Оазис

– Рожала?

– Ну.

– Ага. А ты, значит, помогал. Помог?

Костик пожал плечами.

Андрей поднял топор, постучал толстым ногтем по лезвию.

– Перетянул жало, – заметил. – По березе хорошо идет, а в сосне заедает. Вроде твоих шуточек.

– Какие шуточки? Девку родила.

Поглядели как ненормальный на ненормального.

– Девку?.. Тогда чего не гуляешь?

– Успею. – Улыбнулся и показал две тридцатки. – Вечером просажу.

– А ну-ка, прятай топоры! Он успеет… За девку, чтоб хороший характер имела, пить надо вдвое больше, чем за мужика. Пошли!

Вот так случилось, что застрял с ним, Костиком, на три недели. Сперва помогал, чтоб наверстать упущенное, потом… Не получалось у Костика одного.

За три недели вывели сруб, уложили матицы, подняли стропила.

Царьков однажды подошел, поинтересовался: «Курятник работаете?..» Ясно, не Дом Советов. Но в конце концов главное, чтобы не капало и не дуло.

Наконец Андрей сказал:

– Теперь воюй без меня. Работенка подвернулась хорошая.

– Не знаю, когда с тобой рассчитаюсь.

– Не рассчитаешься. Скоро я тю-тю…

– Как же быть?

– Чего волнуешься? Я, знаешь, не доверяю тем, кто свои долги помнит. Легко жить хотят. Отдал – и будь здоров. Если б все с меня деньги требовали… Может, я свои долги тебе передаю.

Бельчаков прожил с женой и дочерью в той избе пять лет.

Да, неважный получился домишко. Прав Царьков, окна плохо закрывались, дверь зимой заклинивало…

Но легко жилось в том доме.

Сейчас Константин Петрович один из самых больших людей в городе. Живет в богатом особняке, подъезжает к калитке авто утром и вечером…

Да-да, все было именно так, память его еще не подводит. Не уверен только, произносил ли Андрей эти самые последние слова. Но ощущение таких слов осталось.

…Итак, все складывалось хорошо. Вот только появилась у него одна слабость: раз в неделю, в субботу, Андрей напивался.

Приходил вечером с тридцаткой к забегаловке Либанова, но надолго ли хватит тридцатки? Через час оборачивался к Тишку, что всегда безотлучно сидел здесь, в углу.

– Дай.

Парнишка у него был вроде кассира. Запускал ручонку под рубаху и, покопавшись, вытаскивал из мешочка на веревочке еще красную. Этой хватало уже на полчаса. Так напивался, что не мог добраться до своего шалашика: взваливался где-либо на скамейку и дрых до утра. А парнишка верно сидел рядом и клевал носом. Впрочем, куда ж ему, малому, деваться?

Пробудившись под утро, плелись в свой шалашик. Отоспавшись к обеду, варили чай на костре, а потом Андрей доставал дудку и принимался играть. Сперва заунывные песни, а потом веселее. Подергивался, подмигивал, приплясывал наконец. И малец начинал смеяться.

Может, он немой был, а не глухой?

Иной раз снимал с шеи Тишка тот мешочек с деньгами, а был он уже увесистый, пересчитывал, говорил:

– Ничего, Тишок. Скоро мы с тобой двинемся… Есть одно хорошее местечко на земле, где нас с тобой ждут. Ну, может, не ждут, а рады будут. Это точно. В этом я не сомневаюсь. Дом там стоит на берегу моря. А море – синее. Птицы летают красивые. А солнышко – круглый год. Хорошо!

И парнишка все понимал.

Между тем начались августовские звездопады и под утро настывал воздух. Пришлось купить два одеяла. Все равно зябко, но кто сказал, что обязательно греть сразу два бока? Полежали – повернулись раз-другой, а там утро. Солнышко не обманывало в том году.

Но скоро случилась беда.

Беда

Отъезд в теплые края Андрей Соловей назначил на время отлета либо ласточек-береговушек, либо диких гусей и уток. Разница во времени их отлета примерно месяц, а это немаловажно. Будет холодная осень, – говорил, – отправимся с ласточками, теплая – погодим. Ну и, конечно, срок зависел от заработков. Будут деньги – полетим, не соберем – задержимся. Сумму, необходимую для дальнейшего путешествия, Андрей определил в десять тысяч рублей – не слишком крупную по тем временам и деньгам, но ее должно было хватить на дорогу, одежду и первые месяцы на новом месте.

Все складывалось удачно: осень выдалась сухая и теплая и деньги все плотней наполняли мешочек.

Последняя работа, за которую Андрей взялся перед отъездом, была праздничная, красивая, даже звонкая – крыть жестью крышу. И все было хорошо. Во-первых, работа знакомая – занимался ею пару раз еще до войны, во-вторых, напарник, Никита Левый, душа-человек, в-третьих, хозяин дома, инвалид войны, прыгал вокруг с веселым лицом, в-четвертых… Все было как надо.

Собственно, можно было уже выбираться, и если бы не подвернулась эта работа, которую знал и умел не хуже других, они бы… Но когда еще попадется такая? Добыть жесть в то время было трудно, хозяин дома – полный кавалер Славы, только потому и добыл.

Ну и лишние три-четыре сотни никому еще не оборвали карман.

Гром подняли с Никитой Левым на крыше на весь город. Люди приходили завидовать и любоваться. Жесть была не простая – оцинкованная, то есть вообще сказочная – сверкающая на солнце, вечная, не требующая ни олифы, ни краски.

– Ой, хлопцы, не спешите! – весело волновался хозяин. От грома молотков и колотушек ему казалось, что те стараются, гонят.

– Не трусь, дорогая, прорвемся! – орал Никита и, пугая оскалом желтых зубов, лупил из всей силы колотушкой.

Не понимал хозяин, что гнали не потому, что спешили, а потому, что получалось, работалось, а когда получается, то скорость качеству не во вред, наоборот, на пользу.

– Бутылку ставлю – не торопитесь!

– От бутылки не отвертишься.

– Две!

Смеялись все вместе. Нежадный попался человек, приятно было иметь с ним дело.