Оазис

– Я же тебе объясняю: приснилось.

Несогласно качал головой.

– Нет… Я знаю… Раньше я был один, а теперь меня… два.

Андрей пожимал плечами: как втолкуешь?

– Мальчик у тебя хороший. Красивый.

– Он, Федя, несчастный.

– Нет. Бедный.

Однажды, в веселую минуту, Андрей спросил:

– Ты бы хотел куда-либо поехать?

– Куда?

– На юг, к морю. Солнце там круглый год греет, цветы, птицы красивые…

Федя задумался.

– Когда война началась, какой год был?

– Сорок первый.

– А перед ним?

– Сороковой.

– Туда хочу, – сказал. – Я там бываю, но мало. Насовсем хочу. Матушка там была, хорошо было. – Но говорил без печали. – Сколько человек живет? Долго?

– Как посмотреть… Тебе сколько? Лет двадцать пять?

– Не знаю.

– Ну… еще два раза по столько.

– Много, – вздохнул. – Матушка ждет. Один раз поживу, потом помирать буду. – И вдруг улыбнулся: – В лесу.

– Почему в лесу?

– Так надо… Не хочу на людях, – пояснил неохотно. Вроде нормальный был человек. Но иной раз…

– На юге хорошо?

– О, как в раю! Апельсины, лимоны на каждом дереве. А люди ходят голые и песни поют.

Опять задумался.

– А майские жуки есть?

– Жуки? Зачем тебе?

– О-о, красивые. Жж-ж-ж!..

– Найдем жуков. Кидай свою учителку, и поедем. Ты ее еще не пощупал?

Покраснел, потупился.

– Нет, она хорошая. Пахнет! – шевельнул тонкими ноздрями. – А идет – дзинь, дзинь…

То есть говорил с ним Андрей серьезно – был Федя нормальным, придуривался – терял ум.

Верх безумия Феди пришелся на время оккупации. Подходил к немцам, полицейским, задавал один и тот же бессмысленный вопрос: «Цугун пан табак никс нима?»

Немцы хохотали, полицейские обижались, били.

В конце концов его бы, конечно, уничтожили как неполноценного, если бы не некая сердобольная женщина: увела в деревню и там он отсиделся до освобождения городка.

Силы у Феди было маловато, природа, пожалуй, хотела произвести девушку на свет, да не хватило на тот случай искусства.

Быстро уставал, задыхаясь, садился на бревнышко, виновато поглядывал на Андрея.

Однажды во время перерыва Андрей сыграл ему на дудке несколько песен. Федя зачарованно глядел на него.

– А у меня тоже есть талант, – сказал. И вдруг тихонько запел:

Ой, сынку у матки ночку ночевал,
Ой, сынку матке сон свой рассказал:
«Ой, мать моя, мать, матушка родна,
Увиделось мне дренно во сне:
С-под правой пашки сокол вылетел,
С-под левой пашки соколенок…»

Голос у него был высокий, чистый. Улыбался, мелко дрожали губы от волнения, с надеждой глядел на Андрея.

– Хорошо?

– Хорошо! Еще спой.

Спел еще куплет, опять замолчал.

– Тебе в артисты надо, Федя!

– Нет… – покачал головой. – Нельзя за деньги петь, грех, голос портится… Научи меня на дудке играть.

– Зачем тебе?