Девиация. Часть третья «Эльдар»

Сидя поодаль на камне, я смотрел, как девочки брызгаясь и повизгивая, заходят в воду. Чувствовал их любопытство и страх, а ещё непонятное желание. И от того мне вдвойне стало обидно самой обидной детской обидой.

Назло Сашке, который непрошенным явился в мой мир и разрушил мой Рай, я задумал не раздеваться и не купаться. Сначала хотел уйти, пока они под хохот и улюлюканье забавлялись в воде, но что-то сдерживало, не отпускало. Неведомая ревность терзала сердце. Детская жестокая ревность, которая желала, чтобы соперник поскользнулся на замшелом валуне, захлебнулся, утопился, а мои девочки возвратились ко мне.

Купались они долго. Сашка их учил делать поплавки белыми попками, нырять, плавать по-собачьи. При этом поддерживал бесстыжими руками ножки, животики, и всё, что хотел, и не поскальзывался, гад, а легко уклонялся от заигрывающих брызг, переливался красивым мальчишеским телом в лучах июльского солнца.

Они вышли из воды сдруженные. Облепили Сашку по обе руки, уже не стеснялись. Предательницы!

Нужно уходить. Мне здесь делать нечего.

Я привстал с камешка, отряхнул шортики, но тут меня заметила Алка.

– А Эдик не разделся! Не разделся! Не разделся!

Все повернулись, уставились в мою сторону. Сашка неспешно, по-взрослому раскачивая плечами, двинулся ко мне, не сводил прищуренных глаз. Цыплята засеменили следом.

– А ты, значит, откололся от компании? – ласково проворковал Сашка. По его мохнатому писюну скапывали капельки.

Я потупился, молчал. Горло сдавил вязкий страх. Вспомнил о Змейке, которая выручила когда-то в песочнице, захотел приказать ей превратить Сашку в таракана, чтобы затем раздавить с пребольшим удовольствием, освободить от чар заколдованных подружек. Однако вспомнил мамин запрет. И подружки, судя по их радости, освобождаться не хотели. Предательницы!

– Ты трус и сельский кугут! – уже другим голосом, злым и противным сказал Сашка, не дождавшись моего ответа. – Иди вон! Девки с тобой больше не играют!

Голенькие девочки искоса поглядывали на меня. Молчали.

Сашка недовольно обернулся:

– Вы с ним играете?

Девочки молчали. Видно не по душе им была наша размолвка. Сашка хоть и красивый, и играет с ними в разные игры, но я-то с ними вырос. Я их самый лучший друг, который нежно гладил, не обижал, делился конфетами. Ещё неискушённые во взрослых забавах, когда придётся юлить и делать выбор, они хотели играть и с ним, и со мной, и до конца не понимали, в чем причина ссоры.

– Не играем! – пискнула Алка. Покосилась на Сашку, затем на меня.

Ей по титулу полагалось так ответить. Остальные молчали. Знать, не сумел разлучник до конца околдовать. Наша дружба оказалась сильнее. Сашка, не дурак, тоже понял.

– Иди вон, молокосос! – процедил Сашка. – А если кому о нас пикнешь, утоплю в озере! Понял?

Я понуро молчал.

– Понял? – злобно повторил Сашка, сжимая кулаки.

Я кивнул.

– Не слышу?

– Да…

– Громче!

– Да! – чуть не плача выкрикнул я, решая, оставаться на месте или бежать. Если б не девчонки – убежал. А так – стыдно.

Глянул на них: насупились, головки опустили. Одна Алка зло щурилась.

Я подтянул шортики, подобрал скомканный, так и не надутый резиновый круг, с которым всегда ходил купаться. Не оглядываясь, быстро пошёл от озера, сдерживаясь, чтобы не заплакать и не побежать.

За спиной доносился Сашкин бас и Алкин писк, которые, видимо, рассказывали, какой я плохой, и что со мною играть не стоит. Ну и пусть! Предательницы!

Я отошёл подальше, голоса затихли. Присел в кустах и заревел, хлюпая носом, растирая горькие слёзы по запылённой мордочке.

Было обидно, что теперь мне не с кем играть. Что меня не любят, как Сашку, потому, что я не такой красивый и сильный. И у него большой писюн, который не согнётся.

Горько всхлипывая, старался не думать о Разлучнике, но он сам лез в голову. Если не сегодня, то через день или два Сашка всё равно бы меня прогнал. По-любому прогнал, чтобы не мешал ему делать с девчонками всякие стыдные штучки. А что он будет делать – я не сомневался. Я бы на его месте делал. Но я не на его месте, а на своём: маленький, веснушчатый, неинтересный.

И так мне было обидно, и так я ревел.

Следующую неделю меня никто не навещал. Сам же к ним поклялся не идти.

Сердце щемило от обиды, что подружки меня предали, заменили на Сашку. Уже решил в Городок возвратиться, к родителям и верному Юрке, но деду с бабкой за летними заботами было не до моей печали. Мне приходилось самому играть за сараем в песчаной куче, строить крепости, прокладывать дороги и ревниво наблюдать, как на холме за селом шествует моя былая ватажка во главе с Самозванцем. Наверное, там без меня трогаются, предательницы. Больше к ним не приеду!

Я потихоньку уходил в свой одинокий мир, обида таяла, оставалось сожаление. Днём играл, а вечерами читал книжки, которые задали на лето. Больше всех меня захватила повесть «Без семьи» о мальчике Реми, который бродил по свету и ему встречались настоящие друзья. Реми влюбился в немую девочку Лизу – дочь садовника Акена. Они вместе играли, трогались и целовались (это я сам придумал, потому что в детских книжках о таком не пишут), а потом, когда стали взрослыми – поженились. Если бы у меня была такая Лиза, то я бы тоже на ней поженился, пусть даже немой. Лиза из книжки никогда бы не поменяла Реми на Сашку, пусть даже красивого и киевского. Только мне теперь было без разницы. Зло решил, что когда возвращусь домой, то проколю всех предательниц между ног позорным чёрным карандашом и спалю над свечой.

А ещё я думал о Сашке. Порою, особенно перед сном, когда мир засыпал, не мельтешил перед глазами, я чувствовал, как Сашка чего-то боится. Потому и мучит девочек крапивой и больно щипает, будто прячет за этим свой страх.

Я думал о причине Сашкиной боязни. Сначала решил, что он ребят старших испугался, которые его побили. Но там не было страха, лишь ненависть и желание отомстить. Сашка боялся чего-то очень сильного, громадного. Я так и не додумался – чего.

Зато Змейка подсказывала: это сильное-громадное хочет его достать, ищет, но не находит. И тогда я решил подсказать неведомому Чудищу, где Сашка, чтобы оно нашло его и забрало от моих девчонок, а лучше съело.

Попросил Змейку дотронуться до того неведомого, ищущего – будто протянуть невидимую ниточку, – а сам начал представлять Сашку, как прорисовывать: вихрастый чуб, красивое лицо, в которое предательницы влюбились, широкие плечи, бугристые руки, здоровую колбасу (последнего можно было не представлять, но оно само лезло в голову, потому как наибольше мучило).

Представил дом Сашкиной бабушки. Затем табличку на углу дома с названием улицы и цифрой. Затем дорогу: сначала грунтовую, которая ведёт от нашего переулка до центральной булыжной улицы, потом эту улицу, петляющую по селу, дальше – по полям, аж до самой асфальтовой трассы на Киев.

Он тут! Он тут! – повторял я, как заклинание. – Найди его. Забери его, Чудище! И при этом видел тоненькую серебряную нить, которая появляется из моей макушки, ныряет в приоткрытую форточку и уходит в ночное небо, покрытое большими июльскими звёздами.

Так представлял и шептал пять ночей, но горе моё нисколечко не уменьшилось. Сашка, как и прежде, собирал предательниц у себя во дворе. Я слышал их смех, даже видел сквозь щёлку в дощаном заборе. А потом они вместе отправлялись по своим интересным делам.

Мне опять стало обидно. Теперь обижался ещё и на Змею, которая не могла отправить Сашку к неведомому Чудищу.

Всеми забытый и ненужный, я пуще прежнего разогорчался. Уже не хотел строить песчаные замки, даже читать не мог. Сидел целыми днями в зарослях крапивы за дровяным сараем, наблюдал копошение разновидных жуков-червячков, мечтая превратиться в одного из них, чтобы спокойно жить в уютном невидимом мире, а не страдать от жестокой обиды.

И тут, спустя неделю, грустное моё одиночество нарушила одна из предательниц.

Пришла ко мне Маринка. Она была местная, на год старше, в сентябре станет четвероклашкой. Когда мы, ещё до Сашки, гуляли ватагой, то Маринка ничем не выделялась среди остальных девочек, разве что больше других обижалась на Алку, которая уводила меня в кусты и долго не отпускала.

Теперь была Маринка испуганной и виноватой, как побитая собачонка.

Я притворился обиженным, на Марину не смотрел. Хотел развернуться и уйти в хату, но в груди приятно защекотало: не забыла, не смогла без меня. Знать, не такой Сашка всесильный, хоть и красивый.

Торопливо сбиваясь, Маринка рассказала, что покинула ватажку. Теперь она с ними не играет, поскольку там все – дураки, а хочет играть со мною, потому, что я хороший. А ещё обижалась, что Алка её подговорила, будто Сашка лучше, что он большой и увезёт девчонок в город, в зоопарк. Но это брехня, так как Сашка плохой и злой, и по-настоящему любит Алку, целуется с нею, а остальных только мучит и заставляет делать всякие противные штучки…

Маринка брезгливо скривилась, а потом, в знак примирения, протянула мне вкуснючую киевскую конфету. Я простил.