на затылке волосы темнее, чем сбоку. Смотри – полоской. Ты бурундук?

– А? – изумился Мур и потрогал темя. – Тоже птица?

– Нет, грызун. Мелкий, – все таки она была очень добра.

Где там она углядела полоску? Ну да, немножко темнее сверху, и что? Обычные волосы, темно-русые… Жалко их, между прочим. Растут медленно. Вообще удивительно, что растут – потому что сам—то Мур давно остановился. Или нет? Может, он все же растет, только очень-очень медленно?

Бабуля прошлась машинкой, сровняв волосы чуть ли не до миллиметра – эх… Из зеркала смотрел на Мура полузнакомый лобастый мальчик с темным румянцем на щеках – растерянный мальчик. Голая голова, как в детстве. Ужасно. Волос не жалко, конечно. Но без них – так беззащитно. В детстве голову няньки брили каждую неделю, это жутко неприятно, а если он плохо летал или медленно выполнял уроки, то отбирали и мягкую – такую нужную-нужную шапочку. Ходи потом, мерзни. И даже скулить нельзя… И как это все вдруг сегодня стряслось?

– Красивая голова, – похвалила бабуля, собирая волосы какой-то гудящей штукой с мешком.

– А?

– Говорю, череп у тебя очень красивый. Ты давай, иди мойся перед обследованием, вон возьми там что надо в шкафчике. А новую одежду я пойду тебе сейчас соберу и вот тут на табуреточке положу. Понял?

– Понял.

– Потом ко мне на пост придешь.

Встав, дрожа, в кабинке под горячую воду, Мур понял, что уже очень продрог тут, среди темных керамлитовых стен. А снаружи, над зданием, жуткий темный мороз… И есть так хочется уже…

Как же это все стряслось сегодня? И самое удивительное – если б он полгода, год назад поговорил бы с Игнатием открыто, то немедленно оказался бы здесь? И бабуля еще год назад обкорнала бы ему волосы? И тогда он и не заболел бы так ужасно?

Капнул на башку шампунем – мыть было нечего, коротенький еж волос почти не ощущался, только ладонь скользила или ерошила до мурашек. Где бы взять хоть какую-нибудь шапку? Надо попросить. Бабуля не злая. Мур старательно отмывал себя, стараясь зря не мочить заклеенный пластырем шов. Вымылся. Вытерся. Вышел одеваться – стопка новой одежды высилась на табуретке, а рядом стояли красивые и сложно устроенные теплые комнатные башмаки. Обдирая упаковки, он оделся – тут трусы были из ткани плотнее, чем его прежние шорты… И зачем столько? Хотя ведь холодно… футболка, тонкий свитерок, и поверх всего еще плотный, с пушистым утеплителем внутри спортивный костюм. Ура: с капюшоном, и Мур скорей спрятал в него голую мерзнущую голову с торчащими смешными ушами. Темно-синий костюмчик с серыми полосками – а мальчик в зеркале казался совсем уж незнакомым. Да: тот, лохматый, в сизо-зеленой майке, которого он утром видел в зеркале, – больше не существует.

Башмаки оказались навигаторскими. Ногам было неудобно. Потому что ноги он испортил. Какой уж теперь таймфаг. Когда он, прихрамывая, пришел к бабуле, та оглядела с ног до головы и кивнула:

– Кадет. Бравый новобранец. Лоб.

– А?

– Не жалей прическу, отрастет. Есть хочешь?

– Да, – выдохнул Мур, у которого уже давно свистело в животе.

Она поставила перед ним невысокий термос и открутила крышку:

– Нормальную еду пока нельзя. Вот, бульончик. Давай. Специально для тебя принесли.

Едва Мур допил горячее, вкусное – вдруг отворилась дверь и появился Игнатий в своем кресле. Он приехал!! Мур сунул термос бабуле и кинулся к нему.

– Спокойно, – велел Игнатий. – Да стой ты. Слушай, да тебя не узнать. А худой какой, одни глаза… Спасибо за заботу, – обратился он к бабуле. – Приглядывайте тут за ним, пожалуйста. Мурашка, пойдем-ка в твою комнату. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Ужасно. Хорошо.

– Понимаю. Спокойнее, малыш, спокойнее.

– …Как Алешка?

– Как оцепенение прошло, так устроил истерику, конечно. Теперь уже рыдать перестал. Поел. Спрашивал про тебя. Теперь спит. Проснется – начнет мотать нервы всем окружающим… Все в порядке.

Мур спорить не стал. Все равно ничего не изменишь.

В серой комнатке все та же пустота и серая кроватка. Игнатий огляделся:

– Но ведь лучше, когда ничего лишнего?

– Успокаивает, – согласился Мур и показал на окно. – И зима. Настоящая. Снег. Только не жутко, потому что я в доме.

– Зима. Дом, – согласился Игнатий с улыбкой. – Да, Мур. Проси все, что надо. Книжки, игрушки, – усмехнулся он.

– Игрушки? – Мур удивился, но потом распознал, что Игнатий шутит. Шутки всегда трудновато понимать. – А сегодня – год нашему договору!

– И правда, – усмехнулся Игнатий. – Пожелания есть?

– Надо бы узнать, на что я гожусь, – Мур сел на пол, потому что вдруг сильно закружилась голова. – Какая от меня возможна польза. Близнецы говорили, я не доживу даже до…

– А ты – выжил, – резко перебил Игнатий. – И будешь жить, сколько пожелаешь. Ясно?

– …Да.

– Ох у тебя и глазищи, – Игнатий даже чуть отъехал. – Как пропасть. Ну, успокоился?

Муру захотелось вскочить и убежать. Казалось, кружащаяся явь отваливается кусками, обнажая безжизненное, бездонное пространство. Чтобы пересилить головокружение, он кое-как он собирал куски яви обратно: серые стены, силуэт Игнатия, лампа, окно, там снаружи студеная зима в сизом снегопаде. Как трудно жить по правде. Покосился на Игнатия – тот смотрел без особого участия, серьезно.

– Это твое «жить по правде»… – заговорил Игнатий, – открывает тебе путь в интересное будущее. Мур, если ты в самом деле перестанешь запираться… То шансы на такое будущее у тебя есть.

– Шансы… Перестать запираться… – он с трудом преодолевал накатившее головокружение. Ну что ж, он ведь знал, что Игнатий не упустит случая «вскрыть консервную банку». – Но…

– …Опять замолк. Я ведь тебя не допрашиваю, – сердито сказал Игнатий. – Что ты белый весь? Я всего-то хочу помочь тебе с этой твоей правдой. Вдруг она только тебе кажется такой страшной?

– Ну… Да, я трус, – хотелось лечь и закрыть глаза, тогда, может, мир перестанет вертеться. Но этот разговор такой важный. Даже время будто остановилось, даже снег за окном будто перестал падать. – Но… Все, что было в Бездне… Меня не пугало. Все самое страшное было дома. Ну, на Гекконе. И до сих пор жутко, что я – проект «Яблоко».