Цена хлеба. Защитникам Родины посвящается

– Много текста, – откровенно усмехнулся Снесарёв – ты по делу давай.

Чеченец скорчил было обиженное лицо, но временить с озвучиванием других имён и фамилий не стал. Перечислив их, он, не дожидаясь следующего вопроса, назвал ещё два преступления, действительно совершённых этой бандой в прошлом месяце. Подполковник всё старательно записал в блокнот, в этот раз даже не скрывая своей заинтересованности.

– Ты верь мне, – попросил Цагараев срывающимся голосом – я тебе всю правду рассказал!

– Может быть. – как-то неопределённо буркнул Михаил Владимирович и уставил на чеченца оценивающий взгляд.

Таким взглядом обычно смотрят на обнаруженную в шкафу полузабытую вещь – смотрят, размышляя: послужит ли она ещё или выбросить сразу? Перехватив его, Цагараев затрясся всем телом. Снова пересохло во рту, и прежде чем открыть его, он откашлялся.

– Я не всё сказал. – просипел его голос – В горах какая-то акция готовится. Если сегодня не выступили, значит, завтра начнут…

– Да знаем мы! – с досадой перебил Снесарёв – Повыхватывали уже всех этих клоунов. Одно непонятно – как тебя с Солтахановым проглядели! Этот же Солтаханов…

Подполковник снова замолчал, о чём-то задумавшись, но вскоре поднял глаза и, окинув внимательным взглядом сникшую фигуру, объявил:

– Ладно, живи покуда!

При сих словах лицо чеченца озарилось нескрываемой радостью. Вне себя от счастья, он снова подскочил к столу и почти прокричал:

– Ты верь мне, я всё, что знаю рассказал! И ещё: если долго пробуду у вас, у многих вопросы появятся – где целые сутки был? Мои сведения этой же ночью проверьте – всех тёплыми возьмёте! А меня утром отпусти, нельзя мне здесь…

Цагараев стоял в ожидании ответа, но вместо него фээсбэшник молча достал из стола чистый лист и стал заполнять его, сверяясь со своими записями в блокноте. Окончив, он придвинул к себе открытую банку и плеснул в кружку водки. Ещё пять минут подполковник продолжал пить и жевать, словно забыв о существовании переминавшегося с ноги на ногу человека, пока, словно очнувшись, снова не узрел его.

– Подписывай! – приказал он, пододвинув к краю стола исписанный лист.

Салман, не читая, поставил роспись под самым текстом и протянул бумагу обратно. Край её предательски дрожал в вытянутой руке, но чеченца это нисколько не смущало. Подполковник неторопливым жестом принял лист, положил его перед собой и принялся изучать оставленные допрашиваемым каракули. Через несколько секунд он поднялся и достал из сейфа тонкую папку. На стол рядом с первым документом лёг второй и густые брови фээсбэшника сразу насупились.

– Ты что под убогого косишь?! – зарокотал он – Почему подпись меняешь?

Чеченец в удивлении округлил глаза и, не расставаясь с недоумённым видом, склонился над бумагами. Прямо перед ним, рядом с только что подписанным листом, лежал второй, заполненный Снесарёвым ещё в прошлую их встречу. На нём также красовался оставленный им, Цагараевым, автограф. Первого же взгляда было достаточно, чтобы понять, что подписи действительно разные.

– Не знаю, как получилось, начальник! – развёл он руками – Рука дрожит, да и ручку давно не держал…

– А мне плевать! – прекратил его лепет фээсбэшник, обходя стол и приближаясь вплотную – Ещё сфордыбачишь – так морду подрихтую, что твои ичкеры месяц признавать не будут!

Сомневаться в искренности намерений подполковника не приходилось и Цагараев, перечеркнув последнюю роспись, старательно вывел третью. В этот раз обе каракули походили друг на друга и Снесарёв, сверив их, поместил оба документа в папку, выглянул в коридор и позвал дежурившего у выхода бойца. Где-то в глубине затопали берцы и подполковник, вернувшись к столу, бросил в руки Салмана банку с недоеденной тушёнкой. Еды оставалось совсем немного – на самом донышке, и Цагараев принялся торопливо выгребать её остатки пальцем. Давясь, он проглотил густо облепленные жиром куски мяса и попросил:

– Михаил Владимирович, там со мной ещё двоих взяли. Так они рядом сидели, когда я у военных тебя требовал. Их ни в коем случае в живых оставлять нельзя – выдадут!

– Хорошо, – согласился фээсбэшник – проконтролирую. Хотя… сомневаюсь, что вояки их отпускать надумают. Навряд ли!

Через несколько минут Салман лежал в углу какой-то комнаты под охраной бойца, с наручниками на руках и надвинутой на всю голову спортивной шапке. Было тепло и сухо, уже не так остро мучил голод и клонило в сон. На душе было спокойно – сведения, предоставленные подполковнику, были действительно верными. И когда фээсбэшники выдернут названных им людей – в чём он нисколько не сомневался, то при первых же допросах их участие в двух акциях действительно найдёт своё подтверждение, и этого будет вполне достаточно, чтобы отпустить его наступающим утром. А потом, когда уже разберутся с тем нападением на колонну, сам он уже будет далеко отсюда. Цагараев поёрзал, устраиваясь поудобнее на голом полу, и вскоре засопел, всецело отдаваясь обволакивающему сознание сну.

А в это время, в четырёх десятках километров к востоку, под холодными струями дождя, прямо в набухающей под ними луже, сидели двое. Их заведённые назад руки были сжаты наручниками, спины холодила броня боевой машины, а вся одежда давно вымокла. Но ни одно из перечисленных обстоятельств не доставляло им такого беспокойства, как неизвестность. Дадаев уже охрип от нытья и теперь затих, только зубы выбивали дробь, да тело дрожало от холода и испытываемого страха. Нуради боялся. Даже больше – вся его мелкая душонка стыла от страха. Вот уже который час он только и ждал, когда же русские приступят к тому, чем он сам на их месте давно бы уже занялся – к издевательствам и пыткам. Но время шло, а о них словно позабыли – только часовой маячил невдалеке, изредка перебрасывая автомат с плеча на плечо. Юноша глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь, но она всё не унималась. Рядом по прежнему хранил молчание Ибрагим. «Столько времени прошло, а он хоть бы слово выдавил! – подумал Далаев с неприязнью, косясь на соседа – Корчится от ран, а всё равно молчит!» Сил на скулёж больше не было, но безмолвствовать было ещё тягостнее.

– Как думаешь, нас убьют? – спросил Нуради у Ибрагима, но ответа так и не дождался.

Он задал Сулейманову ещё пару вопросов, но тот не отвечал. Его нежелание разговаривать Нуради истолковал по своему, и на некоторое время оставил товарища по несчастью в покое, но не надолго. Через минуту, будучи не в силах больше молчать, он с сожалением произнёс:

– Эх, вернуть бы время назад! Только одну возможность получить, чтобы хоть что-то исправить! Я бы тогда ни за что в тот подвал за Цагараевым не полез. Поверил ему, что так лучше будет, а он всего лишь голову потерял от страха! Наверняка ведь часть наших до леса добраться успела, а с ними и я смог бы!

Дадаев судорожно вздохнул, снова повернулся к Сулейманову и спросил:

– А как ты? Ты бы что сделал?

Прозвучавший вопрос задел Ибрагима за живое. Чеченец повернул заблестевшие глаза к вопрошающему и, смерив его долгим взглядом, ответил:

– Одного человека спас бы.

Больше он не сказал ничего. Отвернувшись в сторону, Сулейманов так и сидел, не обнаруживая никакого желания поддерживать разговор. Перед мысленным взором его предстало бледное лицо того раненного солдата и память снова заставила вернуться в тот день, каждое воспоминание о котором жгло душу. Над ухом снова стал всхлипывать Дадаев и Ибрагим отшатнулся в сторону. В разбережённой ране мгновенно вспыхнула боль. Она отдалась по всему телу и Сулейманов, в который раз стиснув зубы, не дал вырваться стону. Он понимал, что эта ночь для него последняя, но, несмотря на видимое спокойствие, всем существом своим желал жить. Жить сегодня, завтра, ближайшие и последующие годы. Он не хотел умирать! И тем более, умирать рядом с этой мразью.

Пленники вконец промёрзли, когда со стороны командирской палатки раздалась команда. Вокруг всё пришло в движение, их затолкали в брюхо стоявшей рядом машины и заставили лечь, уткнувшись лицами в перемешенную с маслом вязкую грязь. Сверху затопали берцами взобравшиеся на броню солдаты и послышался голос командира роты:

– Лейтенант Ивашов здесь?

– Так точно! – отозвались с брони.

– Всех бойцов пересадить в ЗИЛ! – скомандовал Завьялов и повторил – Всех! Остаются механик, я и ты.

– К машине! – не замедлили с командой, и через считанные секунды отделение уже чавкало сапогами, меся грязь в направлении крытого тентом грузовика.

Дождавшись их погрузки, Завьялов взобрался на броню, открыл люк и опустил ноги вниз. Всё ещё высовываясь по пояс, капитан оглянулся в сторону закрытого стеной дождя леса. Он ждал, до последней минуты ждал возвращения тех недобитков, которым удалось скрыться в нём после боя, но больше тянуть время было невозможно, и оба стоявших в засаде взвода пришлось снять. Оглядев подступы к лесу, ротный выждал ещё с минуту, убедился, что все заняли свои места и отдал команду на выдвижение. Ночную мглу прорезали десятки фар двигавшейся по грунтовке техники. Запоздалая колонна спешила, торопясь наверстать упущенное за день время. На одном из участков, там, где к дороге вплотную примыкала лесополоса, головная БМП свернула на обочину и остановилась. Она так и стояла, пропуская вперёд боевые машины и грузовики, пока вдали не стих шум двигателей. На какое-то время установилась полная тишина, и только усилившийся дождь давал знать о себе, барабаня по броне частой дробью. Но вот с лязгом откинулся бортовой люк и из машины вышли четверо. Двое прижимали к груди артиллерийские снаряды и, судя по опутавшим их верёвкам, были лишены возможности избавиться от обременявшей их ноши. За ними, как тени, следовала ещё пара, но уже вооружённых автоматами мужчин. Все четверо, по щиколотку утопая в грязи, продвигались вдоль опушки леса, с каждым шагом всё дольше отдаляясь от дороги. Никто не разговаривал, в полной тишине слышалось только заполошенное дыхание да чавканье сапог. Здесь, в поле, грязь стала ещё гуще и отрываться от неё приходилось с трудом, каждый раз разбивая зеркало луж крупными брызгами. Для обоих пленников всё было предельно ясно. И без того стеснённые в движениях, они брели, согнутые под тяжестью снарядов, то и дело поскальзываясь и падая в липкую толщу жирной земли. Особенно худо приходилось Ибрагиму. Рана его опять закровоточила и он совсем ослабел. Чеченец шёл, шатаясь из стороны в сторону, падал, но всё же находил в себе силы подниматься снова и снова. Глядя на него, Ивашов почувствовал, как злость уступает место жалости. И когда он увидел, как раненного заносит в сторону в очередной раз, то, не тратя времени на раздумья, подскочил к нему и, не давая упасть, приобнял за плечо. Наблюдая это, Завьялов поймал себя на мысли, что только что готов был проделать тоже самое. «Бред какой-то! – пронеслось у него в голове – Так и вовсе размякнуть можно, а тогда что? Извиниться за предоставленные неудобства и по домам развезти? Тогда зачем удерживали до сих пор! Выдали бы прокуратуре, она всё это сама с удовольствием проделывает, разве только с выводами…» С такими мыслями, разжигая сам себя, плёлся позади ротный, с трудом борясь с накатывавшим на него чувством, так противоречащим тому, что он сейчас собирался совершить. К постоянно нывшему щенку капитан оставался равнодушен, но этот пулемётчик импонировал ему всё больше и больше. «Опять таки, – размышлял он – отпусти мы их сейчас, сколько ещё наших от рук этого сучья погибнет! А погибло уже сколько, кто знает?» С последней мыслью Завьялов окончательно отмёл все сомнения и, приняв решение, скомандовал:

– Стой! Пришли.

К нему повернулись и Ивашов, осознав услышанное, нерешительно отошёл от поддерживаемого им чеченца.

– Чего встал, как вкопанный! – прикрикнул на него Леонид и зло бросил – Доставай!

В последующую минуту, пока лейтенант возился с установкой взрывного устройства, Завьялов выудил из разгрузки тощую пачку, достал последнюю сигарету и закурил. На пленных он старался не смотреть. Снова заныл юноша. Его повизгивание и вой вскоре перешли в истерику и ротный поморщился.

– Покурить бы, командир! – услышал он и повернулся к раненному.

Тот с видимым спокойствием взирал на ротного и лишь лихорадочный блеск серых глаз выдавал его состояние. Капитан как-то суетливо стал обшаривать карманы разгрузки, но поняв, что второй пачки не прихватил, приблизился к чеченцу и вставил в его губы свою, недокуренную сигарету. К этому времени оба пленника стараниями лейтенанта уже были крепко связаны друг с другом, а к вынужденно удерживаемому раненным снаряду прикреплёна мина. Всё было готово, но оба офицера ждали. Чеченец, не торопясь, глубоко затянулся в последний раз и выплюнул окурок. Затем он расправил отёкшие плечи и внимательно посмотрел на обоих.

– Пора! – хрипло выдавил Завьялов, каменея лицом, и Ивашов шагнул к связанной паре.

Стараясь не заглядывать в глаза своим жертвам, он снял предохранитель. Раненный всё также сохранял спокойствие, на какое то время притих и второй.

– Когда сработает? – как-то буднично спросил чеченец.

– Через минуту, а потом, когда пошевелитесь, взорвётся.

Лейтенант наконец закончил приготовления и оба офицера, чавкая в грязи, поспешили в темнеющую рядом балку. За их спиной снова зашёлся в визге молодой, но его явственно перекрыл голос раненного, громко отсчитывавшего секунды. Утопая в грязи, офицеры в несколько прыжков преодолели оставшееся до рва расстояние и заскользили вниз, когда всё тот же мужской голос прокричал: «Аллах акбар!» И, как только оборвалась фраза, последовал мощный взрыв.

Глава 6

Этой же ночью стараниями фээсбэшных оперов и спецназа, обе банды были ликвидированы. Уцелели лишь немногие – те, кому посчастливилось не ночевать у себя дома или попросту сбежать, вовремя заслышав шум моторов. Мужчины в масках врывались, вышибая двери и окна и, не особенно церемонясь с визжащими женщинами и детьми, брали бандитов тёпленькими. Если какому-то джигиту и удавалось добраться до оружия, то его валили сразу и без раздумий – улова в эту ночь и так было с избытком, так что недостатка в тех, с кем собирались потолковать, не было. С рассветом операция завершилась, и первые же допросы уцелевших ичкеров во многом подтвердили показания Цагараева. Утром его выпустили, а через сутки главарь был уже далеко от того места, в котором пришлось провести отнюдь не самую приятную ночь. Ещё через день, выспавшийся, чистый, одетый в свежую выглаженную одежду, он уже набирал себе новый отряд в родном селе.