Оценить:
 Рейтинг: 0

Наркозы

Год написания книги
2023
Теги
1 2 3 4 >>
На страницу:
1 из 4
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Наркозы
Олег Молоканов

Наркозы – ироничная кличка, относящаяся к двум друзьям, Олегу Нарышкину и Сергею Козлову, производная от их фамилий. Дали ее друзьям мальчишки из подмосковного поселка, в котором Нарышкин и Козлов познакомились будучи еще детьми, – поселковые парни были их партнерами по футбольной команде. В результате эта кличка приклеилась к Нарышкину и Козлову навсегда. В произведении рассказывается, как развивались отношения Нарышкина и Козлова на протяжении долгих лет, как оба героя менялись по жизни. Если Нарышкин стал успешным бизнесменом, то Козлов спился, и в один прекрасный день умер. Так как родственники хоронить его отказались, Нарышкин взял обустройство могилы на себя. В качестве "изюминки на торте" он водрузил на погосте памятник в виде огромного водочного штофа, и с первого же дня после установки памятник стал приносить Нарышкину массу неприятностей – вплоть до перспективы развода. Устав бороться с угрозами, Нарышкин лично разбивает свое детище кувалдой.

Олег Молоканов

Наркозы

– Да не шейте вы мне рвачество и бездушие! Хотите – богатством поделюсь? «Роллс-Ройс» на вас отпишу? Нашлись, понимаешь, благородные! – Успекаев, директор кладбища «Климовское 1», шагал взад-вперед по своему офису – если эту его конуру с ноутбуком на видавшем виды столе, с сейфом, платяным шкафом из ДСП, промятым диванчиком из кожзама и углом наподобие кухоньки с раковиной и микроволновкой язык повернется назвать офисом, – нервно жестикулировал и бросал, как плевки, фразы в отмазку своей вины. А вины-то его в рассматриваемом случае, если начистоту, вовсе не было. Ясно, что не было. Во всей нашей необъятной стране творится одно и то же, а если по правде, не только в ней одной: сам по себе бизнес уж больно щекотливый.

Нарышкин в глубине души понимал, что директор не лукавит. До того, как сюда явиться, он подробнейшим образом изучил ситуацию с отказниками, даже имел разговор по телефону с парой-тройкой персон, которые волею судеб не смогли предать земле тела своих одиноких брошенных родственников. А что поделаешь, если на момент их смерти в России не оказывалось никого, кто мог бы организовать похороны и проводить их в последний путь как подобает, как положено? Приходит время – и уже постфактум, спустя месяцы, а то и годы все-таки находится человек, которого в нужную минуту не оказалось рядом, а сейчас, только сейчас, когда уже слишком поздно, он пытается что-то изменить. Взять хотя бы последний случай. Нарышкин пообщался по скайпу с неким Валерием Терентьевым. Программист, работал по контракту в Канаде, в транснациональной корпорации – не хухры-мухры! Так вот: когда в какой-то замшелой деревне под Смоленском преставился его одинокий, как перст, дядя, Валерий находился за океаном, и в ближайшие полгода на родину не собирался даже в мыслях. С дядей этим он не был в тесных отношениях, однако, будучи человеком совестливым, изредка ему позванивал, спрашивал о житье-бытье, о том, может ли еще родственник дойти на своих клешнях до сельского продмага, чтобы отовариться едой, узнавал о погоде в средней полосе и беседовал о всякой прочей банальной ерунде. Все это бессмыслица, конечно, и никакого реального толку эти разговоры по телефону не приносят, но Валерий понимал: дяде крайне важно, чтобы хоть одна живая душа на свете о нем справлялась. И вот звонит он как-то из Канады – а к трубке дядя не подходит. Ладно, мало ли – может, в огороде копается, не к спеху, как-нибудь потом наберу. Звонит через неделю – та же ерунда. Напрягся. Звонит уже в учащенном режиме, то есть буквально на следующий день – тишина. А потом выясняется, что дядя помер и что соседи узрели этот факт спустя несколько суток, да и то по случайности: труп в доме стал разлагаться и вонять. С кем им контактировать, кого ставить в известность? Близких родственников у этого дяди нет, друзей-подруг тоже. Взяли и похоронили как отказника – за госсчет, в соответствии с законом «О погребении и похоронном деле». Терентьев долго рассказывал обо всех ужасах ритуала, с коими Нарышкин впоследствии и сам столкнулся. Но сейчас не об этом. Каким-то чудом региональной администрации удалось откопать терентьевский канадский телефон, Терентьеву позвонили и все объяснили. Это еще хорошо, что так. Ну и, разумеется, прилететь ему в Россию «по горячим следам» не удалось. Босс в компании ему сказал: «Вау, так похороны уже состоялись? Ну и какой, Вал, тебе смысл лететь в Рашу сей же час? У нас в разгаре серьезный проект: доделаем – лети». И вот Терентьев, наконец, прилетает, является на кладбище, а могилы-то и нет. Вернее, есть, но… как бы сказать… братская, вперемешку с десятками других отказников. И такая история – капля в море, как говорится, одна из…

Случай Нарышкина сильно походил на терентьевский. По этой причине, собственно, он и сидел сейчас в офисе директора кладбища «Климовское 1» и выслушивал оправдательную речь А.И. Успекаева. Почему он приехал именно сюда? Да потому что обращаться было больше не к кому. Именно с подачи Успекаева его, нарышкинский, отказник был наравне с другими, поступившими в морг во время бурных майских праздников, завернут в транспортировочную бумагу – гроб в таких случаях, как выяснилось, не используется, хотя деньги на него государство выделяет, – далее был выгружен из минивэна на самом отшибе территории рядом с кладбищенским забором, а затем сброшен и закопан экскаваторным ковшом в небольшую яму.

– Сейчас-то вы от меня чего хотите? – продолжал Успекаев свою гневную тираду. – Справедливости? А где вы были, когда ваш Козлов умер? А? Вот то-то и оно. Все мы задним умом крепки.

– Хорошо, – сказал Нарышкин, – а почему там хотя бы креста с именем нет?

– Плохо искали, значит. Крестов мы не ставим, а доску с табличкой – на ней ФИО, дата рождения и смерти – всегда втыкаем. Хотите – пошли вместе поищем, если вам от этого легче станет.

Успекаев не боялся Нарышкина. Как администратор, имеющий дело со смертями не один десяток лет, он навидался всякого: и как братков застреленных хоронили в девяностые, и как престижные места под могилы выбивали, и как водружали VIP-памятники, а потом их же демонтировали и эксгумировали тела, и прочая, и прочая, и прочая. Поэтому сегодняшнее появление у дверей своей конторки шикарного черного «Лексуса», откуда вылез седеющий и дорого одетый мужик – Нарышкин – он воспринял без нервов, зная, что в состоянии разрулить любую проблему, связанную с покойничками, как он их ласково называл.

– Хочу, пошли, – отреагировал, выслушав, гость. – Думаете, я сюда просто так катался, что ли?

– Не вопрос – прошу на выход.

До окраины кладбища они добрались минут за пять. Место захоронения отказников поразило Нарышкина. Он достал смартфон и сделал несколько снимков – чисто для себя. Зрелище удручающее: прямо из земли, не больше чем в метре друг от друга, торчали деревянные палки – одни старые, почерневшие, другие поновее, – к которым гвоздями были прибиты мелкие таблички из фанеры. Как и говорил Успекаев, ничего кроме ФИО мертвеца, даты его рождения – если ее удавалось установить – и смерти, причем не фактической, а лишь когда тело поступило в кладбищенский морг, на них написано не было. Весь этот «сухостой» исчислялся сотнями штук, а зона захоронений упиралась в типовой кладбищенский забор из серых железобетонных плит.

– А где же я своего-то найду? – спросил пораженный Нарышкин.

– Да вот, среди всего этого добра. Других мест у нас нет. Я помогу, если вспомню, где именно «майских» закапывали.

– А что, документов на сей счет не заводят?

– Формально положено, а на деле… Вы же понимаете специфику ситуации.

Нарышкин в ответ только махнул рукой и приступил к поискам. Он чесал между палками, как слаломист, схватывая глазом имена, причем взгляд обращал не на темные и трухлявые, а на свежие «кресты». Позади, не особо торопясь, следовал виновник всего этого безобразия – Успекаев. Исследовав приличную площадь и ничего не найдя, Нарышкин понял, что достичь желаемого будет ох как непросто. Оглянувшись, он спросил:

– Ну, что насчет «майских»? Ничего в памяти не вздрогнуло?

– Я вам вот что скажу: вспомнил бы на раз, если бы я тут находился, когда их закапывали. Но у меня других дел полно, я ведь не прохлаждаюсь. А закапывать – задача рабочих.

– Так опросите рабочих! Так до ночи можно провозиться!

– А что, мысль! – выдохнул с оптимизмом Успекаев. – Айн момент! – и полез в карман за телефоном.

Минут через двадцать на место явились два потертых молодца в спецовках. Довольно быстро сориентировавшись, они пошли в направлении прямо противоположном тому, которое выбрали директор и его гость, – и почти тут же привели их на место.

– Здесь вроде, да, Лех? – сказал один.

И, получив утвердительный кивок от напарника, продолжил:

– Как фамилия его?

– Козлов, – ответил Нарышкин.

– Козлов… Козлов… Ща найдем вашего Козлова. Да вот он! – и рабочий указал на свежий столбик.

Подойдя, Нарышкин прочитал табличку:

КОЗЛОВ С.А. 03.04.1960 – 03.05.2020

– Ваш?

– Да, все правильно. Спасибо, ребят. К вам вопросов больше нет, если только у вашего начальства…

– У меня тоже нет, – заверил Успекаев. – Возвращайтесь на свой объект.

Когда парочка удалилась, директор выдохнул:

– Вот и слава Богу! Что теперь делать собираетесь?

С умершим Нарышкина связывало столько всего важного, что сейчас, в данный момент, он даже не знал, что ему делать. Главную свою миссию – найти могилу – он выполнил, а дальше… Дальше жизнь покажет.

– Вот что, Андрей… э-э… Иванович, – замешкался он, – я обмозгую и сообщу вам. На сей момент прощаюсь, но скоро дам о себе знать.

– Заметано, – удовлетворенно ответил Успекаев, пожимая гостю руку.

+ + +

В те далекие советские времена, когда жизнь столкнула друг с другом Нарышкина и Козлова, город Климовск никак не подходил под определение «захолустье», и объяснялось его относительное благополучие исключительно близостью к Москве. Конечно, продуктовым изобилием и идентичными столичным возможностями для досуга он похвастать не мог, но необходимые и достаточные блага своим жителям предоставлял. Тогдашний Климовск являлся самостоятельной административной единицей, а не частью Подольска, как ныне. Новомосковский же поселок, в котором встретились наши герои, тоже имел статус самостоятельного населенного пункта, а не жилой зоны Климовска, как зарегистрировано в официальных документах сегодня. В шестидесятые годы двадцатого века в Новомосковском поселке имелись два добротных продуктовых магазина, почта, аптека, газовая подстанция, предприятие по бурению скважин, живописный чистый пруд с карасями и карпами, а также ухоженное футбольное поле классических размеров. С южной стороны поселок упирался в грибной лес. Если двигаться на север в сторону Климовска – а это несколько сотен метров по дубовой роще, – то по пути вы встретились бы с еще одной группой магазинов, в том числе промтоварных, еще одним большим футбольным полем, наткнулись на площадки для волейбола и баскетбола, парк аттракционов – и после них вышли бы к средней ширины речке с песчаными, а кое-где поросшими травой берегами. По ту сторону речки начинался уже сам Климовск – маленькие Нарышкин и Козлов считали этот городок чуть ли не мегаполисом. Поселковый переулок, где они познакомились и где проходило их детство, назывался Рыбный; дом Нарышкиных являлся дачным и использовался с мая по октябрь – плюс-минус, в зависимости от погоды, – Козловы же, будучи местными, жили в своем основательном кирпичном строении безвылазно, «на постоянке».

Козлов был старше Нарышкина на два года, и последнему казалось, что он знал Козлова всегда. По большому счету, так оно и было. Начнем с того, что свою дачу Нарышкины-старшие приобрели сразу после рождения Нарышкина-младшего. И как-то так получилось, что его семья сразу после вселения сдружилась с Козловыми, жившими напротив. Нельзя сказать, чтобы и те и другие шастали из дома в дом без предупреждения, открывая двери у соседей ногами, – нет, такого не было. Но общались тесно, вместе чаевничали, ходили по грибы и так далее. И, в принципе, когда Нарышкин начал осознавать, кто он такой на этом свете и кто такие люди вокруг, Козлов уже расценивался им как данность. Впрочем, те совсем юные годы лучше опустить, ибо никаких дельных реминисценций они о себе не оставили. То, что его сосед незаурядная личность, Нарышкин осознал, приехав на каникулы то ли после второго, то ли после третьего класса начальной школы: тогда он впервые увидел Козлова на футбольном поле. В поселке состоялся матч между «рыбными» – пацанами, жившими в их переулке – и «буровыми», теми, чьи дома стояли недалеко от конторы, занимавшейся бурением водных скважин. Нарышкин тогда только-только начал разбираться в футболе и делать первые шаги в собственном игроцком развитии – в московских дворовых баталиях с такими же сопляками, как и он сам. Так вот, наблюдая за матчем в поселке, поучаствовать в котором ему не дали – «Вы чего, офигели? Зашибем мелкого – кто отвечать будет?» – Нарышкин вдруг увидел, что Козлов играет феерично, реально феерично, и впервые ощутил гордость за старшего соседа. Стало понятно, к какому уровню надо стремиться и ему. А чтобы достичь этого уровня, надо напроситься на наставничество. Пусть два года разницы – пропасть, но дружба между их семьями обяжет Козлова уделить какое-никакое внимание мелюзге Нарышкину. И Козлов уделил, причем с удовольствием: процесс обучения азам футбола превратился в настоящий тренировочный лагерь, длившийся целое лето. Вернувшись в Москву после такой солидной подготовки, Нарышкин, играя во дворе и в школе, убедился, что в мастерстве он сильно вырос, и заслуга здесь была понятно чья. Итак, футбольные уроки, которые преподал Козлов Нарышкину тем летом, стали, пожалуй, первым – пусть не особо значимым, но первым – толчком к их сближению.

Прошел учебный сезон, и когда Нарышкин вновь оказался на даче, он заметил, что Козлов стал относиться к нему с большей теплотой, нежели год назад. Если разобраться, это было вполне объяснимо: Нарышкин подрос, стал лучше разбираться в жизни, разнообразнее на выдумки, а главное, изъявлял все то же желание учиться футболу, – и Козлову это нравилось. В те времена спорт и творческие кружки были едва ли не единственным развлечением у молодежи, и ценность индивидуума определялась по меркам: представляет он из себя что-нибудь в спортивном/творческом отношении или нет. В общем и целом, летние каникулы Нарышкина становились для Козлова некой отдушиной. Как ни крути, а жизнь в провинции, пусть и не сильно удаленной от столицы, имеет свои особенности, и Козлова они коснулись самым непосредственным образом. С одной стороны, поселковые пацаны уважали его за любовь к футболу, точнее, за то, что он защищает на поле их общие интересы, а с другой, они считали его маменькиным сынком. В то время как они, его ровесники, уже вкусили прелести табака, а также «Плодово-выгодного», «Зоси» и прочих дешевых вин, Козлов, опекаемый сверх меры от влияния улицы матерью и бабкой – отца у него не было, – оставался «лишенным жизненных удовольствий», но, как казалось, абсолютно не переживал по данному поводу. Это слегка выводило из себя пацанву, которая навесила на него ярлык агнца и кличку Козел, – последнее логично вытекало из фамилии. Словом, назвать интересной и насыщенной жизнь Козлова во время учебного года язык не поворачивался. Она сводилась к простой и нудной схеме: подъем – школа – обед – выполнение домашних заданий – тусовка в поселке в компании настороженных ровесников – новости или спортивная передача по вечернему ТВ – сон. Наверное, здесь и крылась разгадка дружелюбного настроя Козлова по отношению к «мелкому» Нарышкину: когда тот приезжал на лето, Козлов превращался в авторитета, ментора, тренера, – короче, обретал все необходимые регалии, позволявшие ему почувствовать собственную значимость. Но дело не только и не столько в этом. Его юный сосед, надо признать, был вовсе не глуп, чему свидетельством хотя бы тот факт, что он учился в спецшколе с английским уклоном, неплохо для своего возраста разбирался в спорте и мог анализировать события, происходящие в футбольном мире. Собственно, на их тогдашней возрастной планке ничего большего и не требовалось. Ну, а для Нарышкина это общение вообще не имело цены. Еще бы, получить приятеля на два года старше, который тебя и тренирует, и травит взрослые анекдоты, и учит премудростям рыбалки – пруд и речка под боком, – такое его московским знакомым даже не снилось! Немудрено, что каждое первое сентября, из года в год, приветствуя друг друга перед первой школьной линейкой, одноклассники находили «осеннего» Нарышкина гораздо более состоявшимся и зрелым, нежели они сами. Вот, например, каким фольклорным багажом баловал он в юные годы свою ученическую компанию:

Как у тети Иси до колена си…

А? Что? Ничего – синий сарафанчик!

Как на карнавале две старухи сра…

А? Что? Ничего – с радости плясали!

Как у дяди Луя потекло из ху…

А? Что? Ничего – из худой кастрюли!

Мотив под эти двустишия шел незамысловатый, текст получитался-полунапевался, и современный музыкальный критик легко мог бы назвать сии куплеты предвестниками рэпа. А матерная версия приключений Робинзона Крузо под мелодию «Где-то на белом свете…»? А матерный речитатив про купца Садко «Три дня не унимается, бушует океан…»? А стихотворение об акте испражнения нищего на могиле «На кладбище ветер свищет, сорок градусов мороз…»? Что говорить – фурор в среде сверстников!
1 2 3 4 >>
На страницу:
1 из 4