Туман. Книга третья

– Где угодно! Видал? Что это означает? И… кто?

– Ничего не ведаю …. Подобного… ни разу. Спаси, Господи, мою душу грешную! – Накладывая на себя крестные знамения, Никодим не переставал вертеть головой.

– Господа, – уж совсем не таясь, сказал штаб-ротмистр, – надобно ехать. И скорее! Чем дольше стоим, тем… ехай, Никодим, ехай!

– Погоди!

Карл Францевич снял с себя парусиновый макинтош и набросил его на плечи извозчика.

– Дождь усиливается. Господа, не найдётся ли и для меня местечка?

– Разумеется!

Наконец пролётка тронулась, набирая быстроту езды. Извозчик в макинтоше на облучке, господа в пролётке под навесом. Есть ли надобность говорить о тех мыслях, кои во множестве роились в головах попутчиков? Наверное, нет надобности, ибо каждый думал о своём.

О своём-то, о своём, да кое-что было и общее. И было то мало угодное Богу событие кое, в достаточной мере, наполнило ещё не закончившийся день. При том, что попутчики намеревались не вглядываться в окружавший их лес. И по понятным причинам.

Меж тем, дождь припустил сильнее. Всё чаще на этой лесной дороге попадались лужи, в которые с брызгами ударяли конские копыта. Лес принялся наполняться своими собственными звуками, которые в обычай случаются во время дождя и при уходящем на покой дневном светиле.

Тут и появился новый звук, не привычный, и не лесной по своей природе. Почти громом он раскатился откуда-то… слева. Нет, вовсе не по левую руку, а по правую… скорее всего по правую… хотя ….

Кирилла Антонович от неожиданности сжался, а в его голове скорее бегущего зайца замелькали предположения о том, что породило сей звук. «Сломалась ветка? Нет, для ветки звук тихий. Большая ветка? Нет, не то – не слыхать падения. Дерево упало? Нет, отвод для подобной гипотезы таков, как и для ветки. Что ещё может грохотать в лесу?»

Карл Францевич, от полнейшей неподготовленности к посторонним шумам, лишь прислушался, то ли опасаясь повторения, то ли прикидывая, не задержит ли сей звук их поездку? Уж очень не желательно было останавливаться в этом лесу с развешанными тряпицами, сгущавшимися сумерками, неприветливым дождиком и… ишиас, знаете ли.

И только Модест Павлович тот час определился, что звук происходил от ружейного выстрела, раздавшегося прямо по направлению движения и немного правее. И был уж готов план на случай возможного повторения стрельбы, однако все размышления, прикидки и стратегические уловки прервал извозчик, с пяток секунд, ехавший после выстрела (а в том, что то был выстрел, уже никто не сомневался), а потом снопом рухнувший на руки к господам.

Почуяв ослабленные поводья, жеребец метнулся вправо, затем влево и, отчего-то, остановился.

– Что… это? – Заикаясь от неожиданности, спросил помещик.

– Это, господа, пуля, вот, что это! Кирилла Антонович, придерживайте возницу! Карл Францевич, сможете ему помочь? Из-под навеса не высовываться! Держитесь!

Слова, а по сути, и не слова вовсе, а настоящие воинские приказы отдавал штаб-ротмистр, аккуратно высвобождаясь из-под упавшего на него извозчика, и скоро, но с прежнею предосторожностию, вышел из пролётки на дорогу. Каков же молодец, этот Модест Павлович! Всё понял и нисколько не растерялся! Нет, право слово, молодец и есть!

Отыскав спавшие вожжи, штаб-ротмистр хлестнул ими по крупу жеребца и, крепко ухватившись за левую оглоблю, принялся толкать пролётку, давая понять молодому четвероногому спасителю (а теперь именно так – спасителю), что не время просто так стоять, изображая из себя мишень. Надлежит быстрёхонько уезжать из сего опасного места. И из сего опасного леса. И в голос сказал те же слова, только несколько короче.

– Но-о-о!

Пролётка тронулась. Вот уж быстрее, быстрее, быстрее …. Не отпускавший оглоблю Модест Павлович уж еле поспевает за жеребцом. А тот норовит наддать быстроты бега.

Применив старый воинский приём, когда надлежит, сопровождая скачущего коня, ступать в беге точно так, какой манерой ступает конь, будь то лёгкая рысь, либо иноходь. Двигаясь, одинаковым с конём шагом, человек и устаёт менее обычного, да и конь, помимо его конской воли, приноравливается, с позволения сказать, к попутчику.

Так же двигался и Модест Павлович. А жеребец, не до конца понимающий, чего от него хотят, принялся сбиваться с наезженной колеи, отчего штаб-ротмистру доводилось без разбору ступать в лужи, либо и вовсе сходить, прошу прощения, сбегать с дороги на поросшую жёстким кустарником обочину. Предательски выплывающие из сумрака деревья, в отличие от кустов, не царапали, а пребольно ударяли то в плечо, то по колену.

Но отвлекаться на подобное было совсем некстати. Штаб-ротмистр думал лишь такое – «дыхание, шаг-шаг-шаг, дыхание, шаг-шаг-шаг». И только единожды он, оглянувшись, крикнул, вопрошая лейб-медика.

– Что… там… с возницей?

– Мёртв, – крикнул в ответ Карл Францевич, – пуля, как вы и сказали, в правое… после расскажу, – уже тише проговорил лейб-медик. Но для верности крикнул ещё раз, – мёртв!

Сколь много времени бёг по лесу Модест Павлович и тряслись в пролётке Кирилла Антонович и Карл Францевич? Кто ведает …. Суетливо свалившиеся на наших героев дневные треволнения напрочь отсекли ощущения времени. Даже давши суровую клятву, а то и под строжайшей присягой никто из господ не поведал бы с точностию, пусть и до пары минут, как долго они пребывали в лесу. Пять минут? Целый час? Кто ведает …. Как верно подметил помещик, что «страх вытесняет ощущения, а душевная напряжённость сводит на нет все привычные земные мерила – стыд, умеренность, благородство и самоё время». Не стану даже помышлять про то, что какой-то некто станет несогласным с таковым высказыванием.

Однако, возвращаясь к нашему повествованию, отмечу то, что про себя отметили и наши герои – лес начал редеть и светлеть, кусты становились всё реже и ниже, отступая всё дальше от дороги. Разумеется, то, что было принято господами, как просветление, на самом деле таковым не являлось. Просто лес действительно начал редеть. И заканчиваться.

Вот и стали приближаться первые дома, крепко усевшиеся на околице. Вот и шире и, как ни странно, твёрже становилась дорога. Вот и жеребец, почуяв жилое место, припустил резвее. Но пришлось остановиться.

– Ну… Карл Фран… вич, – еле переводя дух и, оттого проглатывая некоторые буковицы, спросил штаб-ротмистр, отпустивши оглоблю и, наклоняясь вперёд, опёрся руками в колени, – куда …знаете тут… нам куда?

– Модест Павлович, дорогой вы мой, забирайтесь к нам, Передохните малость, вы уж совсем умаялись! Судя по всему, мы уж прибыли в этот чёртов Лог. Я так думаю.

– Кирилла Антонович, вот станем… на постой, ежели таковой отыщется, тогда… и передохнём, – ответствовал штаб-ротмистр, заметно успокоивший своё дыхание. – Отвык, господа, от таких вот… отвык. Надобно сызнова упражнениями… надобно!

– Я скверно разбираю в темноте дорогу, – вступил в разговор гоф-медик, – но нам нужен тот высокий дом, видите? Такая у него островерхая крыша, видите? Так проживает общинный староста, он же поселковый голова. Я имею с ним знакомство. Думаю, он нас и приютит.

– Тогда – тронулись!

Всё повторилось, как и десять минут тому, только не по лесу, а по селению. Модест Павлович вёл коня, придерживаясь за оглоблю, а в пролётке, озираясь по сторонам, сидели помещик и гоф-медик. Третьим был убиенный извозчик, упокой, Господи, его душу грешную.

Доехали до дома скоро. На стук в окно, кое выходило, с тремя такими же окнами с резными наличниками, на широкую и главную улицу, откликнулись сразу же, словно гостей о такую пору дожидались.

– Свои? Пришлые? – Раздался за воротами скрипучий голос. Калитка отворилась, явив господам высокого старца с керосиновой лампой.

– По какой надобности?

– А зачем ворота открыли, ежели не дождались от нас ответа? Не опасаетесь лихих людей? – Спросил Модест Павлович, оказавшись ближе остальных у ворот.

– Что Бог посылает, того бояться не след. Кто такие?

– Доброго здоровьица, Митрофан Заведеевич! – Обходя пролётку не со стороны коня, поздоровался Карл Францевич.

«Заведеевич? До такой меры тут в почёте Библия?» – подумал про себя Кирилла Антонович, спускаясь на землю с той поспешностию, которая оправдывала нежелание более находиться рядом с покойником, от какой бы благородной причины он не стал трупом.

– И вам здравствовать на многие лета, доктор Францевич. И вы, стало быть, к нам пожаловали? Рад этому, рад! Проходите в дом!

«Доктор Францевич? То, что часто повторяется, не может быть случаем, а оттого сие мне не по нраву», – подумал про себя Модест Павлович, а в голос добавил.

– У нас по дороге скорбное дело приключилось. Скорбное и опасное. Нашего извозчика подстрелили. Могли бы вы распорядиться насчёт его тела?

С этого мига радушие хозяина сошло на нет. Став деловым и подвижным, он оглядел, поверхностно, разумеется, тело бедолаги, что-то буркнул себе под нос и, указав приезжим на дом, удалился. На приветствие помещика не ответствовал.

В доме, куда зашли наши герои, было чисто, просторно и свежо. Необходимая, но не более того, утварь была расставлена и развешена продуманно. Икона в углу ничем не была завешена, половицы не скрипели, будучи прикрытыми домоткаными дорожками, вокруг большого стола с двумя лавками. Всё было по-домашнему уютно.

Хозяин отсутствовал уже около часа. Во всяком разе так показалось гостям.

Замест него в комнате появились, невесть откуда взявшиеся две женщины. Судя по их виду и расторопности, то были жена евоная с дочерью.

Тут же на столе принялись уютно располагаться свежие огурчики, отварная картошка, сыр, видимо овечий, зелёный лук, хлеб и запотевший жбан кваса. Вскорости запыхтел самовар.